Твёрдое решение почившего Императора Александра III-го упорядочить жизнь деревни оз-наменовалось введением института земских начальников, которые по Саратовской губернии и начали свою деятельность с половины 1891 года.{nl}Небезынтересно будет припомнить это время, когда не только печать, но и многие из высо-копоставленных лиц в столице далеко не сочувствовали этой реформе, но непреклонная воля мудрого Государя положила конец всякому в этом случае противодействию, и, желая привлечь к этому серьёзному делу более опытных людей, законом представлено предводителям дворянства, послужившим полное трёхлетие, занимать эту должность, хотя бы они не имели никакого ценза. Такое преимущество дворянским служакам, конечно, было очень лестно, но, тем не менее, весьма немногие из них им воспользовались, так как класс должности земского начальника был ниже уездного предводителя, не говоря уже о лицах, занимавших должность предводителя губернского.{nl}В дни утверждения этого закона мне пришлось быть в Петербурге, где в высших чинов-ничьих сферах не умолкали толки об этом нововведении, при чём часто упоминалось имя князя Мещерского , столбцы газеты которого восторженно возвещали новую эру установления порядков в жизни уездного населения. Когда же я был у министра внутренних дел , то он, рассказывал о желании Государя привлечь к этому делу бывших предводителей дворянства, дал мне мысль принять участие и в этой новой реформе, добавив, что класс должности земского начальника для меня не может иметь значения, так как я, желая сохранить свой маленький военный офицерский чин и мундир, полученные при отставке за ранами ещё в царствовании Императора Николая I, всегда отказывался от гражданских чинов и правительственных должно-стей, которые мне неоднократно предлагались министрами во время моей продолжительной дворянской службы. После этого я был в своё время назначен земским начальником Саратовско-го уезда.{nl}Губернатором в Саратове служил в то время А. И. Косич ; он был моложе меня на шесть лет, и я знал его в Петербурге ещё маленьким кадетиком, особенно дружившим в корпусе с таким же карапузом, как он, Косоговским , которого моя покойная матушка , приезжая в те давние времена в столицу, брала к себе по праздникам в отпуск, почему отношения мои к Косоговскому и оставались всегда дружескими. Он, как бывший директор департамента полиции исполнительной и сохраняя свои отношения к министерству внутренних дел, знал многое, что там делается, почему и писал мне тогда, что Косич, был генерал-лейтенантом генерального штаба, получил место губернатора лишь временно, для ознакомления с гражданскими порядками, как кандидат на должность генерал-губернатора. Косич почему-то считался либералом, но он был до крайности сердечный человек, готовый придти на помощь каждому в справедливости дела. Он любил молодёжь и был прост в обхождении, но с членами губернского присутствия и со своим правителем канцелярии общался как с адъютантом.{nl}По введении у нас земских начальников, он установил правильные отношения к ним уезд-ной полиции, которая сначала не могла примириться с мыслью о правах земских начальников направлять урядников и сотников в отсутствие исправника и станового пристава. Во время же начавшейся при нём голодовки он, пригласив земских начальников быть попечителями в своих районах, сделать весьма практичные распоряжения осмотреть у крестьян, просивших правитель-ственное продовольствие, их амбары, закрома, чуланы и погреба, при чём и оказалось масса недобросовестных поступков зажиточных крестьян, запрятавших в мешках свой хлеб, в чём и пришлось убедиться лично. Но тут же вскоре А. И. Косич был назначен корпусным командиром, а губернатором в Саратове князь Мещерский . {nl}Полученный мне, как земскому начальнику, участок, начинавшийся в десяти верстах от Саратова, тянулся на 70 вёрст, и граничил с Камышинскими и Аткарскими уездами. Они состояли из трёх волостей, из которых одна, Поповская, заключала в себя 32 сельских общества, кроме мещанских посёлков и многих водяных мельниц, принадлежащих разночинцам; затем, не меньшая по числу душ, Рыбушанская волость, оказавшаяся у бывшего своего помещика, князя Кочубея , взяв земельный надел, имела только усадебную осёдлость и, наконец, Приволжская Синенская волость, расположенная в горах и ущельях, была переполнена раскольниками всевозможных сект, не исключая подпольников. Понятно, что с такими участком справляться было не легко и, в особенности, приняв его в тяжёлые годы голодовки и холеры с пустыми запасными общественными магазинами.{nl}Как один из старых помещиков, лично управлявших своими большими вотчинами, я всю дворню свою держал тогда ещё на жалованье и, быв во время эмансипации предводителем дворянства, ратовал за освобождения крестьян, почему та резкая перемена, которая произошла с ними после упразднения мировых посредников, поневоле приводила меня к безотрадным заключениям об их дальнейшей будущности, что было одной из причин отозваться на призывы Императора Александра III и взять на себя в мои преклонные годы обязанность земского начальника.{nl}Дел по этой должности была масса, так как крестьянское население, управляющее до того времени одним непременным членом крестьянского присутствия на уезд, как беспастушное стадо, было распущено до невероятия. Крестьяне выбирали только таких старост и волостных старшин, которые были у них в полном подчинении, и общества держали кабаки или, сдавая их посторонним лицам, пропивали их выручку, делаясь недоимщиками различных податей, которые, не без разорения для них, при бездействии этих должностных лиц, выбивались уездной полицией.{nl}Крестьянская молодёжь вытеснила со сходов стариков, и авторитет последних в семействе был совершенно потерян; непечатная ругань не только мужиков, но даже баб и детей, постоянно слышалось на улицах. Мужики тех деревень, где не было кабаков, закутив в праздник, нередко продолжали пьянствовать целую неделю, в горячее рабочее время, и длинной вереницей поезда с диким рёвом песень неслись вскачь на своих измученных лошадках, при чём безчуственно пьяные, лежа ничком на телеге со свешенной головой, едва не касались земли своими длинными волосами, и я был однажды свидетелем, как в подобной поездке крестьянин д. Приют , Леонтий Козуев, осенью прискакав, пьяный в деревню, хотел не выпрягая, взмыленную лошадь загнать для водопоя в речку, и когда менее пьяные крестьяне стали останавливать его, то он, ругаясь, засунул своей единственной лошади под хвост полутора аршинный кнутик, поворачивая его в кишках несчастного животного, которое на глазах у всех и сдохло тут же в ужасных мучениях. Вследствие этого началось побоище; жена его со страшной руганью вступилось, за мужа и сковородником пробила, головы нескольким крестьянинам, а муж, за то, что баба вмешалась не в своё дело, перерубил топором ей ногу, и чем бы это кончилось неизвестно, но мне дали знать, и я своим стариковским авторитетом остановил освирепевшую толпу.{nl}Самая нравственность же вообще поколеблена была настолько, что, можно сказать без преувеличения, она до некоторой степени напоминала времена падения древнего Рима. Что же касается нанесения побоев сыновьями их родителям, то эти случаи часто повторялись и в первые годы при земских начальниках, которыми за 11 лет сделано очень, очень много для водворения порядка среди населения.{nl}Разврат в хохлацких деревнях, где девчата с 12 лет посещают вечеринки с парубками, уже известен всем, и печать неоднократно затрагивала этот вопрос, но зато родительский деспотизм у хохлов переходит всякие границы, и хотя пьянство у них также развито в ужасающих размерах, но старики в свою компанию молодёжь не принимают и держат её в полном повиновении. Для иллюстрации приведу один из различных случаев во время моей службы: бравый старик, крестьянин слободы Рыбушки, вахмистр кавалергардского полка николаевских времён, Запорожцев, отдал своего малолетнего сына в учение известному в городе Камышин купцу, в галантерейную лавку, где мальчик этот, обласканный семьёй своего хозяина, учился вместе с его детьми грамоте, а возмужав, женился на его богатой дочери. Он лет десять назад явился к своим родителям в Рыбушку совершенно интеллигентным человеком, привезя им значительную дань своих достатков, так как тесть уже взял его компаньоном в общую торговлю. И что же! Старик Запорожцев настолько освирепел, увидя своего сына полу барином, в брильянтовых кольцах, что чуть не убил его и, заставляя надеть хохлацкое одеяние, требовал, чтобы он остался у него погонять быков. Сельскому же священнику, который выслал без его ведома сыну метрику для женитьбы, запретил проходить мимо своего дома, а волостному старшине объявил, чтобы впредь не выдавался его сыну вид на жительство. Несчастный интеллигент–крестьянин, оторопев от угроз отца, покорился ему на несколько дней и, переодевшись хохлом, вычистил под родительским надзором двор и хлева, а, затем, воспользовавшись отсутствием отца, прибежал ко мне, как к земскому начальнику, за 12-ть вёрст и просил защиты. Конечно, я сделал всё, что в этом случае считал необходимым, вытребовав немедленно для него от волостного правления вид на жительство, с которым он и уехал в Камышин. Усовестить же отца я не мог; он всё повторял, что убьёт сына, и за дерзкие его выражения пришлось ему посидеть под арестом. После этого, недели через две, я получил от местного архиерея прошение к нему старика Запорожцева, который излагал свою жалобу на священника, выдавшего метрику его сына, между прочим, говорит: «Який это поп? Это – споспешник сатаны. Я родил сына и что хочу с ним, то и делаю».{nl}Властолюбивые хохлы при выборах, на разные волостные и сельские должности, не стесня-ясь, сами выходят вперёд перед сходом и предлагают себя наперебой с убавкой жалованья, как на торгах, и у них почти никогда и никого не выбирают более как на одно трёхлетие. Старики, несмотря на своё самодурство в семье, очень религиозны, любят грамотность, охотно посещают церковь, выступая в качестве чтецов за обедней апостола, но это не мешало им тут же после обедни отправляться в кабаки, которые держали их общества и предаваться там разгулу. В слободе Рыбушка, например, состоящей из 700 слишком дворов, о которой я говорю, обществом, до введения земских начальников, пропито кабацких денег около 18,000-рублей кроме всех построек бывшей усадьбы старика князя Кочубея, отданной им под волостное правление, так что затем оставался только один полуразрушенный дом без заборов. Парубки же, которым отцы не дают денег на пьянство, нуждаясь в них для угощения на вечеринках девчат, промышляли средства иными способами, пробуривая стены амбаров и выпуская хлеб; что же касается до простых краж, то ими не только переполнен волостной суд, но и на долю мою в первое время приходилось разбирать дел не мало. Распущенность такая порождала и тяжкие преступления, как, например, убийство в Рыбушке лавочницы, ограбление местной церкви с взломом дверей, несколько поджогов и ещё недавнее убийство одного из самых нравственных и кротких стариков, известного в этой волости Байракова, который был ограблен и с переломанными рёбрами брошен в озеро.{nl}Голодовка и холера 1892 года много причинила хлопот земским начальникам, которые, поистине, на первых порах своей деятельности сослужили немалую службу правительству.{nl}В моём участке лучшая доля выпала на Рыбушанскую волость, которая, как безземельная, с пустыми общественными магазинами, очутилась в критическом положении, почему на помощь ей, кроме правительства, пришли ещё благотворители: московский купец Сабашников , открывший там даровые столовые, и местный крупный землевладелец, купивший часть Кочубе-евского имения, Усачёв , который не только отпускал каждому нуждающемуся хлеб и даже мясо, но и делал громадные пожертвования крестьянам корма для скота.{nl}Что же касается волостных волостей, Синенской и подгородной Поповской, то им при-шлось преимущественно пользоваться лишь ссудой правительственной, которая в самом начале не везде могла прийти своевременно, и помню я, как однажды толпа из сотни человек последней волости, явившись ко мне, галдела за околицей моей усадьбы. Мне доложили об этом, и, я, желая узнать, в чём дело, тихо подошёл к решётчатому моего парка; оказалось, что крестьяне обсуждали вопрос, не разгромить ли им водяную мельницу известного богача мукомола Шмидта , о котором в народе шла молва, что он, будто бы, противозаконно, во время таможенной войны, переправлял русский хлеб в Германию.{nl}Толпа уже близка была к исполнению своего намерения и, жестикулируя, злобно посматривала на эту немецкую мельницу, находившуюся вблизи моей усадьбы. Но дело стало за одним: они хотели спросить на это разрешения моего, как начальника, говоря: «но подождём, что нам дедушка начальник на это скажет». – Я тут же вышел к народу, разъяснив им, нелепость этого преступного намерения, и тот – часть же отправил одного из них с бумагой в Саратов, где губернским и уездным земством делалась закупка хлеба для голодающих, так как я, как земский начальник, отказывался всегда брать на себя денежные операции.{nl}Другой не безынтересный случай был с крестьянами Синенской волости, которые в коли-честве нескольких человек явились ко мне поздно ночью в сильную метель. Я уже в это время был в постели, и услыхав лёгкий шум на террасе, послал узнать о его причине, а затем, одевшись, позвал крестьян к себе, которые и принесли мне горькую жалобу на жён, что они не дают им ужинать. Это курьёзное обстоятельство, конечно, меня рассмешило, и я крестьян велел у себя в кухне обогреть и накормить, но так как причиной такой жалобы являлось недостаточное количество полученного этими семействами хлеба из общественных магазинов, то утром я оказался вынужденным поехать в Синенькие через Рыбушку, за 35-ть вёрст, сам, забрав с собой на особой подводе и этих крестьян. Метель была настолько сильна, что мне пришлось в Рыбушке прожить трое суток, пытаясь, каждый день проехать дальше, но, застревая в сугробах, возвращался назад и лишь на четвёртый день, с помощью тех же крестьян, которые запаслись уже лопатами и отрывали путь для лошадей, доехал до Синеньких. Там я самовольно распорядился выдачей из общественных магазинов последнего хлеба крайне нуждающимся, не дожидаясь разрешения о том земской управы, и затем, несмотря на своё недомогание, должен был отправиться прямым путём в отдалённые деревни Поповской волости, объезжая которые, узнал от обрадованных крестьян, что они уже получили продовольствия. Тут, прочитав общественные переговоры о новых лицах, нуждающихся в хлебе, мне на старости лет пришлось полазить по подволокам крестьянских изб, погребам, чуланам и амбарам, осмотреть гумна и скота, для которого недоставало корма, который был настолько дорог, что сажен ржаной соломы продавалось от 40 р и дороже. И это нелёгкое путешествие меня окончательно свалило, так, что я заболел инфлюэнцей с воспалением лёгких, почему и лишён был возможности проводить оставлявшего губернию А. И. Косича и даже принять у себя нового губернатора, Князя Мещер-ского, который, вступив в должность, тотчас же делал предварительный обзор губернии. Познакомиться с ним мне пришлось лишь только во время весенней пашни, когда я мог приехать в Саратов. Тут мне дал возможность особо представиться молодому губернатору наш губернский предводитель князь Голицин , с которым раннее одновременно служил дворянству: я в должности губернского предводителя, а он – предводителем в Балашовском уезде. {nl}Это болезнь моя, хотя и имела серьёзные последствия, но, благодаря своей крупной нату-рой, я пролежал лишь несколько дней и, не желая в такое трудное время обременять своих молодых коллег, должности не сдавал, а принимая крестьян и должностных лиц, не откладывал даже разбора дел. Земским врачом в моём участке был в это время доктор Никольский, живший в селе Поповка, при только что открытой больнице. Он слыл за социалиста, потому что во время студенческих беспорядков в Петербурге был арестован за то, что, опередив товарищей, догнал карету, в которой везли политических преступников и, переговариваясь, держался за ручку её двери. Это лестное для некоторых название ещё более утвердилось за Никольским, когда к нему съезжались служить с разных концов поднадзорные фельдшерицы, такая интересная во всех отношениях личность, как Стукалич из Беларусии и Кастели с юга России, а Полянская, дочь землевладельца Смоленской губернии, работала у него в амбулатории даже даром, и эта молодая барышня, усыновив крестьянского мальчика села Поповки, сироту Белова, довела его до университета, где он в последствии за политическую неблагонадёжность сидел в тюрьме. Кроме этих замечательных особ, в Рыбушку, его участка, была определена земской фельдшерицей некая барыня Македонова, к которой переехала Полянская. Македонова во время той же голодовки получала по почте из Москвы, от какого-то неизвестного комитета, крупные суммы для раздачи крестьянам на покупку лошадей, для чего по вечерам она собирала у себя мужиков и вела с ними длинные беседы, направленные против общественного порядка, что не мешало довольно часто посещать её одному, убранному в последствии из Саратова податному инспекто-ру.{nl}Вскоре после того, как я сделался земским начальником, Никольский, не поладив с земской управой, перешёл врачом в другую губернию, а вслед за ним разбрелись и его интересные сотрудницы, и только одна, г. Македонова, думала пустить корни в Рыбушке, но, узнав о её беседах с мужиками получаемых, неизвестно ею, неизвестно откуда, крупных суммах, я в первое же моё посещение губернатора передал ему об этом, и князь Мещерский уволил её в 24 часа. Когда госпожа Македонова получила бумагу о своём увольнении, то она, придя в волостное управление, бросила на пол свой паспорт и тотчас же уехала. По этому паспорту, приложенному к делам моей канцелярии она значилась мещанкой уездного города Уфимской губернии, хотя выдавала себя за жену члена земской управы Воронежской губернии.{nl}Громадное количество закупленного на стороне земством, хлеба при правильной раздачи его, помощь Красного Креста и общественные работы лишали крестьян возможности жаловать-ся на свои недостатки, но всё-таки, несмотря на такую помощь, население не избегло заразных болезней – цинги и тифа, а с весны 1892 года появилась и холера.{nl}Различные инциденты, конечно, всё ещё продолжались, а не прекращавшееся пьянство в такое тяжёлое время заставляло меня несколько раз принимать строгие меры для обуздания разгула и по жалобам баб отбирать у содержателей кабаков приносимый им в мешках последний продовольственный хлеб. В свою очередь, эта голодовка даже и среди крестьянского населения не отбивала у прекрасного пола страсти к нарядам, и был такой случай, что крестьянин деревни Быковки, Тихон, через силу работавший в это время для семьи, повесился в своём хлеву и лишь случайно был спасён от смерти, на которую он решился вследствие настойчивых требований жены сделать ей платье и купить полусапожки со скрипом.{nl}При появлении холеры, на совещании при земской управе врачей находился и я, и там были выработаны различные меры против распространения заразы, в том числе которых, между прочим, считалось необходимым засыпать известкой в могилу уже забитые гробы, и обряд целования при прощании с умершими признавался нежелательным.{nl}В г. Саратове в это время были сильно озабочены устройством в разных пунктах приёмных покоев для холерных, и мне пришлось видеть во время парада войск на Соборной площади крытые фургоны, которые своей особой конструкцией наводили страх на население.{nl} В это время оставалось уже мало стариков, хорошо помнивших холеру сороковых и по-следующих годов, не говоря уже о холере 1830 года, почему она и наводила вообще панику и особенно на мало развитую часть населения, чем и воспользовался враждебный к правительству подпольный элемент, подстрекательства которого доводили толпу до преступления.{nl}Холерный бунт в Саратовской губернии в это время, прежде всего, начался в городе Хва-лынске, вследствие распространения слухов о том, что врачи, будто бы подкупленные прави-тельством, отравляют родники и разносят холеру по домам, почему толпа и начала преследовать городского врача Молчанова и придираться к городскому голове и полиции, намеривались при этом громить дома чиновников; а так как в это время прибежала, какая-та женщина и уверяла толпу, что доктор, был у неё на дому, побрызгал чем-то стены, после чего и умерла её дочь, то бывший помещик пристав города Хвалынска, Антоновский , видя, что дело плохо, посоветовал врачу скрыться из толпы, объявил народу, что он дело тотчас же расследует, для чего, взяв с собой эту женщину, он поехал к ней на дом, где оставив её, сам, спасаясь, ускакал за 23 версты в село Алентьевку. Доктор же Молчанов, разъясняя народу, нелепость слухов, продолжал исполнять свой долг, навещая больных по домам, но на другой же день был зверски убит толпой, и труп его оставался на площади до водворения порядка около трёх суток, и преосвященный Авраамий рассказывал мне, что будто старухи-раскольницы присаживались над трупом и его оскверняли.{nl}Это народное возмущение перешло потом в Город Саратов, где были разгромлены холер-ные больницы и квартиры врачей, и хотя оно было подавлено вызванным из лагеря войсками, с начальником дивизии Эллисом во главе, но и на этот раз было не мало жертв, благодаря этой гнусной подпольной организации.{nl}Мне передавал один студент-медик последнего курса, заведовавший в конце города холер-ным бараком, тот ужас, который ему пришлось пережить, спасаясь от преследовавшей толпы после разгрома его барака. Он, перепрыгивая через заборы соседних строений, добежал до церкви, в которой и хотел скрыться, но так как, церковь была заперта, то, не видя другого спасения и под страхом ежеминутной смерти, быстро влез на приготовленный в колокольне для высокой лестницы в несколько саженей столб, и когда бунтовщики уже послали за ружьём, чтобы ссадить его оттуда, то на помощь ему подоспел местный священник, которому с крестом в руках и удалось образумить толпу и спасти юного медика, приютив его у себя в доме.{nl}Затем волна возмущения передалась уездному населению, и в предупреждении крупных беспорядков, по ходатайству местного начальства, произведено было в некоторых пунктах прохождение военных команд, в Сокуре и Корсаковке с помощью войск даже было и наказание крестьян розгами. А так как многие крестьяне моего пригородного участка были участниками бунта, при чём один из них, крестьянин с.Сосновки, Дмитрий Надёждин, был впоследствии сослан в каторжные работы, то в ближайшей к городу Поповской волости волнение это началось на другой же день.{nl}В деревне Юрьевке крестьяне хотели связать приехавшего из города поохотиться молодого чиновника, в котором они заподозрили доктора, присланного для отравления овощей. Причиной этого подозрения была охотничья сумка и то обстоятельство, что он, сидя на пороге погреба, смотрели туда, когда баба вынимала ему молоко. Плохо бы пришлось бедняге, если в это самое время не проезжал случайно этой деревней полицейский урядник Подчайнов. Он, увидя толпу народа с приготовленными верёвками и узнав, в чём деле, стал заверять, что человека знает лично, и что он совсем не доктор. Тогда крестьяне хотели вместе с ним вязать и урядника, но он как опытный бывший жандармский вахмистр, не потерялся и предложил всем вместе привести ко мне этого чиновника. Предложение это понравилось, и мужицкая ватага на нескольких телегах, в сопровождении верхового урядника и чиновника на паре почтовых, тронулась в путь, но, доехав до большого почтового тракта, перепуганный чинуша велел ударить по своим лошадям и ускакал в Саратов, а крестьяне, не имевшие возможности догнать его, вернулись обратно, отправив ко мне с урядником лишь двух уполномоченных.{nl}Я, выслушав их рассказ, разъяснил им всю глупость их подозрений и ту ответственность, который они подвергались за насилие, и ограничился лишь этим внушением, отпустив их с миром. После этого как у юрьевских крестьян, так и соседних с ней деревень инцидентом никаких не было, но они почти каждый день появлялись в других местах этой обширной волости. Тут же вскоре мне доложено было о распространённом слухе, что местный земский врач дал крестьянской женщине ядовитое внутреннее лекарство, которое разорвало бутылку и сожгло ей платье и ногу. Женщина эта тотчас была ко мне вызвана, вместе со старостой, крестьянами той же деревни, и так как при осмотре ею никаких ожогов не оказалось, а лишь только пятно на платье от этого лекарства, и бутылку, которую она сама нечаянно разбила о телегу, возвращаясь из больницы, то виновник распространения этих слухов был мною без замедления присуждён к аресту.{nl}На другой день вечером полицейский сотский Матусевич, разносивший повестки для вызо-ва на волостной суд, был приведён ко мне толпой разночинцев хутора Трековки, заподозривших его в отправлении родника, из которого он вздумал напиться. В числе разночинцев были колонисты, и только по их уговорам сотский не был избит и связан.{nl}Едва я успел побывать сам в этой Трековки и успокоить её разношерстное население, как ко мне явились крестьяне д.Неклюдовки (8) с заявлением что их пастухи видели, как приезжав-шие без кучера двое хорошо одетых молодых людей останавливались у Неклюдовскаго большого родника, из которого население берёт воду, и что-то в него высыпали. Я сейчас отправился на место происшествия и произвёл дознание, по которому и оказалось, что, действительно, какие-то двое неизвестных проезжали по направлению из Саратова в Дмитриевку (8) и, соскочив с маленького экипажа, высыпали что-то белое в родник, что подтвердили не только неклюдовские пастухи, но и двое немцев, пасших шмитовский скот и видевших это с другой стороны реки Латрык, при чём около родника даже остались следы просыпанного порошка, похожего на соду. Что, затем, было делать при таких обстоятельствах?! Я объяснить им, что эти проезжавшие были не что иное, как злонамеренные люди, старавшиеся всюду вызвать народное возмущение, и что родников отравить довольно трудно, и в доказательство велел принести стакан, из которого при народе и выпил воду. Несколько же крестьян были напуганы этим случаем, видно из того, что они не брали воду из родника до другого дня, пока не удостоверились, что я жив и не вредим.{nl}С появлением холеры в Саратове я сделал распоряжение волостным правлениям зорко сле-дить за эпидемией в участке и доносить мне о каждом холерным случае, для чего они постоянно и объезжали деревни. Частные поездки старшин до этого времени были делом обыкновенным, но тут и это показалось крестьянам подозрительным, а среди населения был распущен слух, что местный земский врач в сопровождении поповского старшины Григорьева и волостного писаря Крюкова ездят по деревням для отравления и уничтожения на огородах капусты. И вот является ко мне перепуганный Григорьев с докладом, что накануне крестьяне д. Сосновки в количестве более 200 человек мужиков и баб, вооружившись кольями и вилами, ждали его в полуверсте от Сосновки на дороге в Злобовку.{nl}Немедленно отправившись туда, я обнаружил, что когда Григорьев с волостным писарем проезжал через Злобовку, то там у местного землевладельца в его обширном хозяйстве садоводства и огородничества рабочие продёргивали разные рассады, вспрыскивая некоторые из них табачным раствором, что и видел проезжавший мимо этой усадьбы в Сосновку крестьянин д. Вязовки Василий Глухов, который и взбулгачил крестьян нелепыми россказнями, придумав, что вместе с старшиной был там и доктор. Крестьянина этого я вытребовал и в присутствии старост и уполномоченных с. Сосновки, слышавших от него эту чепуху, присудил его за распускание ложных слухов к 30-ти дням ареста.{nl}Тут же я узнал, что две бабы этого села, находившиеся в Саратове во время бунта, набрали на улицах при погроме холерных больниц два мешка разного больничного имущества. Я вытребовал их на площадь, и мешки эти с солдатскими кителями и холщовыми занавесками от окон были при народе сожжены, а бабы эти сидели три дня под арестом.{nl}Холера появилась, наконец, и у меня в участке, но крестьяне, скрывая заболевших, избега-ли врача и фельдшеров и, обращаясь к духовенству лишь после смерти, почему после доклада о том старшины и заявления земского врача г. Ериховера, который только что перед этим временно принял участок и по бивуачному, без семьи, жил при поповской больнице, пришлось на всякий случай приготовить в разных пунктах помещения для холерных, и, за неимением в это время достаточного количества фельдшеров, взят был даже для д. Золотой Горы, Рыбушанской волости, уволенный земством за пьянство отставной военный фельдшер Соловьёв, который в это время занимался только кладкой из дикаря на глине заборов. При чём в Золотой-Горе, не найдя подходящего помещения, я под личной денежной ответственностью велел отпереть назначенный к продажам пустовавший дом одного почётного гражданина, находившего в г. Баку.{nl}Тут, к несчастью, в ближайшем земском участке крестьянами Вязовской волости сожжена была земская больница, что сейчас же и отразилось на Поповской волости: мужики, из боязни отравления, тайно поставив караул к большому больничному роднику, из которого пользуется водой вся Поповка, пришли к доктору и потребовали, чтобы он, если желает остаться живыми, немедленно уехал. Доктор на другой день, приехав, заявил мне об этом неприятном случае, и хотя я предлагал ему переехать из больницы ко мне, но он, стесняясь поставить меня в затрудни-тельное положение, поневоле на время отбыл в Саратов. Дознать же, какие именно приходили к нему мужики, я не мог, потому что доктор, как человек новый, их не знал.{nl}После этого мне пришлось остаться в участке совершенно одному, так как лучший в губер-нии Саратовский уездный исправник, Гребенчуков, болевший ранее, получил ещё до холеры отпуск и был на водах, пристав же, к счастью, не показывал и носа, и я, постоянно получая от земской управы письменные уполномочия, нанимать санитаров, которых достать, было на этот раз очень трудно, вытребовал, наконец, из города в своё личное распоряжение фельдшера с медикаментами, которого и поместил в д. Быковку , находившуюся в одной вёрст от моей усадьбы; но и этот последний, не успев начать своей деятельности, был с такими же угрозами оттуда прогнан крестьянами. Перепуганный фельдшер, с котомкой на плечах, тут же явился ко мне в сопровождении всей деревни, которая, упав на колени, убедительно просила меня, во избежание несчастья, убрать его от них, что сделали и крестьяне д. Приют, где моя усадьба, когда я фельдшера хотел оставить при себе, и не удовлетворить это ходатайство, при сущест-вующем брожении среди населения, я не находил возможным.{nl}Но, в виду доклада о том, что в Сосновке сильно распространяется холера, я счёл нужным поехать туда лично, посадив к себе на козлы старшину и взять полицейского урядника Подчай-нова и земского фельдшера Зубова. Подчайнов, в это время не успев ещё сам вполне отправиться от холеры, явился верхом, с шашкой через плечо и с закутанным животом большой шалью сверх полицейской формы. Находившиеся на площади крестьяне, увидя издали моё появление, попрятались на этот раз по домам, и оставались только староста и полицейский сотский, которых я и стал расспрашивать о больных и вновь умерших, но добиваться толку у них мне не удалось, так таки и полицейский сотский был также из местных крестьян. К счастью, в это время подошёл ко мне старик и, под видом просьбы подал мне свёрнутый лист бумаги, моргнул глазами в сторону своего сельского начальства; я понял и отошёл с ним подальше, где он и назвал мне многих холерных больных, и я, чтобы не выдать старика, объявил, что буду обходить все дворы подряд.{nl}Обходя деревню, я в одном дворе нашёл лежащего в избе лет 30-ти мужика в ужасных су-дорогах, и подостланный под ним войлок был весь в извержениях. Мужик был так страшен в своих мучениях, что бабы и дети выбежали на двор, и возле него оставались только двое его старших братьев.{nl}Фельдшер Зубов, 20-ти летний юноша, незадолго перед этим кончивший Голицинскую школу при воспитательном доме , сбросил с себя свой опрятный сюртучок, и засучив рукава, стал оттирать больного, а я поехал в другой конец селения, где в это время старшина Григорьев нашёл лежащую под навесом умирающую 15-летнию девочку, окружённую толпой подростков. Её родные пытались меня заверить, что она хворает давно и холерой не болела, хотя посторонние удостоверяли, что у неё была рвота, почему я и послал свой экипаж за фельдшером, но посланный вернулся, не достучавшись, и объявил, что там, в избе происходит что-то не ладное. Тогда я тотчас же поехал сам, и только после приказа моего ломать дверь, её отворили, и глазам моим представилось следующая картина: смертельно бледный Зубов, дрожа, поднимался с колен, а двое здоровенных мужиков стояли в угрожающих позах, и около них валялся топор. Оказалось, что обморок, в который впал больной, они приняли за смерть и хотели расправиться с фельдшером, если их брат не оживёт. Тут, по своей вспыльчивости, я сам не помнил себя и разразился на этих безумцев до невероятной степени, так что они, опешенные, сами стали на колени. Крестьяне эти, однако же, у меня в тюрьме не сидели, хотя Зубова тут я уже более по избам не посылал, выдав этому бедняге из собственного кошелька в награду 10 рублей.{nl}Видя такое отношение тёмной массы населения к врачебной помощи и имея факты о действии на него злонамеренных людей, я стараясь воздержаться от строгих мер, потому что смотреть на крестьян в этом случае не как на преступников, а как на неразумных детей, решил собрать волостные всходы, чтобы разъяснить всё то, что, по моему мнению, было необходимо.{nl}И вот, через несколько дней, оправившись от холеры, в которой меня самого едва оттёрли, приехав в с. Поповку, нашёл там полный волостной сход. Тут я разъяснил крестьянам о их заблуждениях, сказав между прочим, что я – старик, и смерть мне вовсе не страшна, почему, и буду постоянно объезжать деревни, несмотря на народное возмущение, и если даже крестьяне меня в своём безумстве убьют, то я буду очень рад положить голову на службе Царю и отечест-ву, чему в старчестве сгнить на постели. Вас дураков, лечиться заставлять не буду, умирайте, коли хотите, на я должен вам разъяснить, что доктора и фельдшера, кроме добра и пользы, ничего вам не желают и не делают, родников не отравляет, а вся эта смута исходит от подполь-ных врагов Царя и правительства, что холера есть наслание Боже за наши грехи. После этого из толпы раздались голоса: «Верим в тебя, батюшка, верим: ты обманывать не будешь, потому что сам одной ногой стоишь в гробу; как ещё тебе, старику, Бог помог от холеры оправиться?»{nl}Тут же я распорядился поднять иконы, пригласить священника и отслужив на площади мо-лебен с колено преклонением об избавления от этого послания.{nl}После чего крестьяне доверчиво начали обращаться ко мне с разными вопросами и расска-зали, что когда накануне бунта были в Саратове, то в трактире сами слышали от каких-то приезжих чиновников, из которых один был даже с медалью в петлице, что правительство, будто бы, тайно отдало распоряжение врачам отравлять воду и изводить крестьян, так как их расплодилось много, а земли на них становиться мало, при чём начальству, и особенно полиции, велено врачам содействовать. Я разъяснил им, что это-то и есть те самые злонамеренные люди, которые бунтуют народ и убивают царей, при этом разрешил каждого, который будет говорить такие вещи, хоть бы на нём были не только медали, но и ордена, связывать и предоставлять в город к губернатору, а в участке, то ко мне.{nl}В этот же день в Поповке, посещая некоторые дома заболевших, я увидел двух осиротев-ших малюток, которые ползали как щенята, около за валенки избы, где только что умерли их мать, отец и тётка. Сирот этих тут же урядник Подчайнов одел в рубашонки своих детей, а старшина Григорьев взял их к себе, до прибытия из Самарской губернии их деда, которому, по моему приказанию, сейчас же дано было знать. Умерший отец этих крошек был нанят в пастухи поповским обществом.{nl}Холерного возмущения в двух остальных волостях моего участка не было, хотя в мой при-езд в слободу Рыбушку, 20 июля, в один этот день заболело холерой 52 человека. Больные валялись где попало: на дворе, в погребцах и под навесами, и, обходя дворы, я з
Просмотров: