Саратовский дворянин на Кавказе. Герой того времени.

Кумаков А.В. Герой своего времени (Русский дворянин на Кавказе)//Военно-исторические исследования в Поволжье. Саратов. 2008. Вып. 8. С. 151-159.

Известный общественный деятель Саратовской губернии Виктор Антонович Шомпулев, прослуживший отечеству на разных должностях свыше пятидесяти лет, неизменно представлялся поручиком в отставке и с гордостью носил свой солдатский георгиевский крест. Должность губернского предводителя дворянства позволяла ему в своё время получить ранг статского советника, в соответствии с которым он и получил орден св. Владимира 3-й степени. Но Шомпулев всю жизнь оставался младшим офицером, подчёркивая свою причастность к ратным делам.

Родившись в дворянской семье, Виктор Антонович знал, что его отец, деды и прадеды прошли через воинскую службу и участвовали в делах. Дед его по отцовской линии был венгерским гусаром, принявшим российское подданство, а дед по матери – офицер Ладожского полка, бывший несколько лет адъютантом Суворова. Отец участвовал в Отечественной войне 1812 года. Умер, исполняя должность начальника губернской жандармской команды, во время холеры в 1830 году.

Мать Виктора, овдовев в 27 лет, нужды не испытывала, поскольку имела за мужа полный пансион, а от родителей  – несколько крепостных и небольшое имение под Саратовом. Однако, дать сыну образование за казённый счёт посчитала нужным.

Сначала семилетний Витя, как сирота офицера, был на три года определён в Александровский корпус для малолетних сирот в Царском Селе. Это учебное заведение было создано для подго­товки к поступлению в кадетские корпуса сыновей офицеров, погибших на службе. А в 1840-м году он был переведён в Павловский кадетский корпус, образованный в 1829 году из императорского во­енно-сиротского дома. В корпусе он был на хорошем счету и неоднократно подходил в качестве ординарца к императору Николаю I и великому князю Михаилу Павловичу, что, несомненно, укрепило в мальчике монархические чувства. Однако, Виктор Антонович пробыл в корпусе только шесть лет, закончив два курса: приготовительный (1 год) и общий (5 лет). Заболев пневмонией, он оставил корпус и вернулся в Саратов, где около двух лет прослужил вне штата (без жалования) в канцелярии губернатора Кожевникова. Впоследствии, в своих формулярах он пишет, что получил домашнее образование, избегая упоминания о неоконченном образовании.

В начале января 1849 года восемнадцатилетний Виктор отправляется на Кавказ. Провожали юношу из дома его старшей сестры (Большая Кострижная, 4), получившей его год назад по наследству от своей двоюродной бабки – Марии Фёдоровны Дмитриевой. Анна Викторовна только что выгодно вышла замуж за единственного наследника обширного имения в селе Слепцовка Аткарского уезда – Алексея Петровича Иванова. Не исключено, что близкое знакомство последнего с кавказским героем Николаем Павловичем Слепцовым подвинуло Виктора пойти служить именно на Кавказ.

Для дальней поездки был нанят дормез (повозка, позволявшая ехать лёжа на перине или тюфяке), запряженный четвкой почтовых лошадей.  На козлах, помимо ямщика ехал крепостной дядька – лакей, который сопровождал Виктора во время всей его службы на Кавказе.

Дорога до Владикавказа заняла три недели безостановочной езды. Приехав, Виктор Антонович остановился в единственной в городе гостинице Лебедева. Здесь же был клуб, где местное общество про­водило время за картами и танцами. Юноша сделал визиты нескольким военноначальникам, и, познакомившись, стал у них бывать. Особенно он сблизился с начальником Владикавказского военного округа генерал-майором Ильинским, у которого Шомпулев регулярно обедал до определения в воинскую часть. Не менее тесно он сошёлся с семьей командира артиллерийской батареи Алексея Петровича Опочинина, который был женат на княжне Варваре Яковлевне Орбе­лиани. По его воспоминаниям, Виктор Антонович посещал эти два семейства поочередно.

В дом Опочинина гостей влекло общество его жены, которая, по словам Шомпулева, была до крайности интересной, и двух сестёр последней. По словам дивизионного квартирмейстера Ольшевского (оставившего мемуары о тех же событиях, что и Шомпулев): «не побывать у Опочинина…, значило навлечь его неудовольствие; да после этого не кажись на прекрасные глаза его жены Бабале, которая хотя и доживала третий десяток, но в обожателях недостатка не имела».

Шомпулев описывает характерный эпизод из офицерской жизни, связанный с командиром Кабардинского полка полковником князем Барятинским, известным щеголем, носившим лаковые штиблеты и воротнички снежной белизны. Во время одного из обедов Барятянский попросил Бабалю снять с ножки башмачок, и выпил из него шампанское за здоровье хозяйки. Примеру князя последовали все офицеры, и туфелька обошла весь стол.

Шомпулев провел во Владикавказе более месяца и сделался своим, как в семействе Опочининых, так и Ильинского, которые предлагали ему поступить к ним на военную службу и в дальнейшем навещали юношу в его части.

Однако, Виктор Антонович с 19 марта  вступает в Егерский, генерал-адъютанта князя Воронцова, более известный как Куринский, полк, входивший в состав 20-й пехотной дивизии. Службу он начал юнкером, с выслугою 3-х месяцев за рядового. Однако, будучи рядовым, Шомпулев прожил в казармах всего месяц, после чего ротный командир разрешил перейти ему на квартиру в отдельную избу, где Виктор жил в дальнейшем со своим крепостным лакеем.

Полк размещался в крепости Воздвиженской, расположенной на левом фланге Кавказа, в 30-ти верстах от крепости Грозной. Воздвиженская была расположена вблизи Аргунского ущелья и регулярно подвергалась обстрелам чеченцами с противоположного берега реки Аргун.

В гарнизоне кроме куринцев и подвижной артиллерии, входили: ракетная команда, взвод саперов и две-три сотни донских казаков. Один из батальонов занимал построенное в 1847 году, в 14 верстах от Воздвиженской, укрепление Урус-Мартанка. Штатских на передовой линии в то время практически не было. Единственным развлечением, у офицеров была игра в карты.

Особым событием для гарнизона был приезд казачек Терской линии. Особенно, восхищала молодых офицерови Виктора Антоновича в том числе Дунька Догадиха. Последней даже однажды устроили факельное шествие, нося ее с песнями на носилках по крепости. Эта красавица очаровала в своё время военного министра графа Александра Ивановича Чернышова, а так же Лермонтова, написавшего якобы после знакомства с ней «Казачью колыбельную», и художника князя Гагарина.

Гарнизон еженедельно участвовал в конвоировании обозов в Грозную. Кроме того, прикрывал рабочих во время сенокоса и заготовки дров для нужд крепости. Конвои весьма редко обходились без перестрелки с неприятелем, особенно при движении колонны через Ханкальское ущелье. Горцы безнаказанно с высоты гор обстреливали колонну пушечными снарядами, тогда как войска, лишены были возможности отвечать им тем же. В ответ, куринцы образовали команду, вооружённую двуствольными ружьями с откидными штыками, которая в ночное время в засадах на лесных дорогах истребляла «шайки немирных горцев».

Командиром Куринского полка в то время был генерал-майор, барон Пётр Петрович Меллер-Закомельский. По словам Шомпулева в полку его не любили. Барон беззастенчиво пользовался правом, предоставленным офицерам, брать солдат для заготовки фуража, оплачивая каждому по пяти копеек в день и по две чарки водки. Под предлогом заготовки войскам, он продавал казне по несколько десятков тысяч пудов сена. При этом помимо денег получал еще и благодарность от начальства.

Набеги на ближайшие немирные аулы делались гарнизоном сравнительно редко, и всегда без особых потерь убитыми и раненными. Вылазки эти производились преимущественно тогда, когда чеченцы, уходили в набеги в другие местности, о чем в крепости узнавали за деньги лазутчиков из местных жителей. Набеги проводились для угона скота для питания войск, и истребления аулов, которые после этого обычно поселялись около русских крепостей.

«Ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские погоны … мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, горцы не выдерживают штыков и в плен не сдаются …».

В середине лета 1949 года в Куринскому полку проводил инспекторский смотр генерал Петр Петрович Несте­ров. Основное внимание генерал обращал на одежду, пищу и размещение войск. На смотре он даже не захотел посмотреть полк в церемониальном марше. Но вызвал от каждой роты по несколько солдат и всех юнкеров и осмотрел их нижнюю одежду. Все юнкера оказались в тонком цветном белье, кроме Шомпулева, у которого оно было такое же, как у солдат и на ногах были портянки. Виктор Антонович также не носил тонкого мундира, хотя под солдатским сукном его одежды была подшита шелковая подкладка. Это обратило на него внимание, и в следующую экспедицию Виктору было разрешено жить в палате с батальонным адъютантом.

В 1849 году Шомпулев участвовал в двух экспедициях против горцев. Первая из них в мае – июне проходила на реке Нефтянке. Отрядом командовал полковник Суслов. В результате этой операции была построена укрепленная башня в нескольких верстах от Грозной. Горцы, как и всегда, мешали работам, обстреливая лагерь из орудий. В свою очередь, получив сведения об отсутствии в ближайшем немирном ауле горцев, Суслов предпринял ответный набег, в котором пришлось участвовать и Шомпулеву.

В составе отряда, участвовавшего в этом набеге, была рота пехоты, сотня казаков и два орудия. Отряд на рассвете перешёл в брод речку Шавдонку и прикрывал мост, который наводили саперы для перехода кавалерии и артиллерии. После этого казаки во главе с Сусловым быстро направились к аулу, близь которого паслось неприятельское стадо рогатого скота. Однако, горцы, под началом известного чеченского наиба Талгика, заметила конницу. Казакам пришлось вступить в перестрелку с горцами и ограничиться только угоном скота. Когда началась обратная переправа с артиллерией через мост, прикрытие его легло на роту, в которой находился Шомпулев. Натиск горцев был настолько силен, что рота должна была залечь в канаву, чтобы дать возможность, с другой  стороны  реки, через их головы, обстрелять неприятеля картечью. После разборки моста рота стала переходить в брод эту топкую речонку. Артиллерия уже была лишена возможности сдерживать горцев, которые спешились и вступили в рукопашный бой. Схватка была отчаянная и продолжалась лишь несколько минут, но потери с обеих сторон убитыми и раненными были значительны. Ротный командир был убит, а в числе тяжело раненых оказались офицеры и почти все унтер-офицеры этой роты. Шомпулев, по его словам, несмотря на контузию в голову, вывел роту, подобрав всех убитых и раненых. Однако, он не получил награды, опять же по его словам только потому, что имел недоброжелательное к себе отношение начальника отряда. Суслову, якобы, не нравилось то, что к юнкеру в лагерь приезжало дамское общество двух его старших начальников.

Вторая, гораздо более значительная, экспедиция, в которой участвовал Шомпулев, проходила под начальством генерала Нестерова и продолжалась с 3-го августа по 25-е октября 1849 г. Во время неё было построено Тепли-Кичинское укрепление по течению реки Сунжи.

Войскам пришлось начать эту экспедицию взятием 3-го августа, с бою участка правого берега реки Сунжи, против возвышенности, на которой был в последствии разбит лагерь и построено укрепление. Заметив стягивание русских войск, горцы устроили на покрытым лесом берегу завал из срубленных деревьев и хвороста и встретили отряд пушечным и ружейным огнём.

Река Сунжа в этом месте была довольно широка, а  брод был выше человеческого пояса. Быстрое течение сильно затрудняло переход под градом неприятельских пуль, с ружьями на плечах и патронташами на шее. Чтобы не быть снесенными водой, солдатам пришлось держаться друг за друга, убитых же при этом, вырывая из рядов, уносило течением реки. Достигнув берега, отряд взял завал в рукопашном бою, привычном, по словам Шомпулева для кавказских войсках.

За участие в этом бою Шомпулев был произведен в офицеры. Но в полк высочайшее утверждение пришло только через несколько месяцев, поскольку представление шло по многочисленным инстанциям. Из полка оно отправлялось к командиру бригады, от него к начальнику дивизии, далее к командующему войсками Кавказской линии, и к главнокомандующему, который в то же время был наместником Кавказа, а затем только уже к Военному Министру, для доклада Государю Императору. Железных дорог и телеграфов тогда еще не было и потому даже для курьера, отправлявшегося в Петербург, путь от Кавказа был длителен.

В январе следующего 1850 года была проведена одна из самых крупных по числу войск зимняя экспедиция в Большой Чечне, под начальством того же генерала Нестерова. Юнкерам, представленным в офицеры, в то время не было обязательным участвовать в экспедициях, поскольку они находились в положении уже не рядовых, но ещё не офицеров. Однако, Шомпулев не остался в крепости, так как в этой экспедиции участвовал  батальон куринцев во главе с Меллер-Закомельским, в который входила рота нашего героя.

Экспедиция эта предназначалась для вырубки Шалинского леса, находившегося в нескольких верстах от Воздвиженской, за рекой Аргун, с целью приближения к резиденции Шамиля – Ведино.

С 1846 года в Чечне возобновилась рубка просек в системати­ческом порядке. Они прокладывались для постоянного сообщения между российскими поселениями. Для этого срубались де­ревья до основания, до корней. В Шалинском лесу нужно было сделать просеку шириной в две-три версты, чтобы защитить проходящие по ней колонны не только от ружейного, но и от прицельного артиллерийского огня. Это был решительный наступательный шаг на Боль­шую Чечню.

В этой, третьей для него, экспедиции Виктор Антонович пробыл в строю всего несколько дней, но в его памяти сохранились некоторые эпизоды из тех дней, поразившие его юношеское воображение.

Например, случай с подпоручиком Андрейченко, вынувшего изо рта убитого сослуживца сигару со словами: «эх, братец, не дали даже докурить такую хорошую сигару». Действие происходило у костра, вокруг которого офицеры читали Лермонтова. Убитого было приказано отнести, и чтение Лермонтова возобновилось.

На пятый день экспедиции 23-го января колонна Куринского полка, возвращаясь к вечеру в лагерь, подверглась сильному преследованию. Горцы, зашли с тыла уже на открытой местности и осыпали отряд градом пуль, а затем, выдвинув в опушку леса свои орудия, продолжали преследовать пушечными выстрелами. Колонна вынуждена была возвратиться и с помощью картечи дать отпор неприятелю, и затем только, начала отступать с сильной перестрелкой, постоянно останавливаясь.

В этот, день, Шомпулев был тяжело ранен в присутствии генерала Нестерова, который, ежедневно посещая работы, а на этот раз, в виду особенно жаркой перестрелки, находился при колонне целый день. Рана Виктора Антоновича оказалась тяжела, и он был отправлен в военный госпиталь в Грозной. Там он провёл двенадцать недель.

Далее военная биография Виктора Антоновича складывается следующим образом. В первых числах мая 1850 г. он оставил Грозненский госпиталь и явился к своему полку в Воздвиженскую, где полковой командир поздравил Шомпулева с наградой. Виктору Антоновичу был пожалован именной солдатский Георгиевский Крест за №8732, который в то время имел только одну степень, с бантовыми украшениями из орденской ленты. Следует упомянуть,  что в очерке по истории Куринского полка указано, что на 1852 год в полку было около тысячи кавалеров этого знака отличия.

Кроме того, Шомпулев получил от генерала Козловского бессрочную командировку для излечения раны на минеральных водах. Виктор Антонович выбрал Михайловский минеральный источник, куда его пригласил начальник Сунженской линии, упомянутый выше, Н.П.Слепцов.

Дорога лежала почтовыми через Владикавказ. Далее, до Сунжи почтового сообщения уже не  было, и поездка производилась по особому открытому листу, при конвое, который давался с казачьих пикетов, расставленных по этому пути. Слепцов поместил Виктора Антоновича с собой в своем небольшом деревянном доме. Николай Павлович был на пятнадцать лет старше Шомпулева и относился, по, всей видимости, к нему по-отечески. Возможно, что это происходило по просьбе матери Виктора Антоновича, хорошо знавшей Слепцова. Раненый юноша стал пользоваться ваннами Михайловского минерального источника, куда ежедневно, за несколько верст ездил в экипаже гостеприимного соотечественника.

Вспомним, портрет Грушницкого из «Героя нашего времени»: «Он был ра­нен пулей в ногу и поехал на воды… Грушницкий – юнкер. Он только год в службе, но­сит, по особенному роду франтовства, толстую солдат­скую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. …ему едва ли два­дцать один год … слывет отличным храб­рецом; я его видел в деле: он машет шашкой, кричит и бросается вперед, зажмурив глаза…

Приезд его на Кавказ – следствие его роман­тического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что…». Практически стопроцентное сходство говорит, скорее всего, о типичности нашего героя в том времени.

Сведенную после ранения ногу Виктора Антоновича подставляли прямо под горячий кран источника, и уже вскоре он почувствовал значительное улучшение. После 60-ти ванн, нога больного совершенно распрямилась, хотя сустав потерял природную подвижность, и нога несколько укоротилась. На всю жизнь Шомпулев лишился возможности свободно ходить без палки.

Осенью 1850 года Слепцов со своим полком провёл операцию по взятию Шалинского окопа – укрепления, сделанного чеченцами на просеке Шалинского леса. Шомпулев сопровождал его в этом походе в составе сотни есаула Малецкого, нарядившись в черкесское платье, которое носили линейные казаки. Но в действиях не участвовал, а являлся, по сути, зрителем. Рассказу об этом походе и о своих отношениях со Слепцовым Виктор Антонович посвятил отдельный очерк.

Из воспоминаний об этом походе он приводит следующий эпизод. После взятия окопа Слепцов обходил роты и благодарил солдат. Вдруг, послышался свист пули и ее удар во что-то мягкое. На вопрос Слепцова, кто ранен, ответа не последовало. «Увидав же, что стоявший около него старый куринский солдат, рядовой Бойко, кончавший 25-летнюю службу на Кавказе придерживает ногу рукой, из-под которой текла кровь, Слепцов обнял его, а солдат, продолжая стоять, только сказал: «не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, в кость не попало, до свадьбы заживет!»,  с этими словами старик упал и был доставлен на перевязочный пункт».

Виктор Антонович приводит также курьезный рассказ о командующем войсками Кавказской линии, генерале Завадовском. Последний, «получая списки представленных к наградам офицеров, и боясь представлять эти большие списки к наместнику Кавказа, якобы имел обыкновение, закрывая глаза, водить по списку карандашом, приговаривая: «везе-не везе, везе – не везе» и т.д., зачеркивая, таким образом, одних и оставляя других. Когда же ему адъютант  докладывал, что из числа зачеркнутых есть некоторые офицеры, которые уже не в первый раз лишаются таким образом наград, то старик на это отвечал: «Ну, як не везе, то уж и не везе!». Впрочем, он отмечает, что этот способ назначения наград не касался  особо отличившихся и раненых, о которых представление делалось особо.

17 января 1851 г. Виктор Антонович был произведен в прапорщики за отличия в делах против горцев. А 13 марта того же года он был отпущен в отпуск с сохранением содержания для излечения контузии в Саратовскую губернию на 5 месяцев и вернулся назад 1 августа того же года.

Между Кизляром и  Астраханью, в Ногайских степях почтовые сообщения производились на волах, при чем ямщики-ногайцы, погоняя волов шли рядом с ними пешком. Расстояние между станциями были до сорока верст, и дорога до Саратова занимала около 20 дней. Таким образом, дома он пробыл чуть больше трёх месяцев с апреля по июль 1851 года.

Отпуск, однако, принес мало пользы для его здоровья. Шомпулев почти не оставлял костылей и он уже подумывал со всем не возвращаться на Кавказ. Но письма Слепцова и полковых товарищей, внушили ему надежду  на возможность поправиться на кавказских минеральных водах.

Интересно отметить, что Виктор Антонович по возвращении в полк получил право иметь в строю ручной костыль, так как без его помощи ходить не мог. Хотя во время набегов и оказии все офицеры пехотных войск Кавказа имели верховых лошадей, продолжение службы для Шомпулева, оказалось затруднительным. Во время первого же набега ему пришлось во время перестрелки, быть долгое время спешенным, и на следующий день, вследствие воспаления ноги он попал в лазарет, где и пролежал две недели.

Осенью 1851 года Виктор Антонович попросил у генерала Нестерова разрешения отвезти в Сунженский казачий полк к Слепцову четыре солдатских Георгия, пожалованных за взятие Шалинского окопа.

Добравшись, до Закан-Юрта Шомпулев узнал, что Слепцов со своим отрядом находится на другой стороне реки Сунжи не более чем в четырех верстах от станицы. Один из офицеров гарнизона, который, бывал часто в соседних немирных аулах и имел там кунаков, взялся провести Виктора Антоновича к Слепцову кратчайшим путем. Этот офицер, поляк по происхождению носил черкесское платье и среди горцев был известен как Султан-Гирей.

Оба молодых человека в черкесских платьях, с бурками на плечах и закутанные башлыками переправились, с наступлением ночи, через Сунжу и поехали лесом, встречая по пути немирных горцев. Дорога в лесу была настолько узка, что приходилось при встрече тем или другим осаживать лошадей в сторону. С горцами Султан-Гирей, как знакомый, здоровался, поднимая руку кверху, и говорил что-то по чеченски. Так они доехали до поля, где на расстоянии не более версты виднелись большие  костры стоянки Слепцова. Султан-Гирей  предупредив, что на этой поляне, быть может, имеется пикет горцев, предложил Шомпулеву скакать через поле во весь опор, успокоив, что в темноте в него не попадут.

Едва Виктор Антонович успел пустить свою лошадь в карьер, как по нему был сделан выстрел, разбудивший лагерь Слепцова. Оттуда навстречу Шомпулеву понеслось двое всадников. В них тот узнал переводчиков Слепцова, которые и проводили к нему «героя». Слепцов, увидев Шомпулева и узнав, что с ним находятся посланные для его казаков ордена, пришел в неописанный гнев, угрожая арестовать, предать суду и даже расстрелять легкомысленного юношу. Вскоре, однако, он, уже смеясь, рассказал обо все этом собравшимся офицерам и, приказав откупорить несколько бутылок портера, угостил всех.

Действия Слепцова в этой местности имели целью замирение горцев и очищение обширной местности по Сунжинской   линии, для свободной обработки полей его казаками. Слепцов, дал горцам аула, подле которого стоял его лагерь, четырехдневный срок для изъявления покорности, если они немедленно не переселятся в глубь Чечни. Шомпулев вспоминает, как при свете костров женщины бегали то и дело в свои сакли, нагружая запряженные арбы пожитками. Часть их погнала уже свой скот в Большую Чечню, а другая в сторону Слепцовского отряда.

В Сунжинской станице Слепцов снова пригласил Шомпулева жить у него. В доме Слепцова за это время перебывало много известных кавказских генералов, большинство которых были сравнительно молоды, и все эти, закаленные в бою генералы, представляли для юноши немалый интерес. Зимой Виктор Антонович со Слепцовым посетил Владикавказ, где побывал на вечере у генерала Ильинского и встретил там своих старых знакомых после двухлетней разлуки.

На Сунже Слепцов,  не один раз приглашал участвовать Шомпулева в охоте на кабанов, разрешая для этого известным своим казакам-охотникам отправляться с ним в отъезд суток на двое. На привале у огня Виктор Антонович слушал рассказы казаков о возникновении Сунженской линии и формировании Сунженского полка. При этом он особенно выделяет рассказы есаула Баскакова. Это описание перекликается с событиями описанными Л.Н.Толстым в повести «Казаки».

По словам есаула полк формировался из разного сброда, стекавшегося из всех местностей России. Тут были донцы, уральцы, астраханцы, оренбургцы, сибиряки, отставные солдаты и пр., поэтому первая горсть казаков была в самом разнообразном одеянии и различным оружием. Все они, конечно, были народ отчаянный, так как оставлять родину и спокойную жизнь для поселения  на Сунже, среди немирных горцев, людям хорошо обеспеченным не было никакого резона. Оружие и одеяние они отбирали у горцев для собственной экипировки. А большая благоустроенная станица этого полка обязана своим процветанием исключительно одному Слепцову, замирившему горцев на всем пространстве Сунженской линии.

Слепцов, несмотря на свою боевую жизнь, был крайне впечатлителен и смерть не только офицеров, но и казаков, его сильно расстраивала, так что после каждого убитого в бою под его начальством он делался молчалив и мрачен, почему и было его всегдашней заботой обставлять свои военные действия с возможно меньшей потерей. При этом семьи убитых он всегда обеспечивал, истратив  большую часть своего состояния на казаков.

Той осенью Шомпулев нанимает по соседству с Сунжей дом у отставного есаула. Днём он часто бывал на охоте на кабанов, а по вечерам начал посещать хороводы, на которые собирались дочери казаков. Там завязался его роман с дочерью хозяина дома, который он снимал. Особенно они сблизились после того как девушке пришлось ухаживать за Виктором Антоновичем после его падения с лошади на охоте. Прикладывая на разбитый бок больного компрессы, и давая по указанию врача лекарства, 15-ти летняя девушка целые ночи просиживала у его изголовья. Тогда Шомпулев узнал, что по достижении её 16 лет обязаны были по письменному условию отдать замуж за сына станичного начальника, с которым по обычаю они в детстве были засватаны, с неустойкой в 500 рублей. Тогда он передал отцу девушки сумму неустойки и на время переговоров с семейством её жениха уехал во Владикавказ. Но не прошло и двух недель после этого, как он получил письмо от сотенного командира о том, что девушка была всё-таки повенчана, хотя и сказала в церкви священнику, что ее замуж отдают насильно. Ему пришлось дать распоряжение своему лакею перевезти вещи в Сунжу.

Шомпулев в этом эпизоде о жизни а в казачьей станице удивительно напоминает Оленина из «Казаков» Толстого. «С начальством и товарищами он (оленин) имел мало дела. Положение богатого юн­кера на Кавказе особенно выгодно в этом отношении. На работы и на учение его не посылали». Оленин, «как каждый юнкер или офицер в крепости… угощает девок закус­ками и медом, волочится за казачками, в которых влюб­ляется; иногда и женится…». Воинские подвиги также были, очевидно, у всех молодых офицеров похожи: «Набег продолжался четыре дня. За него ему навесили солдатский крест, которого он так желал … За экспедицию был представлен в офицеры, а до того времени оставляли его в покое…».

Осенью 1851 года Виктор Антонович начал хлопотать об отставке, до получения которой просил оставить его при казачьем полку. Вместе с казакам и пехотным батальоном Шомпулеву пришлось ещё раз участвовать в набеге на немирный аул.

Ночью отряд обложил аул, и с рассветом в аул был отправлен парламентер с предложением о сдаче. Но парламентёр не вернулся, и со всех сторон высыпали горцы. Началась перестрелка и в ауле солдатам и казакам пришлось сакли брать с боя, так как оставшиеся в них горцы заперли двери и отстреливались из окон. В одной из них, ворвавшиеся казаки увидели в углу присевшего на пятки седого старика горца; он вооруженный молился перед кораном, лежавшим на низеньком столике. Русский воин не решился нарушить этой молитвы, но старик мгновенно вскочил и, сделав выстрел, тяжело ранил одного из солдат. Он, конечно, был убит, но в сенях из открытой западни последовал новый выстрел, которым был убит казак. Его товарищи бросились в сени, откуда затем раздались крики женщины. Подоспевший Шомпулев освободил из их рук молодую черкешенку. Виктору Антоновичу, по его словам, пришлось поместить ее у себя. Слепцов поручил своим переводчикам передать жителям ближайших мирных аулов о желании возвратить девушку её семейству. Многие из мирных черкесов предлагали в этом свои услуги, но она следовать за ними отказалась, боясь попасть им в жены.

Девушка находилась у Шомпулева около трех месяцев, в продолжение которых она научилась немного говорить по-русски и перестала дичиться. Она даже согласилась быть на вечере у Слепцова к удовольствию офицеров. Виктор Антонович к этому дню одел ее в роскошный костюм черкешенки, подарив даже маленький кривой кинжал, который был заткнут у неё за пояс.

Узнав о том, что Шомпулев собирается покинуть, Кавказ девушка стала проситься с ним. Опасаясь перед концом своей службы какой-либо новой неприятности, так как история с дочерью есаула была еще слишком свежа, он решил как можно скорее развязаться с казачьей службой и вскоре отправился в штаб-квартиру Куринского полка.

В день отъезд Шомпулева, она, обвив его ноги руками и не пуская от себя, плакала, как ребенок. Когда же он уехал, она сбежала из станицы в одежде, в которой была взята в плен. Впоследствии Шомпулев узнал, что во время зимней экспедиции в том году при взятии одного из немирных аулов среди убитых горцев нашли вооруженную женщину, которая, по заверению очевидцев была  его пленницей. Но так как тела убитых горцев русскими войсками не подбирались,  это не могло быть проверено.

Вспомним лермонтовского «Кавказца»: «Наконец, он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку … Он мечтает о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту».

В крепости Воздвиженской Шомпулев нашел большие перемены. Командиром Куринского полка назначался, произведенный в полковники, сын наместника Кавказа, Воронцов. Дом, который занимал барон Меллер-Закомельский, реставрировался и большая перед ним площадь превращалась в тенистый парк.

И лишь спустя ещё одну зиму «Вследствие открывшейся раны, признанный врачами не уступающей  врачебным средствам» Высочайшим приказом Императора Николая I, 24 мая 1852 года, Виктор Антонович был уволен от службы с мундиром и полным пенсионом».

Личные архивы Шомпулева и семьи Ивановых в фондах СУАК.

Кумаков А.В. Личные архивы В.А. Шомпулева и Е.А. Ивановой в ГАСО//Краеведение и архивное дело в провинции: исторический опыт и перспективы развития. Саратов. 2006. С. 162-164.

Как мы знаем, одной из статей пополнения коллекций СУАК были дарения граждан. Помимо предметов, в комиссию поступали и личные архивы известных людей Саратовского края, главным образом её же членов. Среди прочих личных архивов в фонде СУАК хранятся, и документы известного общественного деятеля Виктора Антоновича Шомпулева,  а также некоторых членов его семьи. Судьба этих документов иллюстрирует, как стечение обстоятельств и участие той или иной личности помогло в своё время спасти от забвения уникальные страницы истории.

Не буду пересказывать биографию Виктора Антоновича, который начал службу в 1846 и вышел в отставку в 1902 году, приняв на различных постах губернских и уездных учреждений участие во всех реформах, проходивших в то время в стране. Личность его сегодня интересна, прежде всего, благодаря его подробным воспоминаниям о событиях, в которых он участвовал. Но кроме воспоминаний он оставил после себя большое количество интереснейших документов.

Личный архив Виктора Антоновича дошёл до нас благодаря участию его племянников – Дмитрия и Елизаветы Ивановых, поскольку последние годы свой жизни Виктор Антонович прожил в доме своей сестры  Екатерины Антоновны по мужу Ивановой, умершей за год до него. Это было связано с тем, что Шомпулев уйдя от жены, последние годы жизни прожил в гражданском браке с Александрой Петровной Рентшке ‑ женщиной намного младше себя и к тому же певицей немецкого происхождения, исполнявшей партии на итальянском языке. Отношения Виктора Антоновича с детьми были натянутыми. Кроме того, Шомпулев пережил своего сына, который мог бы быть наследником его имущества и архива в том числе. В результате, после смерти Виктора Антоновича в 1913 году его личные вещи и документы оказались в доме его племянников, которые, к нашему счастью, понимали ценность такого наследства. В том же году Дмитрий Алексеевич  передал в СУАК все награды и большое количество документов своего знаменитого дяди. Последние были систематизированы и обобщены в семь отдельных дел, включивших в себя более ста документов.

Кроме документов о самом Шомпулеве в СУАК попали и документы о его предках по материнской линии. Когда и кем были переданы в комиссию бумаги, являвшиеся семейной реликвией пока неясно. Это документы, связанные со службой деда Виктора Антоновича – Степана Григорьевича Долгово-Сабурова, бывшего в своё время адъютантом А. В. Суворова. А также несколько бумаг конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века об имениях, доставшихся матери Шомпулева от её отца С. Г. Долгово-Сабурова и деда Ф. А. Быкова. Эти документы так же составили несколько дел в фонде СУАК.

Необходимо сказать несколько слов и о семье сестры Шомпулева – Ивановых. Это была высококультурная семья, с хорошим достатком. Со своим шурином Алексеем Петровичем Ивановым, несмотря на большую разницу в возрасте, Виктор Антонович имел долгие и близкие отношения.  Алексей Петрович был младшим сыном в большой семье Петра Ивановича Иванова, который приехал в Саратов в конце восемнадцатого века полковником в отставке, получил здесь 3000 десятин в Аткарском уезде. Поступив на службу по соляной части, он дослужился до должности советника соляной конторы. О материальных выгодах, приносимых этой должностью, можно догадываться по биографиям сослуживцев Петра Ивановича – Устинова и Панчулидзева. Иванов был известен в Саратове роскошным образом жизни. Он построил в 1811 году один из богатейших домов в городе, в котором в 1837 останавливался цесаревич Александр. Пётр Иванович скончался в 1820 году и о его жизни, к сожалению, известно немного.

Алексей Петрович в возрасте семи лет уехал в Петербург, где получил сначала среднее, а потом и высшее образование. Там же он начал службу и прожил в столице в общей сложности двадцать восемь лет. Став в 1849 году единственным наследником отцовского имения, вернулся в Саратов и женился на Екатерине Антоновне Шомпулевой.

Вместе с имением к нему перешли и все документы о земле, полученной отцом по высочайшим рескриптам, и о крестьянах в разное время приобретённых родителем.

Алексей Петрович скончался в конце 80-х годов, и Екатерина Антоновна с тремя детьми стала наследницей всего имущества и личного архива покойного. Единственный сын Дмитрий Алексеевич по совету своего дяди  В.А.Шомпулева занялся общественной деятельностью, и вершиной его карьеры стало участие в третьей государственной думе депутатом от Саратовской губернии. Старшая дочь Анна вышла замуж и жила в семейных заботах. А вот младшая – Елизавета Алексеевна, прожила сложную и богатую событиями жизнь, в течение которой, будучи одинокой, имела обширную переписку, вела дневники и бережно сохраняла документы о памятных ей событиях.

После смерти Дмитрия Алексеевича в 1922 году в доме Ивановых на правах уже квартиросъёмщика осталась одна Елизавета Алексеевна, которую новые власти не тронули. Таким образом, все документы семьи Ивановых оказались в комнате Елизаветы Алексеевны, которая скончалась в 1929 году. Из бумаг, оставшихся после её смерти и было сформировано двадцать ёмких дел, которые были систематизированы в 1984 году О.Б.Киселёвой. Дела очень ёмкие и изобилуют подробностями из жизни Елизаветы Алексеевны и её окружения.

Очевидно, что судьба личных архивов Шомпулева и Ивановых определилась по двум причинам: во-первых, отсутствием прямых наследников сохранившихся документов; во-вторых, ответственным отношением родственников к этим документам.

Отметим, что в фонды СУАК не попали документы, связанные с семьёй жены Шомпулева, хотя её племянник Михаил Викторович Готовицкий был членом-учредителем Архивной комиссии.  Скорее всего, это связано с тем, что к 1917 году в семье Готовицких здравствовало много представителей в зрелом возрасте. Судьба самого Михаила Викторовича неясна. Он, имея в Саратове прекрасный особняк и обширное имение в Камышинском уезде, имел мало шансов на благосклонность Советской власти. А вот его сын Николай Михайлович с фронта первой мировой войны попал в ряды Красной армии и сделал успешную карьеру, став у истоков организации военной разведки Красной армии. Он имел прямые контакты с Лениным и Троцким и вряд ли был заинтересован в обнародовании своего происхождения.

Близкие отношения у Шомпулевой были и с её младшим братом Хрисанфом Михайловичем который, в 1919 году, как бывший полицмейстер  Саратова, был вместе со своими двумя сыновьями арестован. Младший – Константин был расстрелян как заложник, а средний – Михаил, используя свои связи, наработанные за долгие годы общественной деятельности смог продлить свою жизнь только до 1937 года. Сомнительно, чтобы эти люди заботились о сохранности своих архивов, которые с первых дней советской власти изучались сотрудниками ЧК.

Супруга Шомпулева была близка с двумя известными в Саратове семьями, с которыми находилась в двоюродной степени родства: Тюльпиных и Образцовых.

Дядя Шомпулевой – Пётр Фёдорович Тюльпин умер задолго до основания СУАК. Он имел несколько детей, и из бумаг его семьи сохранилась лишь малая толика благодаря Адольфу Андреевичу Тилло, который был женат на внучке последнего Аглаиде Тюльпиной.

В семье Образцовых, так же было несколько наследников. Часть архива если он и был (Хрисанф Иванович умер в 1847 году), очевидно, осталась у супруги Хрисанфа Петровича Образцова, умершего в 1909 году, которая дожила до 1917 года. Следов этих документов в коллекции СУАК не имеется.

Анализируя результаты поисков личных архивов родственников В.А.Шомпулева можно сделать некоторые обобщения. Первое – вероятность попадания домашних архивов известных личностей в СУАК до 1917 года, определялась более всего наличием, вернее отсутствием прямых наследников, а так же пониманием родственниками исторической значимости таких собраний документов. Второе – после 1917 года вероятность сохранности домашних архивов, которые являлись, по сути, компроматом на их хранителей, падала с каждым годом новой власти. Поэтому наличие в фонде СУАК личных архивов подобных, оставшегося от Е.А.Ивановой, большая удача для историков.

В заключение хочется отдать дань уважения тем архивным работникам, которые в конце 20-х годов прошлого века взяли на себя смелость принять архив Елизаветы Ивановой, содержавший массу документов о бытовых подробностях из жизни тех слоёв населения, которые были признаны классовыми врагами существовавшему тогда строю.

Сигары и шоколад для русского полковника в австрийском плену

Кумаков А.В. Сигары и шоколад для русского полковника в австрийском плену//Первая мировая война: поиски новых подходов к исследованию, приглашение к диалогу. Доклады Академии военных наук. Саратов. 2006. № 5 (23). С. 204-207.

В апреле 1915 года в Заднестровье на поля Юго-Западного фронта российской армии из Маньчжурии были переброшены Заамурские полки. Летом следующего года они приняли участие в наступлении, известном всему миру, как брусиловский прорыв. 28 июля 1916 года в первый день третьей волны этого наступления во время конной атаки был ранен и остался на территории противника подполковник 2-го Заамурского конного полка Лев Васильевич Скопин. С этого дня он разделил участь 2 200 000 наших соотечественников, находившихся к тому времени в плену на территории Австро-Венгрии и Германии.

Лев Васильевич не имел семьи, и в России у него было всего два близких человека: некто Михаил Аркадиевич Полумордвинов, служивший в Томске в Управлении Земледелия, и уроженка Саратова – Елизавета Алексеевна Иванова, с которой у Скопина на протяжении 15 лет длился роман. Тогда ей было уже 52 года. Она принадлежала к старинному дворянскому роду, некогда богатому, но обедневшему после реформы 1861 г. Её дед построил в 1811 году в центре Саратова особняк, в котором ныне находится Государственный банк. Дом её отца, который она унаследовала вместе с сестрой, также сохранился (Б. Кострижная, 4). Личная жизнь Елизаветы Алексеевны по ряду причин не сложилась. В зрелом возрасте она многие годы служила сестрой милосердия в госпиталях и лазаретах на полях Русско-японской и Первой мировой войны. В её дневнике за 1905 год находим такую запись: «Объявление войны застало меня в Саратове. Через неделю я уже ехала доброволкой в Порт-Артур».  А с 1914 года она медсестра лазарета №4 Саратовского дворянства в Румынии (располагался в Радоме, Кильцах, Плавно, Борках).

Достаток Ивановой был крайне скромен, но она имела высокопоставленных родственников, что позволяло ей в своё время способствовать военной карьере Скопина. Лев Васильевич был на 16 лет моложе Елизаветы Алексеевны, и его отношение к ней, очевидно, не было бескорыстным. Но во все трудные моменты его жизни именно эта женщина оказывалась рядом. Она бережно хранила всё, что было связано со Скопиным, и благодаря этому мы сегодня можем восстановить эпизод из жизни этих людей времён Первой мировой войны.

Когда Елизавета Алексеевна потеряла связь с Львом Васильевичем, мы точно не знаем, но, уже 16 августа Елена Алексеевна разослала телеграммами запросы в Петроград и штаб армии в Киев. Вскоре на её саратовский адрес стали телеграммами же приходить ответы из инстанций.

Первая из них пришла 21 августа из Кореиза за подписью Орбелиани: «Справки наводятся. Как только получатся сведения, сообщу, Орбелиани».

Джамбакуриан-Орбелиани Дмитрий Иванович – князь, полковник Кавалергардского полка – был адъютантом великого князя Александра Михайловича (шурина и друга Николая II), служившего в штабе Юго-Западного фронта. Дочь великого князя жила в то время в Крыму, в местечке Кореиз. Неясно, каким образом Елизавета Алексеевна смогла обратиться к столь высокопоставленным особам, но именно на этот запрос быстрее всех получен ответ, и это понятно.

Через два дня Орбелиани прислал следующее сообщение: «Подполковник Скопин при осмотре места конной атаки не был найден … среди пленных у австрийцев не зарегистрирован, по мнению начальника дивизии может быть ещё не успел зарегистрироваться … среди похороненных германцами его останки не обнаружены».

Лишь двумя днями позднее Справочное бюро армии уведомило, «что сведений о подполковнике Скопине до настоящего времени не поступало; по сведениям же Генерального штаба (Русский Инвалид №207-16г) подполковник Лев Васильевич Скопин (военная часть не указана) ранен и пропал без вести. Телеграмма Ваша вместе с сим переправлена в Центральное Справочное бюро о военнопленных (Петроград, Инженерная ул., д.4).

И только 29-го августа из штаба 9 армии была выслана копия ответа на запрос о подполковнике Скопине. Некто Рогов сообщает капитану Акитиевскому: «Думаю, что не успели ещё зарегистрировать … Видел после второй атаки раненым за проволочным заграждением. Достать в тот день и ночь нельзя было».

Ответ из Петрограда из Центрального справочного бюро пришёл ещё позднее – 8 сентября: «Сведений о подполковнике 2 заамурского конного полка Льве Скопине не имеется. Заведующий бюро генерал лейтенант Очинников».

И только Русский комитет в Стокгольме ответил на запрос Ивановой, «что Скопин Лев Васильевич подполковник 2 Заамурского полка (род.1878 в Харбине) находится в лагере Контермезо у Эстергома (Венгрия)».

Уже 11 сентября из Саратова в Эстергом летит первая телеграмма от  Елизаветы Алексеевны. Она покидает Саратов и, судя по адресам корреспонденции, приезжает сначала в Петроград и живёт у неких Никитиных.

А в ноябре она уже работает медсестрой в госпитале св. Евгении в Орше. С декабря  Елизавета Алексеевна активно начинает помогать своему возлюбленному. Сначала она отправляет через Шведский Красный Крест в Стокгольме 100 рублей, которые для неё были очень значительной суммой. Но получает вскоре телеграмму: «Вещи не покупайте, денег больше 50 руб. не посылайте. Полк пусть не посылает денег. Подробности письмом».

Сохранилась телеграмма, полученная 21 декабря в Орше от Полумордвинова: «Левушкины вещи здесь.  Сегодня выслал частью Никитиной деньги. Триста вам телеграфом». Неделю спустя Михаил Аркадиевич выслал ей для пересылки в лагерь военнопленных вещи Льва Васильевича.

Ещё одна посылка от Полумордвинова ушла 31 декабря на адрес Никитиной: «Глубокоуважаемая Маргарита Петровна! Посылаю тёплые вещи подполковнику Скопину для переотправки в Венгрию в Esztergom. Елизавету Алексеевну  уведомим об этом по телеграфу. Думаю, что она приедет сама. Глубоко извиняюсь за беспокойство».

Лишь 15 февраля 1917 года Елизавете Алексеевне приходит открытка от Льва Васильевича на адрес Никитиной в Петроград. «Дорогой друг! Зачем написала мне про каких-то друзей, что они мне всё сделают, тогда как я сегодня получил первые деньги (полтора месяца спустя после отправки – прим.авт), причём отправителем их указана ты. Кроме того, получил я вчера от Мих. Арк. Письмо, что он все вещи отправляет через тебя. Ужасно жаль, что дня три назад послал тебе письмо с воплями, прошу его не считать. Крепко тебя обнимаю за все твои хлопоты обо мне и прошу меня извинить, что многим тебя утрудил. Целую тебя крепко и Маргарите Петровне ручку, а Ивану Фёдоровичу привет. Твой Лёва».

Очевидно, открытка находит Елизавету Алексеевну, работающую в прифронтовом госпитале не сразу. Но уже 25 февраля из Орши в Эстергом уходит новая посылка Скопину. Ещё месяц спустя Лев Васильевич получает от Елизаветы Алексеевны очередное письмо.

Отправка посылок на другую сторону фронта была не так проста, и Елизавета Алексеевна активно ищет возможности помогать любимому. В её архиве сохранились бланки Отдела о военнопленных при Петроградском Областном Комитете Всероссийского Союза Городов (Б. Конюшенная, 12). Заполнив напечатанное телеграфным способом заявление с текстом: «Прошу отдел послать из Голландии посылку …», указав, кому и подчеркнув в перечне наименование товаров первой необходимости желаемые и в каком количестве (цена обозначена в бланке), вы при наличии оплаты получали гарантию доставки вашей посылки. (Всероссийский Союз городов был основан в Москве на съезде городских голов в августе 1914 года для работы по помощи раненым воинам, русским военнопленным, семьям призванных в армию, а также по снабжению и снаряжению армии. В 1915 объединился с Всероссийским земским союзом. Существовали уездные, губернские, фронтовые и областные комитеты этих организаций).

Первая посылка через эту организацию на сумму 30 рублей 90 копеек ушла 21 марта.

24 марта из Петрограда от Комитета Помощи Военнопленным старшей сестре 4-го госпиталя общества св. Евгении Е.А.Ивановой в Оршу Могилёвской губернии  приходит следующее письмо, свидетельствующее о том, что она беспокоилась о судьбе своих отправлений.  «Милостивая Государыня! При сём препровождаю лично подписанную квитанцию в получении г-ном полковником Л.Скопиным, высланных Вами 100 руб. Получение сей квитанции просим нам подтвердить обратной почтой в Представительство Шведского Красного Креста».

15 апреля 1917 года через Всероссийский Союз Городов Елизавета Алексеевна делает заказ вещей и продуктов Скопину уже через Англию на сумму 74 рубля 50 копеек.

6 мая из лагеря в городке Kleinmunchen  в Петроград опять на адрес Никитиных для Елизаветы Алексеевны Ивановой приходит открытка.

«Дорогой мой Друг! О том, что я переведён в другой лагерь, ты  по всей вероятности уже знаешь, т.к. я Тебе послал об этом телеграмму. Большое, большое тебе спасибо за все заботы обо мне, не сердись, что я наделал Тебе столько хлопот. Надо полагать, что связь моя с Вами уже установилась прочно – я уже получил деньги не только от тебя, но из полка. Посылки твои я получил две: тужурку, рейтузы, фуфайку, бельё и кое-какую мелочь… Письма от Тебя получаются, за что тоже большое спасибо… Здоровье моё так себе ни шатко, ни валко, крупных дефектов нет, а так что-то, то побаливает, то поскрипывает, мало крови, ибо много её выпустили, а главное зря. Получил от Тебя телеграмму, что произведён в полковники. Правда ли это? Целую тебя крепко и также благодарю за все твой Л.С.».

На следующий день Лев Васильевич высылает ещё одну открытку: «Дорогой мой Друг! … Ранен я не в руку, а в правую сторону груди. Пуля вошла над соском и вышла внизу лопатки. Система рычагов руки нарушилась, рука плохо действует и часто немеет. Лёгкое, по всей видимости, зарубцевалось, ибо врачи, слушая ничего не находят. Не знаешь ли ты, когда эта “danse macabre” (пляска смерти – франц.) кончится? А так же не знаешь ли ты, что я буду делать, когда вернусь домой? За ранами, болезнями и … и в общем, во всяком случае я служить буду не в состоянии. Не возьмёшь ли ты меня к себе дворником, но с условием не колоть дрова и не носить воды – раны не позволяют. Улицы же мести могу бесподобно. А может быть какая-нибудь и повыше найдётся должность, например, швейцара – приму с восторгом. Кое-какие данные на это имею: три-четыре медали, кое-какие ордена, также даю слово отпустить бороду. Большое тебе спасибо за твои обо мне хлопоты, крепко, крепко тебя целую и прошу не забывать преданного тебе Л.С.». С таким настроением полковник русской армии воспринял известия о революционных событиях на родине. Видно, что он не был идеалистом.

16 мая Елизавета Алексеевна делает перевод ещё на 100 руб. В свою очередь деньгами ей помогает Полумордвинов, так как такие расходы ей попросту не по плечу. «Извините, что задержал отсылку денег, но не было возможности проехать в город из-за распутицы. Дружеский привет. Искренне уважающий вас М. Полумордвинов».

В личном архиве Елизаветы Алексеевны среди квитанций о посылках и переводах Скопину лежит и вырезка из газеты:

Воззвание к женщинам.

Кружок приемных матерей русских военнопленных в Германии и Австрии, обращается с горячим призывом к русским женщинам, придти на помощь нашим военным в плену.

       Нужда велика безмерно и помощь нужна беспрестанно. Одна посылка в месяц (отправление которой берет на себя союз городов и американское бюро ул.Гоголя, 19) стоимостью в 3 и 5 рублей, каждая из вас может поддержать жизнь военнопленных.

       Кружок завален письмами солдат и офицеров с просьбой о присылке съестные припасы, но за недостатком средств удовлетворить просьбы удается лишь в минимальном количестве. Во всех письмах полная надежда на то, что русские матери не забудут своих сыновей, голодных и одиноких во вражеской стране.

       Не обманем же эти надежды, все дружно придём им на помощь.

И рядом квитанция Саратовской Городской Общественной управы и Городского комитета помощи русским военнопленным: «Принято от Ивановой для оказания помощи русским военнопленным в Австрии и Германии». Даты к сожалению нет. Но в любом случае это характерный штрих к портрету Ивановой.

В конце мая она вновь посылает с помощью Всероссийского Союза Городов посылку через Англию. Отдел по военнопленным при Петроградском Областном Комитете, находящийся по адресу: Миллионная, 34, берётся переправить для Скопина 2 посылки общей стоимостью 9 рублей. Об отправке посылки она сообщает Льву Васильевичу телеграммой.

В тот же день 19 мая, она получает уведомление о получении Скопиным 50 рублей (конвертированных в 71 франк 50 грошей) через Швейцарский банк в городе Невшатель. Уведомление подписано председательницей Русского Отдела М. Кокорда-Николенко.

В июле она отправляет посылку через Копенгаген, воспользовавшись услугами правительственного Комитета помощи военнопленным, который выдаёт ей квитанцию в получении денег. Об этой посылке она сообщает телеграммой от 10 июля, адресованной в лагерь в городке Kleinmunchen.

12 августа приходит телеграмма о том, что Полумордвинов скончался. Подписана неким Соболевским. В этом месяце Лев Васильевич получает 25 руб. и вещи: хлеб, сало, папиросы, кофе, шоколад и консервы.

Через месяц Елизавета Алексеевна делает Скопину заказное отправление из Петрограда. И ещё через неделю уходит из Саратова посылка в Австрию. И дополнительно через комитет по военнопленным: 14  руб. и вещами хлеб, соль, шоколад, сахар, чай, папиросы.

В начале октября  Елизавета Алексеевна получает заказное отправление из Томска от Соболевского. И вновь Лев Васильевич получает две посылки и 30 рублей. В посылках по описи: шоколад, сухари, сыр, сало, табак, чай, папиросы, сигары и масло.

Среди бумаг Елизаветы Алексеевны сохранилось и такое письмо:

«Полковник Скопин Лев Васильевич просит передать Вам привет. Некоторое время я жил с ним вместе в одном лагере в Клейнмюнхене. В названном лагере его признали полуинвалидом, и он должен был приехать в Россию, но в последней инстанции на австро-германской границе в Брюкке, мы все ещё раз были подвергнуты медицинскому освидетельствованию и его не пропустили. Отсюда его перевели обратно в лагерь, но не в Клейнмюнхен, где он раньше жил, а в Браунау на Инне. Прапорщик Каск(неразб). Петроград 30 августа 1917 г».

Более поздних документов, связанных со Скопиным, в архиве Ивановой не сохранилось. Октябрь 1917 года окончательно разорвал их судьбы.

Лев Васильевич, находясь в плену, почти угадал своё будущее. Он закончил свою жизнь – кладовщиком Ленбазы Союзоблгалантереи. Проживал в г. Ленинграде по ул. Кирочной д. 32, кв. 18. Был арестован 22 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР. 11 декабря 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-6-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинграде 20 декабря 1937 г.

Елизавета Алексеевна после прекращения войны возвращается в Саратов и работает учительницей в школе 1-й ступени №55 до выхода на пенсию в 1922 г. Новая власть не засчитала ей в трудовой стаж годы скитаний по прифронтовым госпиталям поскольку «в Центральном историческом архиве документов о службе в Российском обществе красного креста Елизаветы Ивановой не было найдено». Дом матери, где она жила вместе с братом был национализирован. Летом 1923 года гр. Ивановой домовой комитет предлагает «произвести ремонт, занимаемого помещения, вследствие бесплатного пользования жилой площадью с 1918 г.  Квартира должна быть отремонтирована в двухнедельный срок со дня получения настоящего отношения, в противном случае дело будет передано в Нарсуд для выселения, за небрежное отношение к своей квартире». Тогда же Елизавета Алексеевна просит домком перемерить её комнату, так как квартплата на её взгляд неоправданно большая. Дворянское происхождение и отсутствие документов о трудовой деятельности до революции дали основание НКВД для лишения Елизаветы Ивановой в 1928 г избирательных прав. Через полгода она добилась восстановления для себя избирательного права, но воспользоваться ими она уже не смогла, поскольку вскоре скончалась. Впрочем, и избирательное право к тому времени стало фикцией.

В заключение стоит отметить, что благодаря наличию в России в годы Первой мировой войны общественных и правительственных организаций, наши соотечественники имели возможность получать помощь от своих близких. Конечно, это было не всем по карману, но, читая квитанции, понимаешь, что посылка простенького гостинца была доступна для многих граждан страны. И можно лишь предполагать какую радость приносили нашим пленным письма и посылки с родной земли.

О выдаче саратовским дворянским депутатским собранием в январе 1918 года справки для зачисления офицера в Украинскую народную армию

Кумаков А.В. О выдаче саратовским дворянским депутатским собранием в январе 1918 года справки для зачисления офицера в Украинскую народную армию//Новый часовой. СПб. 2021. №23. С. 215-222.

Во второй половине XVII века, после воссоединения Украины с Россией при Богдане Хмельницком, из украинских казаков-черкесов начали формироваться полки Русской армии. Казаки, поселившиеся вокруг построенной недалеко от Харькова крепости Изюм, с 1688 года вступали в Изюмский слободской (черкесский) казачий полк. Так началась служба коренных украинцев в российских войсках.

В середине XVIII века в составе Изюмского полка среди штатной тысячи казаков служил вахмистр Николай Готовицкий, который вышел в отставку в 1777 году капитаном с награждением чином секунд-майора[1]. В царствование Екатерины II полк из казачьего стал гусарским, и его кавалеристы получили эффектное сине-красное обмундирование, ношение которого было разрешено гусару Готовицкому и в отставке.

Жалованная грамота дворянам 1785 года предоставила благородному сословию много привилегий, для получения которых последним надлежало зарегистрироваться в родословных книгах, заведённых во всех российских губерниях. Сын Николая Готовицкого, Иван Николаевич, обратился в 1788 году в дворянское депутатское собрание Слободско-Украинской губернии с просьбой о внесении его рода в третью часть дворянской родословной книги в связи с рождением своего первенца Михаила[2].

Семнадцатилетний Михаил Иванович, как подобает потомственному военному, вступил юнкером в службу в Изюмский гусарский полк 1 июля 1805 года. Уже в 1808–1809 годах он участвовал в защите балтийских берегов от английского и шведского флотов. А в 1815 году совершил поход во Францию, где 29 августа участвовал в грандиозном смотре трёхсоттысячного русского войска в городке Вертю[3].

В 1822 году Изюмский полк был расквартирован в Саратовской губернии, где после 23 лет службы Михаил Иванович 10 марта 1828 года был уволен в отставку в чине ротмистра с пенсионом и сохранением мундира[4].

(Рисунок 1. Васильев П.М. Портрет четырёх унтер-офицеров полков Второй гусарской дивизии времён Александра I. Х.м. 1822. Ростово-Ярославский архитектурно-художественный музей-заповедник.)

В Саратове он женился на дочери богатейшего местного купца-миллионера Хрисанфа Ивановича Образцова – Пелагее – и в 1833 году приписался к саратовскому дворянству. После смерти тестя половина его состояния досталась Михаилу Ивановичу. Кроме прекрасных особняков у покойного было несколько тысяч десятин земли и сотни крепостных, которые уже были записаны на дворянина Готовицкого[5], так как Образцов, будучи купцом 1-й гильдии и потомственным почётным гражданином, не имел права владеть крестьянами.

Из троих сыновей Михаила Ивановича двое, как и было заведено в семье, получили военное образование и стали ротмистрами лейб-гвардии гусарского полка. И только младший – Хрисанф (1847–1922?), достигший совершеннолетия после смерти отца, стал лицом сугубо гражданским. Но в продолжение семейной традиции из его троих сыновей только младший не получил военного образования, и то, как записано в формуляре, «по болезни».

Средний – Константин (1872–1918) – был корнетом запаса[6] и в 1915 году отправился на фронт Первой мировой войны[7]. В 1917 году он, однако, вернулся в Саратов с ранением и с георгиевским крестом, который свидетельствовал о том, что корнет не просто так отсиживался в окопах. Происходившие в стране перемены, к сожалению, были не в пользу таких людей, как Константин Хрисанфович. В 1918 году он был расстрелян большевиками после террористического акта эсеров в Леонтьевском переулке в Москве, находясь в числе заложников, которые содержались в тюрьмах по всей стране после объявления красного террора в сентябре 1918 года[8].

Старший – Николай (1869–1942) – тоже ушёл на германский фронт в 1915 году, но вскоре заболел чахоткой и был комиссован через полгода пребывания в действующей армии. Вернувшись в Саратов, Николай Хрисанфович, вероятно, с помощью брата Михаила – депутата IV Государственной думы – смог получить назначение в Одессу, куда в 1916 году он переехал вместе с семьёй. Служебные обязанности Н.Х. Готовицкого заключались в поисках подрядов на поставки различных товаров в действующую армию. Здесь, в Одессе, он прошёл курс лечения от чахотки, и болезнь к концу года отступила[9].

(Рисунок 2. Готовицкий Николай Хрисанфович, семейный архив.)

Наступил 1917 год. После Февральской революции Одесса оказалась на территории Украинской народной республики, приступившей к формированию собственных вооружённых сил, которые нужны были в том числе и для подавления большевистских выступлений.

Здесь же, в Одессе, Николая Хрисанфовича застала и Октябрьская революция. 48-летний офицер Русской армии не мог оставаться в стороне от происходящего. Для поступления на службу в Украинскую народную армию (в отличие от приёма на службу в Русскую) он был вынужден искать доказательство того, что он украинец.

В Государственном архиве Саратовской области сохранился его запрос, отправленный в Саратовское дворянское депутатское собрание 26 декабря 1917 года.

«Статского Советника Николая Хрисанфовича Готовицкого, призванного в государственное ополчение поручиком гвардии, происходящего из дворян Саратовской губернии.

Для доказательства, что я, Готовицкий, происхожу из бывших слободских дворян (дворян Харьковской губернии) мне необходима выписка из описания рода Готовицких. Выписка эта необходима мне для предоставления начальству города Вознесенска, где производится украинизация воинских частей. В виду чего прошу Саратовское дворянское депутатское собрание выслать мне удостоверение в том, что родоначальник рода Готовицких – Михаил Иванович Готовицкий, дед мой, – был выходцем из Слободской, ныне – Харьковской губернии.

Статский Советник, призванный в государственное ополчение поручиком гвардии Н.Х. Готовицкий. Г. Вознесенск Херсонской губернии, 12-е отделение Конского запаса».

(Рисунок 3. Запрос Н.Х. Готовицкого в депутатское дворянское собрание Саратовской губернии от 26 декабря 1917 года. (ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 2424. Л. 1–1 об.))

В ответ, вопреки здравому смыслу, 23 января 1918 года была выдана справка №1 (она была и последней в делах этого сословного органа, поскольку сословия уже были отменены de jure в первых декретах советской власти) следующего содержания:

«Свидетельство из дела Саратовского дворянского депутатского собрания о роде дворян Готовицких видно, что Николай Хрисанфович Готовицкий состоит родным внуком отставного ротмистра Михаила Ивановича Готовицкого, и что указаниями об его службе, составленными 18 июля 1828 г., удостоверяется, что он, Михаил Готовицкий, происходит из дворян Слободско-Украинской губернии, о чём выдано настоящее свидетельство его внуку – дворянину Саратовской губернии статскому советнику Николаю Хрисанфовичу Готовицкому, состоящему, по его заявлению, в государственном ополчении поручиком гвардии, для предоставления начальнику гарнизона г. Вознесенска Херсонской губернии»^[10].

Вскоре получивший справку потомственный украинец был назначен комендантом города Вознесенска и прослужил в этой должности до 1919 года.

Летом 1919 года Николай Хрисанфович принял решение об эмиграции из России. Жена не поддержала этого, и его семья вернулась в Саратов. Дальше было участие в белом движении: служба ротмистром 4-го Драгунского полка Вооружённых сил Юга России[11]. Уход 4 июня 1920 года в Крым на пароходе «Владимир» и эвакуация на одном из более чем сотни судов из Крыма в Галлиполи в конце октября – ноябре 1920 года. В лагере под Галлиполи он продолжал служить в запасном кавалерийском дивизионе. Откуда в 1921 году вместе с тысячами сослуживцев был вывезен в Черногорию, в городок Херцег-Нови, где Николай Хрисанфович провёл оставшиеся 20 лет жизни. Обустроившись в этом маленьком городке на берегу Которского залива, он попробовал помогать жене материально, что оказалось слишком сложной задачей из-за перлюстрации в советской России почты от эмигрантов. Именно в это время его связь с семьёй прервалась.

Николай Хрисанфович скончался в Херцег-Нови в 1942 году и был похоронен на русском мемориальном кладбище Савино, где до сих пор существует участок с русскими захоронениями. Однако могила Н.Х. Готовицкого, как и захоронения большинства российских эмигрантов в Югославии, не сохранилась, так как во времена Иосифа Тито отношение ко всему русскому в стране стало негативным, и неухоженные могилы наших соотечественников постепенно сравняли с землёй. Недавно с помощью российских предпринимателей на месте исчезнувших захоронений была поставлена часовня, где сегодня потомки усопших изгнанников могут почтить их память.

[1] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3671. Л. 1.

[2] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3672. Л. 9.

[3] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 667. Л. 2 об.

[4] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3669. Л. 7.

[5] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3669. Л. 3.

[6] Памятная книжка Саратовской губернии на 1914 год. С. 17.

[7] Саратовский листок. 1915. 13 марта.

[8] Саратовская Красная газета. 1919. 28 сентября.

[9] Воспоминания Мелицы Готовицкой. Личный архив семьи Н.Х. Готовицкого.

[10] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 2424. Л. 1–1 об.

[11] Волков С.В. Офицеры армейской кавалерии: опыт мартиролога. Русский путь. 2004.

Из истории одного поместья Саратовского уезда.

Кумаков А.В. Картины из жизни одного поместья в Саратовской губернии//Культура и речь Саратовского края. Саратов: ИЦ “Наука”. 2012. Вып. 3. С. 21-37

Если сравнить современные карты Саратовской губернии с картами той же местности XIX века, то разница в количестве сельских поселений не может, не бросится в глаза. И за каждой исчезнувшей деревенькой или хутором стоит история людей их построивших и населявших иногда всего каких-то сотню лет. О небольшой группе таких деревенек Поповской волости Саратовского уезда и пойдёт речь.{nl} В середине XVIII века на реке Латрык чуть ниже Поповки уже стояла деревня Елшанка. Место очень красивое и недалёкое от губернского города не могло не привлечь внимание дворян, просивших себе за службу земельки на спокойную старость, как в те времена было принято для служилых людей достигших приличных чинов.{nl}Дворянин же попасть в то время в эти места мог лишь по военной службе, поскольку Поволжье в первой половине XVIII века было не просто местом не спокойным, а скорее опасным, из-за близости агрессивных кочевников и заселённости беглыми людьми из центральной России. Защищать мирных жителей от возможных угроз должен был Астраханский гарнизон, подразделения которого стояли от Яика и Терека на юге и до Сызрани на севере. В этом гарнизоне служил и родоначальник героев нашего рассказа Артамон Быков, дошедший по службе до чина секунд-майора. В 1737 году он находился в должности саратовского городничего , то есть представлял в городе астраханского губернатора и был вторым лицом после воеводы. В январе 1739 года по поданному прошению он был причислен императрицей Анной Иоанновной к благородному дворянству, что говорит в пользу его происхождения, скорее всего, из служилых людей, которые уже более века несли охрану южных рубежей государства. Фамилию Быковы на Нижней Волге мы встречаем с начала XVII века. Это – Герасим из боярских детей, бывший при Царицынских воеводах Тимофее Шушерине (1636-1638) и Алексее Львове (1652-1654) . И упоминаемый в связи с астраханским бунтом 1705 года черноярский стрелецкий пятидесятник Матвей , и стрельцы Григорий и Василий Быковы . Гарнизоны Чёрного Яра, Царицына и Саратова тогда были невелики, и вероятность того, что все эти Быковы представители одного рода весьма вероятна. {nl}Но вернёмся к Артамону Быкову. Сыновья его начали службу, как и он, по военной части, так как гражданские должности в Саратове в достаточном количестве появились только после учреждения его губернским городом. Чинов высоких они не достигли. Иван и Григорий ушли в отставку прапорщиками, Фёдор – подпоручиком. И лишь Василий продвинулся по службе до чина секунд-майора , который в августе 1771 г., после смерти саратовского коменданта Т.А. Юнгера «правил» его должность . В 1760-е отставные братья занялись хозяйственной деятельностью, одалживая деньги у купцов , в том числе торгуя зерном для конторы иностранных поселенцев .{nl}В судьбе всех саратовских дворян события пугачёвского бунта неминуемо оставили отпечаток. Не прошли они и мимо семьи Быковых. В «Истории пугачёвского бунта» А.С. Пушкин сообщает о гибели в Саратове отставного прапорщика Григория Артамоновича Быкова . А из устного семейного предания, записанного правнуком Артамона Быкова – Виктором Антоновичем Шомпулевым, мы узнаём о чудесном спасении Фёдора Артамоновича и его семьи от рук злодеев. {nl}Со слов матери он записал такие подробности: «Фёдор Артамонович был спрятан в погребе под опрокинутую капустную колоду крестьянами, которые его очень любили. Когда Пугачев, разыскивая его, спустился в погреб, то староста, став на эту колоду и как бы удивляясь, куда мог скрыться помещик его, советовал пугачёвцам хорошенько осмотреть все находившиеся там кадки ». {nl}Жене Быкова тоже «чудесно» повезло: «Пугачев в ярости выхватил нож из-за пояса и ударил им в грудь Наталью Ивановну, но вдруг к его ужасу конец ножа сломался, не причинив ей никакого вреда. И он, оторопев от этого чуда, снял с себя шапку, начал креститься на висевшие в углу комнаты иконы /…/. Чудесным спасением своей жизни Наталья Ивановна была обязана небольшому старинному образочку Казанской Божьей Матери, написанному на прочной металлической пластинке ». Согласно этому преданию пугачевцы казнили двоих взрослых сыновей Фёдора Артамоновича.{nl}Подобная легенда существовала и в семье жены Фёдора Артамоновича – Натальи Бобоедовой записанной и опубликованной, воспитанником этой семьи известным историком из крестьян, археографом А.Н. Труворовым . Очевидно, что В.А. Шомпулев, публикуя своё семейное предание, оглядывался и на этот рассказ, и на «Капитанскую дочку» А.С. Пушкина. Мнение об избирательности Пугачёва в казнях дворян, таким образом, осталось в литературных произведениях. Подлинность нашего события особенно сомнительна, хотя бы по тому, что нет документальных подтверждений, что Пугачёв шёл вдоль Латрыка, и уж точно он не разбивал стана в Быковке. Не говоря уж про то, что у тридцатишестилетнего Фёдора Автономовича взрослых детей, быть не могло. Тем более, что жена была младше его лет на 5, так как сохранился документ, о том, что мать Натальи Ивановны оформляла своё приданое в 1744 г всего за 30 лет до описываемых событий. Скорее всего, что в пересказах матери Виктора Антоновича произошло смещение поколений, и речь идёт о братьях Фёдора – Василии и Григории. В деле о расследовании последствий пугачёвского бунта в Саратове, хранящегося в фонде СУАК Саратовского областного архива имеются сведения, что подпоручику Фёдору Быкову нанесён ущерб в размере 627 руб. , что скорее всего говорит лишь о последствиях повсеместного грабежа дворянского имущества в регионах получивших «свободу» от новоиспечённого императора.{nl}Быковка стала родовым гнездом семьи около 1768 года . Выйдя в отставку, сыновья Автонома женятся: Иван на пензенской помещице Прасковье Андреяновне Крымовой, а Фёдор на Наталье Ивановне Бобоедовой, дворянке Кузнецкого уезда. В семейном архиве Быковых хранилась купчая на продажу Быковой Н.И. участка земли при с. Новый Чирчим некоей Грузинцевой в 1772 году . С этого года Наталья Ивановна живёт у мужа в Быковке и рожает ему четырёх дочерей . Прасковья же дарит Ивану Автономовичу двух сыновей и трёх дочерей.{nl}С открытием Саратовской губернии для дворян открылась масса вакансий во вновь создаваемых учреждениях. Братья Быковы, а позже их сыновья и зятья устраиваются на службу. Фёдор Артамонович в течение шести лет служит уездным казначеем, а его младший брат становиться уездным исправником .{nl}По 4-й ревизии, проводившейся в 1782 году, в деревне Быковка у Фёдора Быкова с братом и его детьми числиться 30 душ мужского пола и 8270 десятин земли, из которых удобной пашни 5500 десятин . Но и наследников у двоих братьев было: семь дочерей да два сына. Дочерей без приданого хорошо не выдать, ведь кусочек дедовой земли в приданое всегда поможет женихам сделать правильный выбор, и имение нарезали кусочками, как лоскутное одеяло. {nl}Когда в губернии открылось дворянское собрание, Быковы одними из первых подают прошение о приписке к саратовскому дворянству и дело о дворянском достоинстве их рода имеет порядковый номер 12.{nl} На 1800 год только дворовых людей в Быковке значиться за старшим братом титулярным советником Фёдором Автономовичем Быковым и женой его Натальей Быковой – 20; за младшей их дочерью Марией Быковой, с мужем, губернским секретарём Алексеем Дмитриевым – 35; за старшей дочерью, надворной советницей Александрой Долгово-Сабуровой – 10; и за девицей Елизаветой Быковой – 4. Сколько было душ прикреплённых к земле неясно.{nl}У младшего брата отставного прапорщика Ивана Автономовича дворовых людей всего – 4, зато за женой его пензенской дворянкой Прасковьей Андреевной Крымовой – 46 .{nl} Зимой семья живёт в Саратове, и к началу XIX века дворовые места есть и у обоих братьев Быковых Фёдора и Ивана . И у двух зятьев были дома в Саратове: у Дмитриевых — деревянный, а у Неклюдовых – каменный . Третий зять С.Г. Долгово-Сабуров уехал в Царицын, где вскоре стал городничим.{nl}Во втором десятилетии XIX века братья Быковы умирают, и их дети делят большое имение, вместо которого образуется несколько уже небольших имений и дети в дальнейшем строят себе поодаль собственные усадьбы. {nl}Дети Ивана продают часть своего имения выслужившемуся из канцеляристов заседателю приказа общественного призрения надворному советнику Панкратову, дворовое место которого в Саратове давало некоторое время название современной улице Мичурина имя Панкратовской. Только Адриан Иванович Быков до середины XIX века остаётся помещиком Быковки.{nl}Николай Панкратьевич оставил имение двум сыновьям. Павел дослужился до штабс-капитана, в отставке служил по выборам, жил в Саратове. А младший Николай жил в деревне, и судьба его известна нам из воспоминаний В.А. Шомпулева. «Одинокий Н.Н. Панкратов был удушен своей любовницей из крепостных дворовых, в соучастии её брата, кучера». История запечатлелась в памяти юного Виктора Антоновича, поскольку «усадьба наша и Панкратова отделялись только довольно широкой, сажен в сорок длины, плотиной» .{nl}После этого убийства имение было приобретено рязанскими помещиками Протасьевыми в приданое своей дочери Надежде Михайловне. Она со своим мужем Николаем Ивановичем Бером с 1838 до середины 1850-х гг. жила в Саратове. Здесь родились их дети, среди крёстных родителей которых был и отец будущего российского премьера Юлий Витте, служивший тогда в Саратовской губернии. У семьи в Быковке было 116 душ крепостных . В 1840-х годах, когда в Саратове был губернатором А.М. Фадеев, он со своей внучкой будущей писательницей-теософом Е.П. Блаватской часто приезжал в Быковку в гости к семье Беров. В своих воспоминаниях Андрей Михайлович пишет, что Бер «вступил в должность непременного члена приказа общественного призрения единственно по доброму расположению ко мне, для того чтобы поправить богоугодные заведения, находившиеся до тех пор в самом дурном состоянии» . В Быковке юную Елену Ган (в последствии Блаватскую) часто встречал мальчик Витя Шомпулев, который был всего на год старше её . Уезжая из Саратова в начале 1850-х годов после пожара в своём имении, уничтожившем их усадьбу, Беры продали крестьян деревни Быковки вернувшемуся с Кавказа после ранения георгиевскому кавалеру подпоручику В.А. Шомпулеву. Лицо Н.И. Бера хорошо знакомо любителям русской живописи благодаря портрету работы В.А. Тропинина, с которым тесть Николая Ивановича был в дружеских отношениях. Этот портрет, как и портрет с супругой были написаны в 1843 году, когда семья Беров жила в Саратове.{nl}Но вернёмся на четыре десятилетия назад, когда в 1817 году четыре дочери Фёдора Артамоновича Быкова полюбовно делят между собой родительское имение с 45 крепостными. {nl}Одна из дочерей – Прасковья Фёдоровна, вышедшая замуж за потомственного дворянина Николая Андреевича Неклюдова, живет в паре вёрст севернее в деревне Неклюдовке. Род Неклюдовых имел дворянское достоинство с петровских времён, но богатства им накоплено не было и все мужчины в семье кормились от службы. Николай Андреевич после тестя был уездным казначеем, потом с другим зятем С.Г.Долгово- Сабуровым заседал в уездном суде, а в 1809-1812 годах даже исправлял должность саратовского уездного предводителя дворянства. {nl}По рассказам матери В.А. Шомпулева этот Неклюдов имея вздорный характер, «не выпускал из рук нагайки, и настолько был свиреп в семействе, что когда он умер, то жена и родственники боялись подходить к нему предполагая, что он притворился и вскочит, чтобы всех отдуть плетью. … когда он ещё лежал на столе мёртвым, то дунет, бывало, в окно ветер, шевельнёт покров на покойнике, так все со страху и разбегутся, хотя нагайки уже все благоразумно были упрятаны ».{nl}У четы Неклюдовых был сын Пётр и три дочери: Фаяна, Александра и Анна . Соответственно среди жителей Неклюдовки появляются новые фамилии – зятьев Прасковьи Фёдоровны.{nl}Но сначала о сыне Пётре Николаевиче, который сделал своеобразную карьеру и, о котором В.А. Шомпулев язвительно пишет: «…один мой сосед Неклюдов , сын также выслужившегося дворянина, не погнушался начать службу с квартального и, практикуясь на этой должности в искусстве воровства, держал однажды пари с богатым купцом любителем лошадей, что он украдёт у него ценного жеребца, хотя бы при самом строгом надзоре за лошадью. И действительно, несмотря на карауливших её день и ночь конюхов лошадь была уведена и как выигрыш сделалась собственностью Неклюдова, который, впоследствии, уже живя в имении, заставлял своих крестьян в сильную зимнюю вьюгу, заметавшую след, из-полу воровать со степи соседних помещиков сено, и когда неумелые крестьяне попадались, то он сёк их, приговаривая: – Воруй, да не попадайся!». {nl}В действительности П.Н. Неклюдов прослужил квартальным надзирателем всего два года, а затем долгие годы заседал в уездном суде. И как видно, кое-что он сумел нажить, верша справедливость на казённых должностях. Сохранились документы, что он сдаёт квартирной комиссии свой двухэтажный каменный дом на углу современных улиц Мичурина и Некрасова (сохранился) за 500 руб. в год . А сам жил он, по-видимому, в отцовском доме в квартале от этого места.{nl}Неклюдов П.Н., как и его отец, разбогатев, был женат на дочери помещика старинной фамилии, что дало ему возможность войти в дворянское общество . У него с женой Екатериной Николаевной Казариновой, внучкой известного саратовского воеводы было трое сыновей. Его дети Александр, Сергей и Пётр на рубеже XIX-XX занимали различные должности в уездных и губернских учреждениях: чиновник особых поручений при М.Н. Галкине-Врасском, дворянский заседатель Сратовского уезда , мировой судья , тюремный инспектор Сергей Петрович Неклюдов ; петровский уездный предводитель Александр Петрович Неклюдов .{nl}Старшая дочь Неклюдовых – Александра Николаевна выходит замуж за Николая Ильича Григорьева, который был помещиком соседней с Быковкой деревни Сафаровки и служил в Саратове частным приставом. Их сын Василиск, служил секретарём в уголовной палате, был колоритной личностью, о чём писали его современники.{nl}Священник Розанов в своих записках даёт такой портрет этого саратовского помещика: «В.Н.Григорьев представлял из себя старого русского боярина: он был в парчовом, самом светлом кафтане, в красной шёлковой рубахе, с вечно-открытой косматой грудью, в высокой бобровой шапке и жёлтых сафьянных сапогах». Описывая охоту этого помещика, Розанов замечает: «Когда псари и псарня расставятся по местам, то, по занятому ими полю, или местам, назначенным для гонки, не проходи уже и не проезжай никто, – запорют кнутьями. Знали ли вы, не знали ли, – это всё равно. Это была уже не компания благородных людей, дворян-охотников, а неистовствующая шайка охальников и разбойников» . {nl} Как бы в подтверждение В.А. Шомпулев рассказывает: «я был свидетелем как на охоте, сосед мой, пожилой помещик деревни Сафаровки , рассерженный на крестьянина моей бабки за то что, проходя мимо острова, помешал ему затравить лисицу, приказал своим псарям раздеть его донага и долго окунать без перерыва в находившуюся близ острова речку, а затем, не довольствуясь этим, велел сечь его через намоченный мешок арапельниками». {nl}Описание внешности этого помещика у Виктора Антоновича также красочно: «Григорьев, полуседой брюнет, высокого роста, широкоплечий, носил в деревне красную шёлковую рубаху с расстегнутым воротом, из-под которого виднелась мохнатая грудь. На плечи он накидывал длинный из тонкого сукна кафтан, вместо шаровар надевал широкие шёлковые туманы, имея при том на голове в три четверти вышины боярскую соболью шапку, а на ногах с застёгнутыми носками туфли. Он носил запрещённые тогда дворянам длинные волосы и бороду, которые всегда были растрёпаны. И моя вдовая бабушка, которая была его ближайшей соседкой по имению, настолько боялась Григорьева, что раз навсегда приказала людям запирать ставни, когда он проезжал мимо её усадьбы. Григорьев выпивал на охоте в день до 40 рюмок водки. Бывало, проглотит, сплюнет и, ничем не закусывая, понюхает только кусочек чёрного хлеба ». {nl} Работая подростком в канцелярии губернатора, В.А. Шомпулев был свидетелем следующего случая. Григорьев, вызванный губернатором Кожевниковым явился «с той же длинной бородой и растрёпанной шевелюрой, но однако же в дворянском мундире… по его раскрасневшемуся и без того багровому лицу и свирепым глазам нельзя было не заметить, что он в сильном возбуждении. Вскоре затем губернатор потребовал его к себе в кабинет. Но не прошло и пяти минут, как послышался какой-то шум от падения и затем появившийся Григорьев, поспешно уходя из дома, громко закричал своим хриплым басом, находившимся в передней жандарму и лакею: – Скорей за доктором, губернатору дурно! {nl}Жандарм и лакей бросились за доктором, а мы в кабинет губернатора, где и нашли Кожевникова упавшим на пол и старавшимся высвободить ногу из стремян (губернатор в кабинете сидел на седле, надетом поверх специальных козел – прим. авт.). Кожевникову мы помогли встать, но прочие предложения услуг он отклонил и отпустил нас домой».{nl}Сын В.Н. Григорьева Василий как потомственный дворянин губернии также занимал в уезде различные выборные должности в конце XIX века. {nl}Другая дочь Неклюдовых Фаяна вышла замуж за героя войны 1812 года генерал-майора Войска Донского Павла Степановича Хрещатицкого . Вскоре, на время военного похода мужа, она с родившимся у них в это время ребенком вернулась снова в Саратов, где у нее оставался наследственный дом и доля в поместье. {nl}По свидетельству В.А. Шомпулева в этот приезд Фаяна Николаевна привлекла внимание саратовского губернатора А.Б. Голицына, который неоднократно уличался современниками в донжуанстве. Причиной поведения губернатора был разлад с женой, которая при его назначении в Саратов отказалась уехать из Петербурга. В своей новелле «Из дневника жандарма» Шомпулев утверждает, что по отношению молодой Неклюдовой князь Голицин был дерзок и настойчив, что заставило её обратиться к местному начальнику жандармов. В результате в столицу последовало «Донесение жандармского начальника своему шефу о чрезвычайных поступках губернатора с г-жей Хрещатицкой. Было ли это официальное или конфиденциальное донесение, из дневника не видно. Сделанная же в нем отметка 9-го марта 1830 года указывает лишь на время его отправки ».{nl}Губернатор захотел наказать за это строптивую женщину. «Через несколько дней он был в имении Ф. Н. Хрещатицкой, опрашивал крестьян относительно их положения, и не замедлил сообщить губернскому предводителю дворянства, что, предлагает на обсуждение депутатского собрания назначение над имением опеки». Что, однако, не вызвало серьёзных последствий ввиду надуманности предъявленных обвинений.{nl}Вторая (младшая) дочь Быковых – Мария Фёдоровна выходит замуж так же за пензенского мелкопоместного дворянина Алексея Ивановича Дмитриева. Они строят южнее Быковки деревеньку Студёновку. «Марья Федоровна в память чудесного избавления её матери от руки Пугачева, выстроила в деревне Студенке , прекраснейшую часовню с небольшим иконостасом и бассейном внутри, в которой ежегодно с особой торжественностью служилась панихида по убитым Пугачевым её братьям. /…/ Теперь этот чудный участок с водяной мельницей, заливными лугами, составляет собственность немецких колонистов, и в образовавшейся небольшой колонии Студенке не осталось и следа прежней исторической местности».{nl}О её муже Алексее Ивановиче можно сказать пару слов. Происходил он из древнего мелкопоместного рода и, служа в Пензе, был уличён в присвоении казённых денег при найме бурлаков для перевозки казённого хлеба . Дело было замято. В Саратове он появился сначала соляным приставом, а затем на долгие годы в казённой палате советником счётного отделения. Став чиновником на месте, связанным с контролем за большими деньгами, он стал прикупать крестьян, но сильно не шиковал. Копил. После его смерти Мария Фёдоровна стала принимать «горячее участие при постройке собора (Александра Невского – прим. авт.), и не говоря о дорогом престольном одеянии, плащанице с драгоценными камнями, громадных ризах и пр. пр. Она выстроила отдельную колокольню с большим колоколом, и масса серебра в нем дала ему на редкость чудный звук, подобный которому я слышал только в Киеве. А так как кроме собора она делала большие пожертвования в церковь мужского монастыря, употребив на все это больше 200.000 рублей, то Синод назначил Марию Федоровну Дмитриеву попечительницей кафедрального собора, причислив дом ее к нему приходом, тогда как кафедральные соборы преимущественно приходов не имеют, а город назвал улицу, где она жила, Дмитриевской». {nl}Умирая в 1847 году, Марья Федоровна завещала отпустить крестьян Студёновки на волю со всей землей , что и было исполнено. «Эта обстоятельство в то время немало наделало хлопот, так как подобные распоряжения помещиков были очень редки, и к ним относились с некоторой подозрительностью. Но кре¬стьяне не умели воспользоваться таким благополучием и поспешили продать землю, внеся в казенную палату за себя подушные до ревизии, и приписались к мещанскому обществу города Саратова, вероятно, из боязни быть снова прикрепленными к земле».{nl}Старшая дочь Быковых – Александра Фёдоровна выходит за отставного секунд-майора, бывшего адъютанта А.В. Суворова – Степана Григорьевича Долгово-Сабурова, который вскоре увозит жену в Царицын, где вскоре он получает должность городничего. {nl}У Долгово-Сабуровых было три сына и две дочери. О судьбе двух сыновей Алексее и Михаиле известно, что «мальчики были определены в корпус и впоследствии оба, произведенные офицерами в лейб-гусары, были убиты в отечествен¬ную войну 1812 года».{nl}Третий сын Долгово-Сабуровых, Иван, был моряком и, дослужился до чина лейтенанта. Но «родители пожелали, чтобы он оставил службу и вернулся на родину, где он и женился на одной из красивейших и богатых невест, Настасье Александровне Поповой. Не прошло и четырех лет со времени женитьбы, как в Саратов прибыл для расквартирования гусарский полк, в котором находился ротмистр граф Бобринский . Блестящий гусар пленил Настасью Александровну, и та, бросив мужа и продав свое имение, бежала с ним за границу. После этого Иван Степанович прожил недолго и умер в холеру 1830 года».{nl}Дочь Анна Степановна Долгово-Сабурова выходит замуж за начальника саратовской жандармской команды, венгра по происхождению Антона Ивановича Шомпулева, который умирает в холеру 1830 года, оставив вдове двоих детей. В середине 1830-х Анна Степановна строит себе в версте к югу от Быковки усадьбу в своей части поместья, которое называет Приют. {nl} «Деревня Приют славилась красотой своего местоположения. Громадный дом с несколькими флигелями для гостей, расположенный на возвышенной местности, находился в тенистом парке с широкими аллеями из тополей, соединявшими эту усадьбу, с Быковкой, где были водяная мельница, большой скотный и псарный двор и разные мастерские. Латрык, извилисто протекавший вдоль парка, отделял усадьбу от заливных лугов, известных в окрестностях ружейной охотой, а за лугами тянулся ряд лесистых гор с ущельями, из которых местами быстро текли родники. Различные мостики и киоски, разбросанные в разных местах парка, служили причудливой затеей Быковых».{nl}Сын Анны Степановны Виктор Антонович, ставший видным общественным деятелем, оставил обширные мемуары, из которых сегодня можно узнать многое о жизни Быковки второй половины XIX столетия. {nl}Выйдя в отставку за ранением на кавказской войне в чине подпоручика в 1852 г. и, проведя почти год в Петербурге по делам тяжбы о наследстве своей прабабушки, он поселяется в Приюте. {nl}«По приезду в деревню Шомпулев был встречен крестьянами обеих вотчин хлебом солью и земными поклонами, как это делалось в старое крепостное время, а им, в свою очередь, были розданы подарки и приготовленное угощение брагой и разными яствами. Освобождённые в тот день от барщины крестьяне по-своему веселились, распевая собственного сочинения песни, а молодые девушки водили хороводы.{nl}Дворовым людям, которых насчитывалось около 80 ти человек обоего пола, всем было назначено небольшое жалование, а управляющему и бурмистрам было запрещено впредь отдавать крестьянских девок замуж без их согласия. В тех же случаях, когда крестьяне не могли сосвататься в своих вотчинах, им разрешалось приискивать невест в деревнях других помещиков, и для них жёны покупались». {nl}Повседневная жизнь молодого помещика состояла в посещении соседей, охоты и еженедельных поездок в Саратов. {nl}О том, как выглядела усадьба известно немного. «Деревенский кабинет Шомпулева представлял собою арсенал охотничьих принадлежностей и ружей различных мастеров Европы. О большой же его псовой охоте знали даже и за пределами Саратовской губернии /…/. До двухсот собак Шомпулева помещались в обширном псарном дворе, где в большом флигеле жили доезжачий, псари и охотники. Из этого флигеля выходила дверь в длинный, освещаемый ночью висячими лампами коридор, где по обеим сторонам, отделённые невысокими барьерами, находились открытые закуты для борзых собак, наполненные соломой. Закуты же гончих отделялись высокими решётками».{nl}Осенью 1853 года у Шомпулева было особенно много гостей. Со своими собаками приехали из Пензы А. Н. Арапов и из Симбирска П. М. Мачевариани , который был Виктору Антоновичу дальним родственником и много лет спустя называет его в письме патрицием. Запасные флигеля, закуты псарного двора и конюшни с трудом вместили всех гостей, их лошадей и собак.{nl}На охоте в лесу гостями делались привалы на коврах. Привозились бутылки с винами, раскладывались различные закуски. На кострах разогревался борщ и изготавливался на вертеле шашлык. Разговоры охотников, подогретых вином, не умолкали. {nl}По возвращении в усадьбу гостей ожидал ужин, приготовленный крепостными поварами под началом старшего подмастерья московского английского клуба, которого вывез к себе Шомпулев.{nl}Завтрак для гостей устраивался под навесами псарного двора. Гости хвалились своими собаками, показывая их друг другу. По рассказам Виктора Антоновича Мачаварьянов даже держал пари, ставя червонец за каждую блоху, которая будет найдена в шерсти его собак. Борзых выводили одетыми в попоны или шерстяные куртки, а после кормежки морды у них вытирали полотенцами.{nl}Такая праздная жизнь по признанию Виктора Антоновича съедала без остатка 50000 годового дохода, который имела семья Шомпулевых со всех своих имений.{nl}Весной 1854 г. в соседней Поповке появилось семейство Готовицких, саратовских дворян живших несколько лет в Москве. После смерти Михаила Ивановича Готовицкого в 1852 г. они вернулись в Саратовскую губернию. Отцом Пелагеи Хрисанфовны Готовицкой был известный купец старообрядец, золотопромышленник Хрисанф Иванович Образцов. Выдав свою дочь замуж за гусарского ротмистра, он купил ей в приданное около 4000 душ крестьян в разных губерниях и оставил не один миллион денег . Старший сын Виктор в это время был офицером гвардейской кавалерии, второй – Аркадий, ещё учился в кадетском корпусе, а третий – Хрисанф, был совсем ещё ребёнком. Кроме сыновей, у Готовицких были ещё две дочери Мелитина и Мария. Вся семья тогда собралась в селе Поповка, в семи верстах от Приюта. Старший Готовицкий вскоре приехал к Шомпулевым, вызвав, таким образом, ответный визит Виктора Антоновича. С тех пор Готовицкие стали бывать довольно часто в Приюте. {nl}Виктор Михайлович вскоре приобрёл часть имения в Быковка с 12 дворовых и 78 душами крестьян, из которых вскоре отпустил на волю 4 дворовых и 19 душ крестьян. Часть имения он купил у В.А. Шомпулева, а часть перешло от статского советника Акима Дмитриевича Горохова за неоплаченный долг .{nl}Пелагея Хрисанфовна хотела, чтобы её дочери вышли за помещиков Саратовской губернии. Пятьсот душ в Поповке и столько же в Грязнухе Камышинского уезда шли в приданое старшей Мелитине. Свадьба готовилась в Москве, где в банке на её счет было положено 300 000 рублей . Младшей же Марии ещё не было восемнадцати, и размер её приданого пока не обсуждался.{nl}Но Шомпулев остановил свой выбор на Марии Михайловне, которая была на восемь лет младше него. Окончательное решение о женитьбе он принял зимой 1855 года, которую семья Готовицких проводила в Москве. Обвенчались они по дороге домой в деревушке Тульской губернии, и лето провели в Быковке. Образ жизни пришлось поменять. Появились дети. В Саратове им был куплен дом и зиму они проводили в городе, посещая театр и балы в дворянском собрании.{nl}Но приближалось время реформ Александра II и источник дохода – труд крепостных должен был вот-вот перестать быть даровым. Пришлось задуматься о службе и карьере. Начать Виктор Антонович решает не много не мало, с должности уездного предводителя дворянства. Вспомним М.Е. Салтыкова-Щедрина: «Первое место в уездной чиновничьей иерархии и прежде занимали и теперь занимают предводители дворянства. Предводитель дворянства в своём уезде был подлинным козырным тузом. Он распоряжался земской полицией, он влиял на решение суда, он аттестовал уездных чиновников, он кормил губернатора во время ревизий ».{nl}Должность эта была выборной и имела имущественный ценз. У Виктора Антоновича с матерью и женой в то время было более тысячи крепостных. И он мог участвовать в выборах по трём уездам: Саратовскому, Камышинскому и Кузнецкому, где у его семьи были имения . В результате в 1856 г. он становиться сначала кандидатом на должность, затем исполняющим обязанности и, наконец, с 1860 г. кузнецким уездным предводителем дворянства. Служа в Кузнецке, он редко бывал в Саратове и тем более в Быковке. Жена в Кузнецк с ним не поехала, и брак Шомпулева дал трещину, что в дальнейшем привело к полному разрыву, хотя следующие четыре трёхлетия он служит саратовским уездным, а с 1873 г. и губернским предводителем дворянства.{nl}Но вернёмся в Быковку, где одним из помещиков был Виктор Михайлович Готовицкий, который получил за женой Глафирой Григорьевной Лутовиной (дальней родственницей И.С. Тургенева) значительное состояние и имел как старший наследник в семье Готовицких имения с крепостными в разных губерниях. Имение в Быковке было последним приобретением Виктора Михайловича. Состояние своё он, однако, довольно быстро прожил. По рассказам В.А. Шомпулева «Готовицкий в городе подобрал себе несколько любителей меняться из местной аристократии, с которыми и проводил все вечера, играя в штос на разные вещицы, экипажи, лошадей и пр. В деревне же, скучая без партнёров, покупал лошадей разных заводов, выезжал их под верх, как хороший кавалерист, затем натаскивал подружейных собак и при первом удобном случае всё это спускал меной за бесценок». Прослужив несколько трёхлетий секретарём губернского дворянского собрания, он уехал к себе в имение в Камышинском уезде, где увлёкся сельским хозяйством, в котором достиг значительных успехов. Гордостью Саратова стал его сын один из основателей СУАК, учёный востоковед. {nl}Старшая дочь М.И. Готовицкого Мелитина, получившая в наследство имение в соседней с Быковкой Поповке, рано вышла замуж и рано овдовела. Вторично она вышла замуж, вопреки желанию матери, и не без содействия В.А. Шомпулева за совершенно не обеспеченного местного дворянина П.Н. Корбутовского. Для этого ей пришлось переехать от матери к Шомпулевым в Приют, где после своего венчания в Поповке, она прожила с новым мужем более месяца.{nl}На свадьбе Мелитины, ни её мать, ни, появившийся недавно отчим не были, но зато В.А. Шомпулев пригласил из Царицынского уезда всех родных П.Н. Корбутовского, которым в Приюте оказал всевозможное внимание. Свадьбу украсили «тысячи плошек, фейерверки и бенгальские огни, устроенные Шомпулевым в честь новобрачных». Родившийся вскоре у четы Корбутовских сын Николай впоследствии составил гордость саратовской губернии, увлекшись растениеводством и распространением своих знаний среди крестьян .{nl}В 1864 году В.М. Готовицкий продал свое имение в Быковке пензенскому помещику Салову . Павел Сергеевич Салов, отставной гусарский поручик, только что перед этим женился и надеялся свить в красивом пригородном имении семейное гнездо. Его супруга, по словам В.А. Шомпулева: «была далеко не красавицей, но, при её кокетливости, воспринималась чрезвычайно интересной. Чёрные жгучие глаза Веры Ивановны и peau bronze (смуглая кожа – фр.) напоминали обитательниц киргизских степей, но главное её очарование заключалось в её сильном, богатом контральто. Участие её в благотворительных концертах привлекало всегда много публики и особенно мужчин».{nl}Салов, был далеко не беден и любил покутить. Он сорил деньгами, проигрывая в карты приличные суммы. Но Вера Ивановна никогда не выражала своего неудовольствия, тем, что муж почти каждый день возвращался из клуба далеко за полночь, так как «сама безгранично пользовалась свободой и была довольна отсутствием мужа во время её вечеров».{nl}В 1865 году Виктора Антонович и Мария Михайловна перестают жить вместе. День своего рождения в том году 35-ти летний и вновь одинокий Шомпулев решил «пробыть в своей деревне, и был грустно настроен, что в первый раз ему придётся провести этот день как мужу без жены и отцу без детей».{nl}В тот день заезжал среди прочих, но почему-то не на долго заезжал поздравить именинника и сосед Салов. Вечером того же дня подпивший Салов начал грубо подсмеиваться над женой, намекая на её чрезмерную симпатию к Шомпулеву, добавляя, что недаром жена оставила последнего из ревности к Вере Ивановне. «Так как перебранка их на этот раз имела подкладкой ревность, то сцена эта закончилась и для них полным разрывом. И Вера Ивановна осталась в деревне, куда богатый муж не подумал даже прислать её вещей из городской квартиры».{nl}Через пару недель после этого, когда Шомпулев остался один в Приюте, он получил письмо от Веры Ивановны, которая, передав о своём разрыве с мужем, просила Виктора Антоновича приехать к ней в Быковку. Вера Ивановна решила, что для неё не представляется возможным далее находиться в этой губернии, и дала объявление о продаже имения. Пока же, оставленные супругами соседи кинулись утешать друг друга.{nl}Следующим владельцем Быковки становится отставной полковник генерального штаба М.Н. Самбикин, который скоро становиться злым врагом В.А. Шомпулева, который в то время совмещал должность предводителя дворянства и председателя земской управы. Самбикин заподозрил Виктора Антоновича в злоупотреблении служебным положением и попустительстве в растрате земских денег. Тот, в свою очередь, публично, по пунктам опровергал все приводимые Самбикиным доводы. И не только публично, как мы узнаём из жалобы Самбикина губернскому земскому собранию. По его словам Шомпулев, «подойдя ко мне в зале, объявил мне наедине, что если я на будущее время буду идти против него на уездном земском собрании, а, тем более, заявлю кое-что из того, что мне известно по соседству наших усадеб, <…> то у него на всякий случай будет всегда в кармане револьвер, и чтобы я знал, что у него на шее не сидит — ни семьи, ни детей, а мне как семейному человеку с малыми детьми может предстоять риск громадный». Не остался в долгу В.А. Шомпулев, обратившийся непосредственно к губернатору: «Самбикин, питая ко мне личные неприязненные отношения, подал в губернскую управу на меня как председателя саратовской уездной земской управы оскорбительное для моего достоинства и совершенно им вымышленное заявление по разным предметам моей земской деятельности <…> некоторые из заявлений г. Самбикина переступают уже всякие пределы его недостойной клеветы <…> По поводу чего имею честь покорнейше просить ваше превосходительство не оставить с вашей стороны распоряжение к административному исследованию <…>. Это исследование даст вашему превосходительству возможность убедиться в несправедливости возводимых злоупотреблений в районе управляемой вами губернии» . Как соседи жили после этого в своих имениях можем только догадываться. Но и десять лет спустя, судя по газетам, Самбикин судился по разным поводам с соседями и другими лицами. {nl}В 1880-е годы после выхода в отставку со всех занимаемых должностей Шомпулев пытался продать Приют, публикуя объявления в газетах. Дохода имение не приносило, и было невелико. Может быть поэтому имение не продалось. Позднее он стал предлагать в наем «дачу в 3-х часах конной езды от Саратова при дер. Приют; особый вполне меблированный большой флигель, расположенный на берегу рыболовной реки Латрык, в парке и с хозяйским отопл

Шомпулев В.А. Дитя любви

Лет пятьдесят назад в среде помещиков Саратовской губернии находилось двое очень богатых братьев Ж… Старший П. , женатый на местной дворянке, имел детей и занимал высокое положение в уезде; второй же брат , сравнительно, жил скромно, женат не был, но, находясь в связи со своей крепостной девушкой, прижил с ней дочь. Девочка эта росла в большой роскоши, и ей давалось хорошее образование, не исключая языков и музыки. При жизни отца в семье его брата была на правах близкой родной и пользовалась общим расположением. Дядя так много оказывал ей внимания, что вкрался этим в доверие брата, который, завещая ему вотчины, просил передать свой большой капитал незаконной дочери, в чем старший брат и дал клятвенное обещание.{nl}Девочке этой уже было 14 лет, когда отца ее убили крестьяне . После чего дядя взял ее к себе в дом, но, пользуясь тем, что по матери она числилась его крепостной, с первых же дней грубо отделил ее от своей семьи, сажая сначала за особый стол во время обеда, а затем и заставил ее убирать комнаты своей дочери. Несчастная сирота не вынесла такой резкой перемены и стала чахнуть. Когда же знакомые отца начали интересоваться ее участью, то П. под разными предлогами не допускал возможности ее видеть и, наконец, решился отдать ее для обучения к известной в то время в Саратове модистке Орловой. Участь этой девушки возбуждала большое любопытство общества, но вследствие распоряжения П. ее около двух лет никто не мог видеть. Лет в 17 Лида впервые показалась за прилавком модного магазина, поражая всех своей наружностью, так как обиженного ребенка судьба наградила замечатель-ной красотой. Вскоре о ней заговорил весь город, но времена крепостного права, к несча-стью, налагали тяжелую печать на детей любви, и в виду этого интересовавшееся общество не приняло в ней никакого серьезного участия. П. же, желая окончательно затереть Лиду, решил выдать ее замуж за своего незаконного сына из крепостных, который в то время находился камердинером у его законного сына офицера, стоявшего с полком в Варшаве . Обстоятельство это приводило девушку в отчаяние, но в то время сильно заинтересовавший-ся ею молодой помещик, ротмистр Гатчинских кирасир , похитил ее и увез в деревню, о чем модистка Орлова в тот же день дала знать П., который заявил о том жандармскому штаб-офицеру и прокурору, и по их распоряжению полицией Лида, как крепостная, была водворена к своему помещику . После чего П. велел обрезать ей косу, нарядить в посконный сарафан и лапти и сослать ее на скотный двор своего подгородного имения . Дело же, возбужденное против ротмистра за похищение крепостной девушки, было прекращено, благодаря лишь влиянию бывшего в то время губернатора Кожевникова . {nl}Находясь под сильным присмотром дворовой челяди, несчастная Лида томилась в не-привычной для нее ужасной обстановке, которую она вряд ли могла бы долго выдержать, но энергичный ротмистр, быв в то время уже уездным предводителем соседнего с Саратовским уезда , не дремал и, с помощью близких ему двоих друзей, снова ее похитил, но уже при другой комбинации: он подыскал отставного из дворян титулярного советника забулдыгу , который за три тысячи рублей должен был на ней жениться и быть ее фиктивным мужем. Свадьба происходила поздно вечером, при запертых дверях, в Ильинской церкви , где жених, давно не видевший на себе приличного платья, на этот раз был одет в щегольской фрак и белый галстук, а затем в карете привезена была красавица Лида. По окончании свадебного обряда, молодая была увезена в дом ротмистра, а мужу в присутствии двоих свидетелей в церковной сторожке, где дожидался маклер, заменявший теперешних нотариу-сов, были выданы три тысячи рублей, на которые тут же молодой супруг дал заемное письмо ротмистру и, кроме того, было условлено, что муж Лиды через три года будет получать под письменное обязательство ежегодно по тысяче рублей, а ежели вздумает потребовать к себе жену, то, как несостоятельный должник, будет посажен в тюрьму.{nl}История эта в свое время наделала немало шума, и хотя злосчастного титулярного со-ветника за похищение хотели предать суду, но сам благодетельный дядюшка П., запуганный влиятельными дворянами возможностью довести о его поступках с Лидой до сведения Государя, сам первый хлопотал о прекращении дела.{nl}После этого прошло несколько лет, в продолжении которых нашему ротмистру и Лиде Бог дал сына , а затем, после смерти фиктивного супруга у них родилась еще дочь и, наконец, Лида сделалась законной женой ротмистра. Прелестные дети наследовали все лучшее своих родителей, для которых настала новая забота усыновить их. Но так как для усыновления дворянам из незаконных детей в то время требовалась особая Высочайшая милость и после подаваемых по этому поводу всеподданнейших прошений производился главноуправляющим собственной канцелярии Его Величества конфиденциальный запрос губернатору и губернскому предводителю о том: заслуживают ли родители этой милости, то относительно их дочери устроить усыновление было легко, что же касается сына, то встретилось большое затруднение, так как он оказался юридически законным сыном титулярного советника, почему мне по должности губернского предводителя и пришлось в своем сообщении Долгорукому , для доклада Государю, изложить обстоятельства первого замужества Лиды, после чего повелением Императора Александра II сын ротмистра был усыновлен.{nl}Вся же история, однако же, не прошла бесследно для П., который так ужасно поступил с Лидой, и Божья кара лишила его обоих законных сыновей, которые окончили жизнь в сумасшедшем доме. П. же до самой смерти своей представлял собою что-то странное и ухаживал всю жизнь за высокопоставленными лицами и преимущественно за губернаторами и полицией.

Шомпулев В.А. Ряд похищений и увлечений.

Лет 60-70 назад, при крепостном праве, каждому чиновнику представлялась возможность иметь дешёвую прислугу, нанимавшуюся у помещиков, и в то время трудно было встретить на улицах без лакея или горничной хоть сколько-нибудь порядочных женщин, не говоря уже о девицах. И, боже упаси, было увидеть в провинции женщину, прогуливающуюся с посторонним мужчиной и без провожатого. Ей сейчас приписывалась безнравственность, и она делалась притчей во языцех. О помещичьих семействах и говорить нечего. Для них существовали кареты, запряжённые четвёриком цугом с форейторами, а во время прогулок верхом были провожатыми жокеи или лакеи в ливреях. И трудно сказать, почему именно, но в те времена стеснения женской свободы, случая оставления мужей жёнами были большой редкостью и об них знали даже и в других губерниях. Но зато похищение дочерей было делом заурядным и на своей памяти я могу их насчитать не мало, при чём похитителями были преимущественно домашние наставники и другие лица, допускавшиеся в интимную жизнь семьи.{nl}Тогда при отсутствии в провинции институтов и гимназий, женское образование было весьма ограниченное, так как не всем было доступно выписывать гувернанток, и в городах преимущественно ограничивались приглашением для учения своих детей недоучек мужских гимназий, ссыльных поляков, которых в Саратове было довольно, французов, застрявших в России после двенадцатого года, и разных проходимцев-учителей. И эти люди вкрадывались в доверие семьи, и, пользуясь обычной близорукостью родителей, сплошь и рядом развивали юных дочерей в дурном направлении, похищая из них более богатых, и были случая даже совращения жён.{nl}В конце 30-х годов мещанин Вася…кин , исключённый из IV класса гимназии, был приглашён давать уроки в весьма почтенный дом богатого помещика генерала, где спустя не-сколько лет, когда единственная дочь этой семьи достигла 16-летнего возраста, она бежала с ним и обвенчалась. Высшее общество, к которому она принадлежала, заперло свои двери для новобрачной, а вдовая мать не вынесла этого удара и вскоре скончалась, но молодая супруга, пользуясь пожизненным правом дворянки владеть крестьянами, увезла своего мужа в деревню. Вася …кин умер, и жена оплакивая его до тех пор, пока не пришлось ей, внесённой в пятую часть родословной дворянской книги, приписывать своих детей к мещанскому обществу. Тут она страшно возмутилась и долго не хотела покориться этому обстоятельству.{nl}Таких случаев на моей памяти было очень много, и теперь ещё живы некоторые почтенные люди, которые вспоминают, как после смерти их матерей у них отбирали крепостных крестьян в казну, так как отцы их не принадлежали к потомственному дворянству.{nl}В 40-х годах был возмутительный случай в семействе полковника, носившего голубой мун-дир . Жена его была дочерью ветерана двенадцатого года и воспитывалась в одном из столичных институтов; красавица брюнетка была настолько скромна, что, быв уже замужем, служила приме-ром для всех девиц. Муж её был великолепный человек, и они были вполне счастливы до тех пор, пока не стали вырастать дети. Тут понадобился для них учитель, для чего и был приглашён находившийся в Саратове, под надзором полиции, бежавший из своего отечества, молодой шведский офицер генерального штаба, Девель. Он был очень красив, но в высшем обществе не вращался, и его знали только, как учителя. Конечно, никому и в голову не приходило, чтобы такая скромная женщина, как жена этого полковника, увлеклась Девелем.{nl}Однажды в немецком клубе, помещавшемся в доме Челюскиных , во время маскарада ко мне подошла неизвестная мне стройная маска в чёрном домино. Я был тогда ещё очень молод и перед поступлением в кавказские войска служил чиновником при губернаторе Кожевникове. С маской, как вообще и водится, я ходил под руку, и она всё время смущённо поглядывала на Девеля; когда же мне пришлось, с ней танцевать кадриль, Девель бесцеремонно подошёл к нам и увёл, от меня маску. Возмущённый этой дерзостью, я потребовал от Девеля удовлетворения, но он, не обращая на это внимание, хотел насильно увести маску из клуба. Общество было настолько возмущенно этим обстоятельством, что даже прекратило танцы и поспешило передать о случившимся жан-дармскому полковнику (2), который в это время в гостиной играл в карты. И тот, скрыв, что эта маска оказалось его женой, просил меня проводить её до кареты, а сам снова сел за карты. Отно-сительно Девеля тут же старшины составили акт, вследствие которого он был торжественно выведен из клуба и, порядком того времени, двое лакеев, идя за ним до выходных дверей с половыми щётками, заметали его след.{nl}Драться на дуэли с Девелем однако же мне не пришлось, так как, по распоряжению губерна-тора, утром он был арестован и затем вскоре выслан в Вятку за неслыханный поступок: когда жена полковника, воротясь домой, разделась в своей уборной, выходившей окнами на улицу, то Девель бросил ей в окно камень, обёрнутой запиской, в которой с угрозами требовал, чтобы она немедленно вышла к нему. Полураздетая женщина, набросив на себя наскоро салоп черно-бурых лисиц, исполнила его требования, умоляя не делать скандала, но Девель, посадив её в сани, увёз к себе на квартиру, где, оставив у себя её дорогой салоп и бриллиантовые серьги из ушей, выгнал её на улицу, откуда эта несчастная женщина должна была пройти почти полгорода, домой ночью в сильный мороз, в ночной кофте и туфлях. В довершение же своей подлостью Девель потребовал от мужа три тысячи рублей выкупа за оставленную им у себя дорогие вещи.{nl}Муж был настолько благороден, что, любя свою жену, простил ей, но сам тут же впал в эпи-лепсию и через год умер. Жена его, отвергнутая обществом долго скиталась по разным губер-ниям, преследуемая слухом об этой ужасной истории, и лет 20 назад говорилось в столичных газетах, что она кончила жизнь в Одессе содержательницей дома терпимости.{nl}Не стану упоминать здесь об очень, многих, бывших на моих глазах, случая похищения доче-рей богатых семейств, кончившихся свадьбой, хотя некоторые из них были немного лучше женитьбы Вася…кина, и расскажу лишь о более выдающихся.{nl}В конце 50-тых годов появился в Саратове молодой и далеко не красивый учитель-музыкант, Петров. Он был хороший скрипач, и давал в то же время уроки на фортепьяно. Очаровывая учениц своей игрой, он два раза неудачно похищал их, так как при первой его попытке беглянку, дочь бывшего командира гарнизонного батальона , успели захватить в церкви до венчания, а вторую, дочь купца , вечером задержали с ним на улице по дороге в церковь, но зато третья попытка ему удалась, и он с дочерью вдовы богатого помещика Степанова успел повенчаться. Однако же стройная брюнетка peau brohsė, с синими глазами, напоминавшая собой тип креолки, недолго пользовалась своим счастьем и через два месяца своего замужества сбежала от супруга прямо от рояля, где Петров аккомпанируя ей на скрипки, в экстазе своей игры сломал об голову смычёк, вследствие чего красавица-креолка, выскочив из окошка в одном платье, в страшном отчаянии прибежала в дом к своей матери. Петров после этого заявления о водворении к нему жены, и постановлением о приводе её к мужу полицией уже было оставлено губернским правле-нием, но бывший в то время предводитель дворянства вошёл в положение молодой женщины и протестовал против этого распоряжения, приняв во внимание, кроме грубого обращения с женой, ещё то обстоятельство, что Петров похитил всё дорогое приданное жены, не исключая мебели, зеркал и проч., – увёз его в Воронеж, где под своим управлением составил театральный оркестр; причём он, воспользовавшись выданными его новой женой долговыми обязательствами на крупную сумму, успел передать их кредиторами за половинную цену.{nl}Предводитель дворянства по этому случаю снёсся тогда с воронежским губернатором , по распоряжению которого всё приданное, почти ещё не тронутое, было целым обозом доставлено в Саратов.{nl}18-ти летняя креолка, получив своё великолепное приданое, которое ей делали в столице, появилась затем на бале в дворянском собрании, хотя этому и предшествовала целая буря в обществе благочестивых дам, так как они находили шокирующим присутствием среди них женщины, бросивший мужа. {nl}Ещё расскажу один курьез: жена одного известного в губернии помещика, композитора С. , увлеклась сельским священником, который сняв с себя духовный сан, женился на ней, с оформле-нием согласия своей попадьи и покинутого мужа, и поступил на гражданскую службу в Западный край. Муж же помещик, скучая в своём одиночестве, нашёл в последствии утешение с покинутой попадьёй.{nl}С 60-х годов многое изменилось. Щепетильность дамского общества настолько понизилась, что не только появление в нём соломенных вдов стало делом заурядным, но начали происходить иного рода, неслыханные до того времени, случаи.{nl}Жена одного очень почтенного и чиновного человека, принадлежавшего к известной в Сара-товской и Пензенской губернии, фамилии , прожив несколько лет замужем, увлеклась молодым кучером из бывших своих крепостных людей. Муж её, далеко не старый и пользовавший уважением в губернии , узнав об этой связи, скрывал её от общества и, лишь умирая в скоротечной чахотке, объявил об этом в последствии часы своей жизни некоторым лицам. Я и мой deau trėre Иванов были свидетелями его признания, при чём он в присутствии жены указал на своего сына и на сына кучера, после чего преступная женщина выбежала из комнаты. Возможность такого позорного случая нам казалось невероятной, и мы готовы были приписать этому бреду умирающего, тем более, что эту особу я знал ещё прелестной девушкой, вышедшей из Смольного монастыря с шифром. Но когда на другой день смерти её мужа мне пришлось навестить её, то, войдя неожиданно, я застал эту барыню сидевшей за самоваром в гостиной с её кучером, перед которым стояла закуска и бутылка водки. Поражённый этой картиной, я, ни слова не говоря, ушёл.{nl}Вскоре затем, по желанию покойного, над его имуществом и сыном была учреждена опека, и обязанности опекуна принял на себя родной брат этой госпожи, не желавший даже слышать имени сестры, уже обвенчавший с кучером.{nl}Три года спустя мне, как предводителю дворянства, доложили о приезде ко мне этой госпожи, назвавшейся фамилией своего первого мужа. Я был страшно возмущён такой дерзостью, почему и принял её стоя, высказав своё негодование, что она позволила себе называть честным именем уважаемого человека, но молодая женщина упала в обморок. Мне стало жаль её, я закри-чал женскую прислугу, которая принесла воды и помогла мне привести её в чувство.{nl}Спустившая с её головы длинная мещанская шаль раскрыла изнурённое лицо когда-то бывшей светской барышни, и я невольно вспомнил в ней молодую богатой помещичьей семьи, гордившейся своей единственной дочерью. Отец её был предводителем одного из отдаленных уездов губернии, а братья мировыми посредниками . Когда эта несчастная женщина очнулась, она в слезах рассказала мне свою горькую участь жены мужика, по требованию которого она продала своё имение и купила на его имя небольшой дом в глухой улице Саратова. Весь же остальной капитал мужа забрал в свои руки и прожил в короткие время на извозчичьи аферы.{nl}Желая убедиться, насколько эта женщина заслуживает участия, я в своей обыденной прогулке нашёл её скромное жилище. Это был двухэтажный, в три окна, небольшой флигель, выходящий окнами на улицу. При отсутствии подъезда с улицы, я вошёл во двор и затем в отворённую дверь нижнего этажа, где оказалась кухня. Там в русской печи варился в горшках обед. Вдоль стены стоял, покрытый грязной скатертью, кухонный стол, на котором находилась большая глиняная чашка, блюдечко с солью и несколько деревянных ложек. Сама же хозяйка, подоткнув за пояс ситцевую юбку и с шлычкой на голове, подмывала из лоханки пол. Увидев меня, она с криком бросилась за занавеску, отделявшую кухню от тёмной комнатки, выходившую окнами на улицу. На мой вопрос, почему она не выйдет из этого положения, не имея даже прислуги, она указала рукой на висевшую люльку, около которой сидела старуха, отгоняя мух от копошившего там ребёнка, лежавшего с соской во рту. «Это матушка моего Ивана», заметила она «которая вам объяснит, что не мало перебывало у нас молодых работниц, но из-за них вечно происходили неприятности с мужем, который на 10 лет меня моложе». Вся эта обстановка и сама хозяйка произвели на меня крайне тяжёлое впечатление. Когда же я собрался уходить, то на двор въехало две извозчичьих пролётки. Это был её муж Иван и его племянник из бывших крепостных людей. Оказалось, что они стояли на бирже близ моего дома, на Соборной площади, и мне не раз прихо-дилось с ними ездить. Оба они, сняв шапки, предложили довезти меня до дома. Отказавшись на этот раз от их услуг, я всё-таки не стеснился подать руку провожавшей меня за ворота хозяйке дома, которую с тех пор больше никогда не видел.{nl}Затем на моей памяти было ещё несколько более прискорбных случаев, где крестьянским пар-ням выпадала роль даже соблазнителей девиц-дочерей благородных семейств, но в этих случаях главная вина, конечно, падает на родителей, которые гоняясь за чинами и звёздами и добиваясь службы в высших учреждениях страны, оставляя в глухой деревне единственных своих дочерей под предлогом хозяйства.

В.А. Шомпулев. Пикник на Николин день.

В 70-х годах прошлого девятнадцатого столетия саратовский beau monde, пресы-щенный городскими развлечениями, надумал устроить пикник под Николин день , и в полдень 5 декабря вереница троечных саней уносила веселое общество в село Разбойщна , за 12 верст от города.{nl}Дочь моя Вера , которая только что в то время вышла из института, и ее лучшая подруга, сверстница по годам, красавица Л. Набокова умолили своих матерей отпустить и их на этот пикник, и матери, сами не любя участвовать в подобных удовольствиях, ре-шились дать на это свое согласие только под условием, чтобы они ехали вместе с одним из моих родственников, в санях которого, кроме его с женой и этих молодых девушек, находились доктор Степанов и Рус.{nl}Пикник блистательно прошел с танцами и ужином, при чем одна из участниц, по-дойдя к образу Николая угодника с бокалом в руке, смеясь, сказала: «с именинами тебя, старик, поздравляю». И затем, далеко за полночь, веселое общество возвращалось в город, не обратив внимания на начавшуюся метель. {nl}Не проехали они и нескольких верст, как разыгравшаяся метель перешла в страшный ураган, так что в двух шагах нельзя было ничего видеть, и занесенная местами дорога и темнота ночи заставили поезд разбиться.{nl}И вот судьба, как бы в наказание за легкомысленное удовольствие накануне дня Святого, которого так чтит не только Русь, но и другие народы, послала участникам этого удовольствия печальный конец, доставив и некоторым из их близких тяжелое испытание.{nl}Сбившись с пути и проплутав всю ночь, все перепростудились, пообморозились и в особенности легко одетое дамское общество, исключая маленькой, юркой барыньки, ко-торая, спустившись на дно саней, прикрылась любимой собакой, большим сенбернаром.{nl}Бойкая и самоуверенная дочь моя отправилась вместе с мужчинами искать дорогу и, попадая беспрестанно в глубокий снег, обморозила себе руки и ноги, но на ее счастье, часть общества, среди которого она находилась, набрела на пустые дегтярные сараи, где оказалась кадка с водой. И по совету доктора Степанова пожилой помещик, владелец села Бекова, М.А. Устинов , пробив лед в кадке и раздев Веру, опустил ее обледеневшие руки и ноги в воду, где насильно и держал их до тех пор, пока обмороженные члены отошли.{nl}Лидия же Набокова, в сопровождении отставного гусара Миллер и юного Булыги-на, чиновника особых поручений при губернаторе , рассчитывая добраться до железнодо-рожной караулки, пошли по рельсам возвышенной насыпи, но так как Набокова была в ротонде и взять ее под руку не представлялось возможности, то сильным порывом ветра ее снесло вниз, а спутников сбило с ног, и они, опомнившись после своего падения, оты-скать ее не могли.{nl}С рассветом дня 6 декабря, когда мою дочь привезли в город, тотчас же о происше-ствии этом дано было знать отцу Лидии, исправлявшему в то время должность губернато-ра, Набокову, которым и посланы были казаки для ее розыска, но в это время Лидия была уже найдена, по указанию проходившего поезда железной дороги, заметившего лежав-шую в снегу женщину, и она от этого случая настолько сильно пострадала, что жизнь ее долго была в опасности, что озабочивало не только ее родителей, но и все любившее ее общество.{nl}Дочь же моя Вера отделалась лишь небольшой горячкой. Обе они впоследствии вы-шли замуж.{nl}Из мужчин особенно пострадали Миллер и Булыгин, у которых кисти рук долго не приходили в нормальный вид. {nl}{nl}Саратовский листок. 1875 г. 11 декабря. № 265.{nl}Саратовская хроника.{nl}{nl}В настоящее время внимание всего об¬щества занято почти исключительно несчастием, постигшим некоторые лица в бур¬ный день 6 декабря. Из собранных нами многочисленных, но весьма сбивчивых рассказов, мы можем сообщить, как достоверное, следующее.{nl}5-го декабря, вечером, общество дам и мужчин, всего 18 человек, отправилось на увеселительную прогулку за 18 верст от города, в дер. Разбойщину. Все участвовавшие в пикнике разместились в 6 экипажах; прислуга и музыканты ехали отдельно. В Разбойщине общество танцевало и веселилось всю ночь, и рано утром 6-го числа, часов в 5, все выехали в обратный путь. В это время метель, только что начинавшаяся, не представлялась нико¬му опасной, и экипажи сначала могли ехать не разбиваясь. Но метель быстро усилилась и превратилась в такую бурю, какой многие из здешних жителей не запомнят. Даже в городе эта буря наделала много бед, — каково же было выносить ее в чистом поле. Кто не испытал сам, что та¬кое значат снежные бураны в степных местностях, тот не может составить се¬бя о них даже приблизительного понятия. Экипажи разбились, потеряли друг дру¬га из виду, сбились с дороги и с трудом подвигались вперед. Трудности и мучения, которые пришлось преодолеть путешественникам были чрезвычайны. Почти все, добравшееся после разных приключений до города или до первого жилья, по¬платились большими или меньшими последствиями обморожения. Самые печальные приключения выпали на долю ехавших на двух передних тройках. Здесь ехали — в одном экипаже: гг. Миллер и Булыгин и девицы Набокова и Алфимова, а в другом г. и г-жа Дыбовы. Эти две трой¬ки, потеряв из виду других спутников, около дачи Тюльпина, продолжали наугад свой путь, сбились с дороги и, после долгих плутаний, застряли в сугробе около железной дороги. После нескольких ча¬сов бесполезных усилий выбиться из снежной трущобы, чувствуя, что ждать далее, значить — замерзнуть, путешественники решились идти пешком, надеясь добраться до ближайшей сторожки на железной до-роге. С неимоверным трудом, падая на каждом шагу в сугробах, сбиваемые с ног страшными порывами ветра, сквозь непроглядную метель, они кое-как, по¬рознь, полумертвые от холода, добрались до сторожки. Не оказалось только г-жи На¬боковой. Отбитая вихрем от своих спутников, окоченелая и едва живая, она в изнеможении упала на рельсы и не могла двинуться с места. В это время послы¬шался свисток идущего поезда. С величайшим трудом, собрав последние силы, она сползла с рельсов и бесчувственно упала возле дороги. Здесь, после долгих поисков, ее нашли высланные из строж¬ки люди, совершенно лишившуюся сил. Ее принесли в сторожку и пытались привести в чувство, оттирая снегом. Только к утру 7-го числа можно было доставить ее в крытом экипаже в дом родителей. Состояние её в настоящее время возбуждает сильные опасения. Хотя не в такой степени, но все-таки значительно пострадали г-жа Дыбова, Булыгин и Миллер.