Статьи

Статьи автора опубликованные в различных изданиях.

История Свято-Троицкого монастыря Камышинского уезда.

Когда появилась Грязнуха – село Камышинского уезда Саратовской губернии, и кто её населил, точно не известно. Может быть, оно основано при переселении государственных крестьян на пустующие тогда земли, но не менее вероятно, что население сложилось из само-вольных переселенцев, не имевших на то законных прав, и попавших в ведение казны при очередной ревизии. Известно точно только то, что в 1765 г. в нёй была освящена деревянная церковь во имя великомученика Дмитрия Солунского, и сельцо, как было принято (по назва-нию церкви), стали официально величать Дмитриевским, с оговоркой, Грязнуха тож .{nl}В 1780 году летом проездом из Саратова на Сарептские воды эти места посетил сенатор и генерал-поручик Аполлон Андреевич Волков . И когда позднее, восшедший на престол Па-вел I пожелал одарить угодных ему вельмож «за усердие в службе», Аполлон Андреевич вы-брал землю в этих краях. Указ о пожаловании ему ордена Александра Невского и 1000 душ мужского пола последовал 5 апреля 1797 г. в день коронации императора (в тот день он раз-дал своим фаворитам 82 000 душ государственных крестьян ).{nl}В Грязнухе из пожалованных Волкову тысячи душ на момент указа проживало 291 душа мужского пола на 4043 десятинах земли . В новых своих вотчинах петербургский вельможа жить не собирался, и отдал их в оброк по 23 рубля в год с души некому поручику Пыженкову. В 1806 году Волков умирает и дела в имении, очевидно, приходят в расстройство. В 1818 г. его жена пожелала привести документы на свои имения в порядок. Ей пришлось доказывать в различных инстанциях, что крестьяне уже давно не принадлежат казне и из оброка исключе-ны. Переписка с Саратовской казённой палатой по этому вопросу продолжалась четыре года, Маргарита Александровна за это время умерла, и её четверо детей, получившие документы на землю и крепостных разделили их между собой . {nl}Грязнуха досталась Марии Аполлоновне Волковой (1786-1859), которая была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Историки знакомы с этой дамой по письмам о событиях в войну 1812 года, опубликованных в конце девятнадцатого века, и которые Лев Николаевич Толстой использовал при написании «Войны и мира» . {nl}В 1826 г. Мария Аполлоновна обращается к императору Николаю Павловичу с просьбой о выдаче разрешения на право залога своих крестьян в московский опекунский совет. По всей видимости, полученную там ссуду она вернуть не смогла, а может быть и не собиралась, и тогда залог (земля вместе с крестьянами) был выкуплен купцом 1-й гильдии Хрисанфом Ивановичем Образцовым. В это время в Грязнухе по последней ревизии проживало уже 498 душ мужского пола .{nl}В то время Образцов был первым из купцов по богатству и размаху своей деятельности в Саратовской губернии. Капитал заработал на соли, рыбе и винных откупах, ну и, конечно же, на своих коммерческих способностях. В 1828 году его дочь Пелагея Хрисанфовна вышла замуж за дворянина, и Образцов получил возможность покупать крепостных, поскольку куп-цы крестьян иметь не могли. {nl}Зятем Образцова стал ротмистр, квартировавшего в Саратовской губернии Изюмского полка М. И. Готовицкий, прошедший всю войну 1812 года до взятия Парижа. Крепостные у Готовицких появились в нескольких уголках Саратовской и Рязанской губерний. Всего за Михаилом Ивановичем оказалось более тысячи крепостных и несколько имений общей пло-щадью до десяти тысяч десятин. Михаил Иванович с Пелагеей Хрисанфовной, покидают Са-ратов и переезжают в Москву, где в 1852 году, отставной ротмистр умирает. {nl}Тем временем, в Грязнухе в 1850 году не уродились хлеба, и крестьяне написали барыне через уездного исправника в Москву просьбу выдать им зерна для посева и пропитания. Не дождавшись ответа через месяц, крестьяне пришли в Камышин. Тогда, под руководством от-ставного военного Константина Кондратьевича Мандрикова и мещанина Петра Петровича Дьякова и при участии местного дьячка Молчанова крестьяне начали писать на хозяйку жало-бы, подвергая сомнению её право собственности на владение ими. Вскоре, однако, распоря-жение на выдачу хлеба пришло, но крестьяне получать его отказались, сославшись на помощь со стороны более зажиточной своей части (!?). Само же общество отправило в Саратов деле-гацию из трёх крестьян, выехавших без разрешения своего бурмистра. В городе они передали, ни много ни мало, просьбу об освобождении их от крепостной зависимости бывшему в гу-бернии по делам петербургскому вельможе – князю Урусову. Текст этой просьбы написал им саратовский мещанин Пётр Харлампович. В результате, делегация эта, по просьбе уездного исправника была арестована и отправлена в Камышин в распоряжение земского суда. Пелагея Хрисанфовна, также написала губернатору письмо, в котором сообщала, что в связи с неуро-жаем она освободила полтора года назад всех крестьян от оброка и барщины, а причину кон-фликта видит только в сомнении на её права владения ими. Она пишет, «что в крестьянах се-ла Грязнухи, явно складывается дух неповиновения и возмущения» и «в прекращении коего всепокорнейше прошу не оставить вашим содействием» и «прошу вас приказать вразумить их». Вскоре, камышинский исправник, посетивший Грязнуху вместе с местным предводите-лем дворянства Скибиневским, доложил губернатору Кожевникову, что население «понесло истинное раскаяние». В конце донесения он успокаивает начальство: «думаю, что недоразу-мений у крестьян происходить не будет, и в селе Грязнухе водворилось совершенное спокой-ствие и порядок» . Спокойствия у крестьян хватило на десять лет, но об этом позднее.{nl}Итак, в 1852 году уже немолодая вдова становиться владелицей обширных имений. В то время одна только Грязнуха приносила Пелагее Хрисанфовне около 13 тысяч рублей ежегод-но (крестьяне платили оброк по 60 рублей с тягла, которых было 224). После освобождения в 1861 году крестьяне полтора года были на оброке, а затем без содействия правительства вы-купили весь свой надел в течение 5 лет, платя ежегодно по 15 рублей с души, то есть по-прежнему более 13 тысяч рублей ежегодно. Всего крестьяне выкупили у Готовицких 2212 де-сятин земли. Пахотной земли не хватало, и дополнительно её снимали по 8 рублей за десяти-ну, из чего можно заключить, что Готовицкие имели со своих 4000 десятин немалый доход.{nl}В 1869 году в четырёх верстах от Грязнухи, у истоков речки Добринки, на ко¬торой был устроен пруд, была построена новая усадьба . Готовицкие покинули село, в котором по реви-зии 1858 г. жило уже 1842 человека, и стали жить обособленно. Теперь, на лето здесь могла собираться вся большая семья (вместе с матерью здесь жили сыновья: Виктор, Аркадий и Хрисанф). К 1894 году в усадьбе и выросшем рядом хуторе было 7 жилых домов. Все строе-ния были деревянные, лишь один помещичий дом был обложен кирпичом и покрыт желе-зом . {nl}Статистические описания дают нам представление об образе жизни и хозяйственной де-ятельности жителей Грязнухи.{nl}В 1886 г. в Грязнухе было 349 жилых изб (12 каменных), а жителей всего 1989 человек, а в 1891 г. в селе проживало уже 2340 человек . {nl}Из статистических отчётов видно, что в каждом дворе было по 2-3 головы тяглового скота (лошадей и волов), по 2 коровы и около 7 голов мелкого скота (овец, свиней и коз).{nl}Кабака в селе было всего два. Грамотным были каждый 7-й мужчина. В селе 2 школы: сельская, основанная в 1867 году, и школа грамотности, существующая с 1887 г. В них в 1895 г. обучалось 61 мальчик и 7 девочек . {nl}По земской переписи 1886 г. в этом селе было: 2 кузнеца, 1 валяльщик, 1 мельник, 2 ов-чинника, 1 пильщик, 2 плотни¬ка, 5 портных, 5 сапожников, 2 торговца, 3 извозчика, и 8 чело-век имевших другие заработки. Было человек 6 местных нищих, но нищими по воспоминани-ям местного священника по селу «больше все немцы ходят». В июне до 200 человек, больше мужчин, уходят на месяц за Волгу к казакам работать артелями от 2 до 5 человек . {nl}Пелагея Хрисанфовна оставалась хозяйкой имения в Грязнухе до 1889 г. Современни-ки оставили о ней воспоминания. Священник Свято-Троицкого монастыря Василий Ласточ-кин писал о её набожности и расположенности к делам милосердия. По его словам « в доме родителей и уже по выходу в замужество, она … окружала себя то сиротками-воспитанницами, то бедными девушками и старалась всемерно помогать им своими матери-альными средствами, которыми обладала для этого в полном достатке» . Об этом же пишет и зять Пелагеи Хрисанфовны В. А. Шомпулев. «была очень набожна, тратила много на церковь, жгла неугасимые лампады, любила принимать различных странниц и, по целым дням увлека-ясь романами, обязательно перед сном прочитывала главу из Евангелия ». При этом К. По-пов в своих «Записках» отмечает, что в отличие от большинства купцов того времени дети Образцова (две дочери и сын) были образованные .{nl}В. А. Шомпулев рассказал в своих мемуарах историю второго брака своей тёщи с вете-ринарным врачом из неимущих дворян Буркиным. Пелагея Хрисанфовна, встречая будущего супруга часто в церкви и видя его религиозность, пригласила Мину Максимовича в дом, где, беседуя о божественном они подружились, и дело закончилось неожиданным для окружаю-щих браком . Став обеспеченным человеком, Мина Максимович ежегодно по нескольку ме-сяцев путешествовал по святым местам, оставляя там тайно от жены крупные пожертвования. Однажды, пожертвовав от имени жены 50 000 рублей на вновь открывшуюся женскую оби-тель , записал там супругу настоятельницей. Вскоре Пелагея Хрисанфовна, к своему удивле-нию, получила бумагу с выражением благодарности за это пожертвование и извещение о утверждении её в этом звании. Размер пожертвования возмутил её. Она устроила, по словам Шомпулева, сцену в разгаре которой супруга плюнула Мине Максимовичу в лицо. Освире-певший, в свою очередь, супруг, стащив обидчицу со стула протащил её через всю комнату в зал. С помощью прислуги Буркина вытолкали из дома. Пелагея Хрисанфовна другой же день переехала в меблированные комнаты, сдав свой дом (известный в Саратове по имени первого владельца, как особняк Баратаева) под открывшийся коммерческий клуб .{nl}Буркин, выгнанный из дома жены, начал юродствовать, надев на себя подрясник и скуфью , что заставило Пелагею Хрисанфовну положить ему ежемесячное содержание . В старости он несколько раз добивался свидания с Александром II, чтобы предупредить импе-ратора о надвигающихся несчастиях. Властям пришлось освидетельствовать Буркина как по-мешанного на религиозной почве. При этом он здраво отвечая на вопросы, подписался в про-токоле «посланником божьим ».{nl}В воспоминаниях же священника Василия Ласточкина этот период в жизни Буркина описан несколько по-другому: «Спустя некоторое время после женитьбы Мина Максимович полюбил очень строгую, почти под¬вижническую жизнь. В довершение ко всему этому Мина Максимо¬вич носил на себе вериги, и даже некоторое время провел в Саратовском Спасо-Преображенском монастыре» . {nl}Упомяну также факт, говорящий о том, что у Мины Максимовича набожность уживалась с заносчивостью. В 1859 году он не был допущен к участию в уездном дворянском собрании, так как находился под судом «за нанесение обиды канцеляристу Анатолию Михайловичу Тайбергу» в 1858 году . Как говорится богу – богово, а …{nl} II.{nl}Характерно, что и богобоязненная Пелагея не смогла жить в согласии со своими кре-постными, о чём говорит следующая история. Во второй половине пятидесятых годов Пела-гея Хрисанфовна задумала возвести для своих крестьян (и для себя тоже, поскольку жила она с детьми в той же Грязнухе) новую каменную церковь. До этого в Грязнухе, где проживало до двух тысяч крестьян, была небольшая и ветхая деревянная церковь, которая погорела в 1841-м году. Тогда её подремонтировал ещё Михаил Иванович Готовицкий . Для претворения этого замысла Пелагея Хрисанфовна построила сначала кирпичные мастерские, в которых было из-готовлено необходимое количество кирпичей . Но в стране началась подготовка к рефор-мам, и отношения с крестьянами у барыни испортились. Почти вся деревня подписала жалобу в Сенат «о защите их от произвола помещицы: переселения на неудобные земли, захват садов и имущества, разорения домов» . Дело получило огласку. Раздосадованная барыня передума-ла строить церковь в деревне, и испросила у консистории разрешение на строительство мона-стыря на территории своего имения в 4 верстах от деревни. Разрешение было получено, а жи-телям Грязнухи позднее пришлось сложиться и построить себе церковь самим, но вновь дере-вянную и небольшую .{nl}Так в начале 60-х годов началась история Свято-Троицкого монастыря при селе Грязну-ха, которая была подробно описана в статье, вышедшей к сорокалетию обители, и принадле-жала перу священника Василия Ласточкина, долгие годы служившего в монастыре . Приве-дём её краткое содержание.{nl}По его рассказу, инициатива строительства монастыря на территории имения исходила от Мины Максимовича, поскольку Пелагея Хрисанфовна, затруднялась «по некоторым сооб-ражениям, открыть обитель собственным иждивением». Надо полагать, что ей мешало неже-лание ущемлять свои барские привычки, либо чувство ответственности за пятерых детей (в 1865 г. старшему – Виктору было 36, а младшему – Хрисанфу всего 18 лет), которых она не хотела оставлять без наследства. «Но веские убеждения Мины Максимовича оказались не-оспоримыми, а сам он, в порыве восторга, даже вбил кол на том самом месте, где теперь по-строен большой каменный храм, и сказал: „здесь быть церкви”». {nl}Нужно отметить

Просмотров:

Свято-Троицкий (Дивногорский) монастырь и имение Готовицких в селе Грязнуха.

 

Сегодня в России происходит постепенное восстановление когда-то многочисленных монастырей. Вместе с этим возрос интерес и к их истории. Создание монастырей связано с личностями, которые не могут быть нам сегодня безразличны, поскольку православные обители всегда были не только очагами духовности, но и носителями русской национальной идеи. Не менее интересны сегодня и документы о судьбе монастырей в послереволюционный период. Ликвидация «культовых сооружений» имела свою логику в контексте событий тех лет и заслуживает сегодня объективной оценки. В данной работе приводятся материалы по истории Свято-Троицкого или, как его называли в народе, Дивногорского монастыря от его основания до документального упразднения и физического уничтожения. В связи с этим затрагивается история саратовской семьи Готовицких и их имения в селе Грязнуха Камышинского уезда Саратовской губернии.

Во второй четверти 19 века среди саратовских купцов первым по богатству и размаху деятельности был Хрисанф Иванович Образцов. В истории Саратова он оставил о себе память как крупный благотворитель. Жертвовал он и неимущим в голодный 1833 год[1], и участвовал в благоустройстве Александровской больницы[2], а часть своего наследства положил в банк для раздачи процентов нищим в Лазареву субботу[3]. Жертвовал деньги на ремонт храмов, строительство Спасо-Преображенского монастыря, на его деньги был построен прекрасный храм Михаила Архангела на Горянинской площади[4], который, к сожалению, не дожил до наших дней.

Из четверых детей Хрисанфа Ивановича до зрелого возраста дожили лишь две дочери, и обе оставили о себе память на саратовской земле. Дарья Хрисанфовна была храмоздательницей Духосошественского собора, который её муж – Пётр Фёдорович Тюльпин построил на собственные средства вскоре после смерти тестя[5]. Собор, к  счастью сохранился, и ныне украшает город своими синими куполами. Дарья Хрисанфовна, кроме денежных пожертвований подарила городу участок земли под строительство коммерческого училища[6] и построила дом для священника Духосошественского собора[7].

О другой дочери Хрисанфа Ивановича – Пелагее и пойдёт далее речь.

О её личности можно составить некоторое представление по воспоминаниям современников. Саратовский чиновник Попов замечает, что «из самого богатого, почетного дома, жившего на высокую ногу, Х.И.Образцова, … дети были очень образованные»[8]. А священник Свято-Троицкого монастыря Василий Ласточкин отмечает другую сторону личности будущей основательницы монастыря: «Пелагея Хрисанфовна по природе и, вероятно, по вос­питанию в родной семье, набожная, еще в молодос­ти обнаруживала расположение к делам милосердия. Так, в доме родителей еще и уже по выходу в замужество, она … окружала себя то сиротками-воспитанницами, то бедными девушками и старалась всемерно помогать им своими материальными средствами, которыми обладала для этого в полном достатке»[9].

В середине 20-х годов Пелагея Хрисанфовна выходит замуж за Михаила Ивановича Готовицкого – ротмистра квартировавшего в Саратовской губернии Изюмского полка. За женой сорокалетний гусар, участник войны 1812 года, прошедший Европу до Парижа, взял тогда 129 душ крепостных в деревне Топовке, тогдашнего Камышинского уезда[10].

Но в 1848 году холера оборвала жизнь Хрисанфа Ивановича Образцова, и два его зятя становятся духовниками покойного. Их имущественное положение после смерти тестя резко меняется.

У Готовицкого появляется прекрасный особняк, построенный над Волгой князем Баратаевым, более тысячи крепостных и несколько имений общей площадью до десяти тысяч десятин.

В их числе была и деревня Грязнуха, которая, по всей видимости, была куплена ещё Хрисанфом Ивановичем у наследников тайного советника Волкова, получившего в 1769 году в числе многих петербургских вельмож и этот надел в Саратовской губернии[11].

Около 1850 года Михаил Иванович с Пелагеей Хрисанфовной покидают Саратов и переезжают в Москву, где, однако, жизнь отставного ротмистра оборвалась в 1852 году.

Через некоторое время Пелагея возвращается в Саратовскую губернию и выходит вторично замуж за ветеринарного врача, коллежского асессора Мину Максимовича Буркова, выбрав себе для жительства своё имение в Грязнухе. О личности Мины Максимовича также есть суждение священника Василия Ласточкина: «… спустя  некоторое время после женитьбы, движимый своими душевными по­требностями к образцам высоконравственного порядка, Мина Максимович полюбил очень строгую, почти под­вижническую жизнь, причем  направления созерцатель­ное и деятельное в этой жизни его, вполне гармониро­вали. Нередко видели его увлекавшимся всем своим существом  в созерцание величественных явлений при­роды, когда он, по понятиям окружавших его, стано­вился каким-то особенным  человеком и его мысль уходила далеко за пределы земного, что он и не стеснялся тут же высказывать или горячею молитвою на лоне природы, или глубокомысленными рассуждениями в богословском духе.

… В довершение ко всему этому Мина Максимо­вич носил на себе вериги, и даже некоторое время провел в Саратовском Спасо-Преображенском монастыре»[12].

В Грязнухе тогда жило до двух тысяч крестьян. Для удовлетворения их духовных потребностей служила небольшая и ветхая деревянная церковь, которую в конце 40-х годов подремонтировал ещё Михаил Иванович Готовицкий[13].

Во второй половине пятидесятых годов Пелагея Хрисанфовна задумала возвести для своих крестьян новую каменную церковь. Для начала она построила кирпичные мастерские, в которых было изготовлено необходимое количество кирпичей[14]. Но в стране началась подготовка к реформам, и отношения с крестьянами у барыни испортились. Почти вся деревня подписала жалобу в Сенат на несправедливый раздел земли в грязнухинском поместье[15]. Дело получило огласку. Раздосадованная барыня передумала строить церковь в деревне, и испросила у консистории разрешение на строительство монастыря на территории своего имения. Разрешение было получено, а жителям Грязнухи, позднее пришлось сложиться и построить себе церковь самим, но вновь деревянную и небольшую[16].

Историю создания монастыря можно воссоздать по опубликованным воспоминаниям священника Василия Ласточкина, которые он написал к сорокалетию обители[17]. По его рассказу инициатива исходила от Мины Максимовича.  «Пелагея Хрисанфовна, затрудняясь, по некоторым соображениям, открыть собственным иждивением обитель, согласилась на уговоры свое­го мужа об учреждении женской обители».

У Пелагеи Хрисанфовны было пятеро детей, которых она не хотела оставлять без наследства.  «Пожертвование … могло породить, как предполагалось, значительные и неизбежные хозяйственные осложнения как для экономии жертвовательницы и её наследников, так и для будущего монастыря, ибо это место находилось в середине зе­мельного владения Пелагеи Хрисанфовны. Но опять веские убеждения Мины Максимовича оказались неоспоримыми, а сам он, в порыве восторга, даже вбил кол на том самом месте, где теперь построен большой каменный храм, и сказал: „здесь быть церкви”». Если рассматривать географическое положение вбитого коллежским асессором Бурковым кола, то можем привести следующие сведения, почерпнутые из трудов А.Н.Минха: «до г. Саратова – 124 версты, г. Камы­шина – 84, пристани на Boлге Нижней Банновки – 29 верст[18]».

Надо полагать, что, несмотря на набожность, дочь Хрисанфа Ивановича унаследовала от отца житейскую практичность и расчётливость. «Самой Пелагее Хрисанфовне заводить хлопоты о таком серьезном деле и, главное, принимать на себя все сложные заботы об общине на первых порах её существования представлялось немало препятствий со стороны семейной, житейской.

…И вот на семейном совете, при обсуждении этих, выступивших на очередь, вопросов, решено было пригласить для этого дела … Марию Андреевну Зедлер, проживавшую в то время в г. Камышине, занимавшуюся в своей частной, келейной школе обучением грамоте детей горожан».

Для первоначального обеспечения обители было по­жертвовано124 десятины усадебной земли. Но помимо материальных вложений Бурковы приняли на себя различные стеснения на благо создаваемой обители.

«Первоначально … сестры поместились, за неимением какого бы ни было жилья на отведенном месте, в доме Пелагеи Хрисанфовны в с. Грязнухе. Затем, вскоре же впрочем, был построен каменный дом на общинском месте из тех самых кирпичей, история коих упомянута выше, и сестры перебрались в него. Питались они пока на средства Пелагеи Хрисанфовны».

Вскоре «на пожертвования Пелагеи Хрисанфовны и её присных, а также на собранные сестра­ми средства был построен корпус, деревянный, обложенный кирпичом; в одной половине второго этажа этого корпуса, устроена была церковь».

Окончательно же община была открыта указом Святейшего Синода от 27 мая 1866 года.

Община росла трудами послушниц и пожертвованиями прихожан. «Земли прибавилось, путем покупки соседних угодий; больше чем вдвое против первоначального владения в 124 десятины; в составе земельного владения есть и лес, и сады, и луга, и огороды и пахотная земля с пастбищем». С ростом числа послушниц росло и число зданий монастыря. Во-первых, была «построена и освящена (19 сентября 1891 г.) величественная трехпрестольная церковь во имя Пресвятой Троицы, которая сестрами именуется собором, а 20 июля 1902 года еще и другая церковь — теплая; эта последняя помещается так же во втором этаже, довольно высоко от земли, над кельями».

В 1894 году в монастыре всех строений 11, из них: деревянных – 8 и каменных –  3; крытых деревом – 4, железом – 7. Всего в монастыре на 1894 г. проживало двое мужчин и 150 женщин. Духовенства монастырю было положено одно семейство[19].

 

Сохранились сведения о жизни первой настоятельницы монастыря – Марии Андреевны Зедлер, в пострижении – Херувимы: «Начальница Грязновской Троицкой Общины, Камышинского уезда, монахиня Херувима, из дворян, Образование домашнее, должностей не проходила; послушница со 2 мая 1866 года; с 1866 по 1868 г. проходила разные послушания, в 1869 г состояла церковницею, в 1870 и 1871 г. проходила должность Благочинной; Начальница монастыря с 21 ноября 1872 года»[20].

«В монахи пострижена Преосвященнейшим Павлом епископом Саратовским и Царицинским и наречена Херувимою 21 сентября 1885 года»[21].

Последняя Игуменья монастыря была так же дворянкой, в пострижении – Макария. После революции она неоднократно навещала Готовицких, покинувших Саратовскую губернию.

Послушницы же монастыря в большинстве своём были из простого народа и жизнь их протекала в труде.

«Все сельскохозяйственные работы ведутся самими сестрами при помощи 3-4 работников наемных. … Есть и свой ветряк для размола зернового хлеба. — По келейной рукодельной части приняты в этой обители, как и в других, шитье, вышивки, тканье ковров, шелковых и шерстяных поясов и убранство ис­кусственными цветами икон в рамах, а равно и другие виды женского труда».

 

 Как и у многих русских монастырей у обители были свои святые источники. «Вода в монастыре – пишет Василий Ласточкин – получается из родников, из коих излюбленным сестрами и известным даже в окрестностях считается так называ­емый Ольгин родник, по имени вырывшей его одной из упомянутых выше трех, первыми поступивших в оби­тель, сестер Ольги Степановны Плотниковой.

Так как эта сестра вела очень строгую, в смысле нравственной чистоты, молитвенности и воздержания, жизнь, а её родник и могила служат предметом особого почтения со стороны сестер и приходящих богомольцев. Ежегодно, в день Святителя Николая 9 мая на этот родник бывает, при большом стечении на богомолье пришельцев, крестный ход для освящения во­ды и служится молебен». Этот источник недавно вновь обустроен и привлекает к себе паломников.

Оценить состояние церкви и её бюджет в предреволюционные годы мы можем достаточно детально по сохранившимся в Саратовском областном архиве документам, представлявшимся в те годы в епархию.

В частности, из клировой ведомости Свято-Троицкой церкви Грязнухинского женского монастыря Камышинского уезда Саратовской Епархии за 1912 год[22] можно узнать, что последняя «утварью – достаточна», и что «по штату при ней положено быть одному священнику», казённого жалования которому не положено.

Бюджет на содержание членов притча храма складывался из кружечных доходов, а их за 1912-й год получено 300 рублей, и процентов с капиталов Готовицких, Бурковой, монахини Херувимы, Марахова и Веселовской, которые составили 143 рублей.

Статьи расходов были следующие: жалование – 150 руб., на содержание лошади – 100 руб., на отопление – 50 руб., на провизию 106 руб. 50 коп.

Не менее подробные сведения в документах епархии содержатся и о монастыре[23].

О домах для священно и церковнослужителей на монастырской земле сказано «построены тщанием монастыря и составляют собственность монастыря. Состояние священнического дома порядочное».

Упомянуты другие здания, принадлежащие церкви: «Тёплая церковная домовая – во имя святого Николая, новая; престол в ней один, помещается в жилом корпусе – на втором этаже, здание каменное, довольно прочное, колокольни при ней обустроенной нет». И кроме того: «Тёплая церковь домовая – во имя святого Николая, старая, построенная на средства основательницы общины Пелагеи Бурковой в 1866 году; престол в ней один, на втором этаже, деревянная, обложенная кирпичом – нижний этаж каменный – церковь ветхая, службы в ней три раза в год. В ней помещается церковно-приходская школа».

Сообщается также, что опись церковному имуществу заведена с 1869 года; приходно-расходные книги ведутся монастырём, хранятся в целости; копии с метрических книг хранятся в целости с 1869 года; исповедальные росписи находятся в целости с 1869 года.

При монастыре была церковная школа, в которой обучалось 18 девочек. На содержание школы монастырём отпускалось 8 руб.

Кроме того, была больница на – 6 и богадельня на 10 человек[24].

Приводятся сведения о приходе Свято-Троицкого Грязнухинского монастыря, из которых видно число её обитателей:

  1. Исполняющая должность настоятельницы 1
  2. Сестёр-схимонахинь 2

3.Сестёр-монахинь                                                             37

  1. Сестёр-послушниц 194
  2. Живущих ради Бога 2 муж. и 2 жен.

Итого в приходе …                                                             238 и 2 муж.

 

Финансовые источники существования монастыря за 1912 год указаны в ведомости о приходе денежных сумм и капиталов[25].

«Приход: Оставалось к 1912: наличными – 310 р. 50 к.; билетами 21510 р. 50 к.; кружечные и кошельковые сборы – 628 р. 98 к.; чистая свечная прибыль, доход от  недвижимости – 60 р.; пожертвований – 1901 р., % с капитала – 752 р. 88 к.; разные мелочные и случайные доходы – 3473 р. 7 к.

Итого: 6887 р. 88 к. с остатками за 1912 г. – 28397 р. 93 к.

Расход: на содержание и ремонт 6186 р. 59 к. наличными и 1500 билетами;

на ремонт утвари 3 р. 50 к.; на покупку красного вина, масла ладана и заготовку просфор 128 р. 20 к.; на разные мелочи и случайные потребности 63 р. 10 к.; на содержание духовной консистории и епархиальные нужды 12 р. 56 к.; на содержание священника 754 р. 6 коп

Итого: 8648 р. 2 к.

В остатке на 1913 год 49 р. 91 к. – наличными и 19 700 р. – билетами».

Рассматривая материалы по истории Свято-Троицкого монастыря, нельзя не привести сведения о судьбе детей Пелагеи Хрисанфовны -Готовицких, их имения и бывших крепостных, составлявших население села Грязнуха. Мы не знаем содержания завещания Михаила Ивановича, но по всей видимости, все пятеро его детей получили часть земли и крестьян в Грязнухе. В связи с Грязнухой упоминаются все трое сыновей Виктор, Аркадий и Хрисанф и одна из дочерей – Мария, в замужестве Шомпулева.

В первое время в Грязнухе вместе с матерью жил младший сын Готовицких – Хрисанф Михайлович (р.1847), который в 26 лет становиться местным предводителем дворянства. Вместе со строительством монастыря в 1869 году на противоположном склоне речки Добринки, на ко­торой был устроен пруд, стоится новая усадьба[26].

К 1894 году в усадьбе и выросшем рядом хуторе было 7 жилых домов. Все строения были деревянные, лишь один помещичий дом был обложен кирпичом и покрыт железом[27]. О его внешнем виде можно судить по фотографиям начала 20-го века.

 

 

Здесь родились трое сыновей Михаила Хрисанфовича[28]. В 1878 г., он переходит на службу в Саратов в губернское земское собрание  и в 1886 г. становится Полицмейстером Саратова[29]. А его дети со временем становятся видными общественными деятелями Камышина и Губернии.

Старший сын Михаила Ивановича – Михаил Викторович, после смерти брата Аркадия (в конце 80-х) и Пелагеи Хрисанфовны (в 1889 году) становится владельцем 4000 десятин земли грязнухинского имения[30].

В середине 80-х годов из Средней Азии, где прослужил несколько лет (1876-1882 гг.) при Туркестанском  генерал-губернаторе возвращается на родину сын Виктора Михайловича – Михаил Викторович. Он поселяется вместе с отцом в Грязнухе. В 1886 году он среди членов-основателей СУАК, позже (1890-1893 годах) он предводитель дворянства в двух уездах Саратовской губернии: Камышинском и Царацынском, почетным мировым судьей в Камышинском уезде (1883-1906 гг.) и гласным Саратовского губернского и Камышинского уездного земств[31]. Михаил Викторович был последним владельцем усадьбы и имения в Грязнухе. Фотографии из его семейного альбома, датированные 1914 годом, рисуют нам картинки из жизни монастыря.

 

События 1905-06 годов, именовавшиеся в официальных документах того времени «аграрными беспорядками», не прошла мимо Грязнухи и монастыря. Сохранился интересный документ, иллюстрирующий представление жителей Грязнухи об экономических реформах в аграрном секторе. Как видно из приведённого ниже приговора крестьяне села верили в желание царя облегчить их жизнь, и не спешили бунтовать, ожидая реформ и думая, что собственники земли поделятся с ними, соглашаясь даже на выкуп последней по справедливой цене.

В декабре 1905 года крестьянами Бурковского общества, села Грязнухи, Верхне-Добрниской во­лости, Камышинского уезда «были созваны на сход сельским старостою Афанасием Видищевым», и « имели суждение»  по вопросу, об экономическом  своем положении. «По обсуждении сего вопроса, … из числа 204 домохозяев, имеющих право голоса на сельском сходе, единогласно пришли к следующим заключениям… При  таком малом наделе мы терпим большую тесноту в земле и существование  наше вполне не обеспечено; неурожаи же последних лет приводят крестьянское хозяйство в полное разорение. Усилия наши пополнить недостаток земли покупкою через посредство Крестьянского Поземельного Банка земли у помещика Готовицкого не принесли облегчения, ибо высокие платежи на эту землю и постигшие нас неурожаи приводят нас еще в более бедственное положение. Находясь в столь стесненных экономических условиях и не имея возможности собственными усилиями выйти из этого  бедственного положения, мы приходим к убеждению о необ­ходимости довести о сем до сведения  В Е Р X О В Н О Г О  В О Ж Д Я  нашей родины,   которому не могут не быть близки наши нужды и потому, исчисляя ниже те способы, которыми возможно по нашему убеждению, вывести крестьянское,  трудящееся население на путь экономического благосостояния, решили настоящего приговора всеподданнейше принести к 6лагоусмотрение Е Г О   И М П Е Р А Т О Р С К О Г О    В Е Л И Ч Е С Т В А  и вместе с тем, имея виду, что намеченные нами улучшения крестьянской жизни,  могут быть осуществлены лишь в законодательном порядке через посредство Государственной Думы, копию сего приговора решили послать Его Сиятельству Председателю Комитета Министров, графу С.Ю.Витте на предмет передачи нашего приговора на обсуждение первой Государственной Думы.  

Бли­жайшими и необходимейшими законодательными мерами, направ­ленными к устроению крестьянской экономической жизни, мы считаем следующие:

1) Скорейшее наделение всех разрядов крестьян землею в том количестве, которое может быть обработано каж­дою семьею своими средствами, без наемных рабочих, для чего необходимо расширить площадь крестьянского землепользования за счет земель казенных, удельных, монастырских и частновладельческих, за исключением товарищеских, купленных при содействии Крестьянского поземельного Банка. Указанные земли должны быть изъяты из владения собственников, с удовлетворение последних по справедливой цене и переданы в собственность Государства, которое и должно распределить эту землю между нуждающимися кресть­янами.

2) Понизить существующие платежи за земли, купленные при посредстве Крестьянского Поземельного Банка, а числящиеся за покупщиками недоимки, отсрочить за пределы рассрочки платежа выданной ссуды.

3) Ввести в стране справедливое распределение Государственных налогов, для чего установить подоходный налог и обложить крестьянские земли налогом в зависимости от истинной доходности этой земли.

4) Немедленно приступить к выборам в Государственную Думу с тем, чтобы было обеспечено действительное пред­ставительство от крестьян и чтобы количество крестьянских представителей в Думе отвечало занимаемому крестьянством положению в Государстве, как самого многочис­ленного класса населения.

            Подлинный подписали 50 домохозяев грамотных и 107 неграмотных»[32].

В 1919 году, когда были арестованы Хрисанф Михайлович и его два сына Константин и Михаил, которые выросли в Грязнухе и проводили там много времени вплоть до 1917 года, местные жители написали в Революционный трибунал следующее ходатайство[33]: ВЫПИСКА из протокола общего собрания граждан Грязнухинской волости, Камышинского Уезда, Саратовской губернии от 14 марта сего 1919 года за № 15. Председатель Василий Харитонович Шимулин. Секре­тарь Федор Емелъянович Панасюк.

О ГОТОВИЦКИХ. Общим собранием единогласно постановлено: в виду того, что гр-не Готовицкие: Хрисанф Михайлович, Михаил Хрисанфович и Константин Хрисанфович с семействами в бытность своего проживания при Грязнухинском женском монастыре никаких грубых и репрессивннх мер или других каких либо давлений в 1905 году и никогда по отношению к гражданам не принимали, а на оборот всегда шли на встречу таковым, своими добрыми и полезными советами, зачастую ходатайствуя перед бывшим старым пра­вительством о нуждах граждан, чем заслужили всеобщую любовь всех окружающих граждан и полного доверия почему и выда­ется им настоящее постановление.

Крестьянских волнений как таковых в Грязнухе не было, но уголовный элемент, орудовал на волне всеобщего напряжения в обществе, создавая для пристрастных политиков видимость революционных выступлений. Правительство же в ответ поддерживало войсками и казаками напуганных собственников и местных чиновников.

Впрочем, обратимся к документам, дающим живую картину из жизни Грязнухи того времени. Вот несколько телеграмм осени 1905 года[34]:

«24 ноября Саратов Введенская улица между Приютской и Гимназической Михаилу Викторовичу Готовицкому

Сегодня ночью убиты сестра и караульщик Монастырь в опасности Просим помощи

Монахиня Херувима».

По всей видимости, Михаил Викторович немедленно обратился к губернатору, и реакция последовала незамедлительно, что говорит, как об уважительном отношении Петра Аркадьевича к Готовицким, так и его нетерпимости к необоснованному насилию.

«24 ноября Каменка Камышинскому земскому начальнику Булатову

Камышинскому исправнику

Получили сведения монастырь при Грязнухе опасности ночью 22 ноября убита монахиня караульщик Примите меры Донесите.

Губернатор Столыпин».

Среди телеграмм того дня была и следующая:

«Подтверждаю при открытых грабежах войска не должны стесняться случае необходимости действовать крайними мерами чтобы самом начале положить конец насилиям

Губернатор Столыпин».

Через два дня на запрос губернатора пришёл ответ:

«Убийство монастыре произведено шайкой грабителей покушение грабёж не удалось опасаюсь массового нападения монастырские амбары с хлебом признано полезным присутствие военной охранной силы местной полиции не достаточно настроение участках тревожное угрожают насилием прошу вашего прибытия

Земский начальник Булатов»

В тот же день Столыпин отвечает:

«Земскому начальнику Булатову

Охрана монастыря будет усилена Сам приеду при первой возможности».

И даёт распоряжение:

Камышин. Исправнику.

Немедленно донесите можете ли передвинуть какую либо пехотную часть из находящихся в вашем распоряжении войск монастырь где ожидается разгром».

27 ноября исправник докладывает губернатору:

«Получив телеграмму Вашего превосходительства о монастыре телеграфировал исправляющему должность пристава Чарыкаеву отправиться  монастырь принять меры охраны телеграфировать положение

Днём 25 ноября получил его донесение только о том что 24 ноября монастыре убит караульщик тяжело ранена монахиня вышедшая на крик

Виновные не известны Сообщено следователю Не знаю цели убийства … сейчас командирую туда Гончаренко предложу ему стянуть в монастырь больше стражи … при крайней необходимости разрешите передвинуть в монастырь взвод от Бореля …».

Но этим дело не заканчивается, Столыпин следит за ситуацией вокруг монастыря и в тот же день отвечает исправнику:

«Ваше распоряжение командирован полицейский чиновник Случае необходимости передвиньте монастырь взвод Бореля…»

Месяц спустя (1 января 1906 г.) губернатор вновь телеграфирует исправнику:

«Побудите монастырь учредить за свой счёт две должности пеших стражников. Если согласятся, то оставьте охрану до найма стражников».

Михаил Хрисанфович Готовицкий – тридцатилетний земский начальник соседнего участка просит губернатора забрать казаков из монастыря и соответственно своего имения. По всей видимости, такая охрана сама по себе создавала местным жителям проблемы.

«26 января 1906 г.

Прошу разрешить взять монастыря казаков …

Земский начальник Готовицкий».

Столыпин ответил:

«Разрешаю временно взять казаков монастыря обеспечив охрану его на это время несколькими пешими стражниками».

            События  революции 1917 года, прокатившись по губернии, перевернули жизнь всего населения, в том числе, и ушедших от мира монахинь. Монастырь был разграблен и полуразрушен уже к 1918 году. Как и кем, точно не известно, но отношение новой власти к послушницам, которые были главным образом из «низших сословий»[35] можно оценить по следующей газетной заметке, опубликованной в «Саратовских Известиях» в 1919 году[36]:

«Приглашение монахинь на советские хозяйства.

Ввиду недостатка рабочих рук городской земельный отдел обратился в исполком с просьбой о присылке для полевых работ в полях советского хозяйства 250 монахинь Грушницкого монастыря».

Другой иллюстрацией отношение населения новой России к монашеству может служить цитата из «Окаянных дней»  И.А.Бунина.

Запись за 6 февраля 1918 г.: «На Петровке монахи колют лёд. Прохожие торжествуют, злорадствуют: – Ага! Выгнали! Теперь, брат, заставят!»[37].

На базе монастыря бедняки организовали коммуну «Пионер».

Однако она просуществовала недолго, но оставила в памяти людей яркий след. О том, как в голодный 1921-й год отряд Вакулина окружил монастырские стены, пытаясь уничтожить рассадник советской власти, знают многие местные жители. Осада была долгой и упорной. Но ничего у нападавших не вышло, если бы учитель Карфункель однажды не открыл ворота. Холодной мартовской ночью вакулинцы ворвались на территорию бывшего монастыря. Детей и женщин они отпустили по домам, а с мужчинами очень жестоко расправились.

Однако, даже разорённый монастырь не даёт покоя новым властям. Сохранились документы, в которых решалась судьба зданий монастыря, попавших на баланс местного совхоза. Губернское начальство поручает местному завхозу провести инвентаризацию. В результате в Губернский исполком приходит акт от 7 декабря 1925 г., в котором  сообщается, что кроме 4-х «колоколов, больше не числится никакого церковного имущества, кроме одних стен собора и внутри него старые разбитые киоты сложены в кучу в углу собора…»[38].

Два года спустя из Саратова, однако, снова идёт очередной запрос в Грязнуху. Ответы на поставленные губернским руководством вопросы содержит письмо от 11 мая 1927 г. из Адмотдела Камышинского УИКа адресованное начальнику Адмотдела СарГИКа[39]. В нём «сообщается следующее:

            1) Здание б. Дивногорского Монастыря построено из жженого кирпича, покрыто железом.

            2) Ни в чьём пользовании в настоящее время не находится, т.к. последний из себя представляет лишь капитальные стены.

            3) Данный монастырь закрыт во время гражданской войны в 1918 г. после чего там была организована коммуна «Пионер».

            4) Имеющееся в то время культовое имущество тоже вероятно было передано этой коммуне, но официальных документов на этот счёт нет и установить за давностью лет не представляется возможным.

            5) Здание монастыря и вообще другие постройки его в настоящее время находятся в распоряжении П/отдела госимущества под наблюдением находящегося там Совхоза Камышинского УЗУ.

            6) Самое ближайшее село от монастыря хутор Сажнов на расстоянии ½ версты и с.Грязнуха 3 версты.

            7)  Взгляд населения на ликвидацию означенного здания в настоящее время безразличен.

            8) В отношении мнения ВИКа о ликвидации, то последний считает фактически здание уже ликвидированным, т.к. никакого культового имущества нет, за исключением пришедших в негодность жилых построек.

            9) В настоящее время жилые постройки монастыря заняты Совхозом УЗУ и Детдомом, а с будущего учебного года намечено открытие с/х школы повышенного типа, т.к. на это имеется желание со стороны населения.

            Со своей стороны, Адмотд Камышинского УИКа считает ликвидацию необходимой для разрешения вопроса в окончательном смысле».

И на заседании Президиума Саратовского Губисполкома от 20 июля 1927 года[40] было постановлено в окончательном смысле:

«а)Имея ввиду, что здание хра­ма Дивногородского монастыря при с Грязнуха, Камышинского уезда не используется для культовых целей с 1918 года, таковое ликвидировать поручив ГЗУ по согласованию с Камышинским Уисполкомом разрешить вопрос о назначении построек монастыря, числящихся в составе государствен­ных неземельных имуществ.

б) Предложить ГАО оставшиеся четыре колокола храма общим весом в 270 пудов 33 фун., передать в Госфонд».

Старожилы села Грязнухи, которое зачем-то совсем недавно переименовано в Вишнёвое и находится в пределах Волгоградской области (всего в 3-4 км. от границы с Саратовской), рассказывают, что разборка стен зданий монастыря происходила в середине 50-х годов 20 века.

Ныне о местонахождении монастыря говорят только кусты одичавшей сирени и окультуренный недавно Ольгин родник.

О точном расположении зданий нет никакой подсказки. А о расположении усадьбы подсказывает одичавший парк на противоположном склоне поймы речки Добринки.

 

[1] ГАСО, ф.407, оп.1, д.3236, л.14об

[2] Саратовские губернские ведомости, 1841, №39, стр.174

[3] Саратовский справочный листок (далее ССЛ), 1870, №70

[4] Беккер К.И. Воспоминания о Саратовской губернии. М. 1852. стр.11.

[5] ССЛ, 1869, 26 февраля, № 43

[6] Славин И.Я. Минувшее – пережитое. Волга.

[7] Саратовские епархиальные ведомости. 1915, №1-2.

[8] Попов К.И. Записки о Саратове.// Саратовский край Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый. Саратов. 1893. Стр.178-179.

[9] Василий Ласточкин. Свято-Троицкий Грязнухинскй женский монастырь. Саратовские епархиальные ведомости.

[10] ГАСО, ф.19, оп.1, д.667, л.

[11] Хованский Н.Ф. Очерки по истории крепостного права. //Материалы по крепостному праву. Саратовская губерния. Саратов. 1911. Стр.

[12] Василий Ласточкин. Свято-Троицкий Грязнухинскй женский монастырь. Саратовские епархиальные ведомости.

[13] Минх

[14] Василий Ласточкин. Свято-Троицкий Грязнухинскй женский монастырь. Саратовские епархиальные ведомости.

[15]

[16] ГАСО, Ф.135

[17] Василий Ласточкин. Свято-Троицкий Грязнухинскй женский монастырь. Саратовские епархиальные ведомости.

[18] Минх

[19] ГАСО, Ф.135

[20] ГАСО, Ф.135

[21] ГАСО, Ф.135

[22] ГАСО, Ф.135

[23] ГАСО, Ф.135

[24] ГАСО, Ф.135

[25] ГАСО, Ф.135

[26] Минх

[27] Минх

[28] ГАСО, Ф.19

[29] ГАСО, Ф.1

[30] Минх

[31] Труды СУАК

[32] ГАСО, Ф.1

[33] ГАСО, Ф.507

[34] ГАСО, Ф.1,

[35] ГАСО, Ф.135

[36] Саратовские Известия», 1918

[37] Бунин И.А. Окаянные дни.

[38] ГАСО, ф.521

[39]ГАСО, ф.521

[40] ГАСО, ф.521

 

Просмотров:

ГОРОДСКИЕ ГОЛОВЫ Х.И.ОБРАЗЦОВ И П.Ф.ТЮЛЬПИН

     Городские головы:  Хрисанф Иванович Образцов и Пётр Фёдорович Тюльпин были заметными фигурами в жизни Саратова николаевской эпохи. Однако, в краеведческой литературе сведений о них приводится незаслуженно мало. Между тем они были самыми богатыми и влиятельными купцами Саратова второй четверти XIX века. Настоящая работа суммирует накопленные на сегодня материалы о жизни и деятельности этих незаурядных личностей. Источниками приведённых сведений служат документы Государ-ственного архива Саратовской области, периодика тех лет и мемуары старожилов Саратова.

Х.И.Образцов и П.Ф.Тюльпин являлись типичными представителями своего времени. Сегодня биографии этих людей интересны нам, в том числе, и потому, что в то время, как и в наши дни, происходило формирование крупных капиталов, давших в дальнейшем почву к  буржуазному развитию России. Несмотря на то, что в николаевское время общество ещё строго разделялось на сословные группы, уже можно наблюдать тенденцию к смешению сословий, в том числе, и в финансовой элите страны. Дворяне зачастую занимались откупами и различными видами предпринимательства, тогда как богатые купцы стремились перейти в дворянство.

Мемуаристы того времени подмечали стремление богатых купцов войти в привилегированные слои общества. Так в 1834 г. в «Панораме Петербурга» Башуцкий подмечает, что: «в лучших семействах купеческих поощряют сношения их с высшими сословиями»[1]. Саратовский чиновник Попов в своих записках вторит: « Иные купцы желали и искали случая, чтобы своих дочерей отдавать замуж за дворян …, чтобы иметь крепостных людей и деревеньку с крестьянами на их имена …». Однако, он отмечает неоднородность купеческой среды. С одной стороны: «Жены и дочери купцов того времени мало выезжали на дворянские балы и вечера; дворянство как-то от купечества отделялось; да и купечество находило предосудительным, чтобы их дочери и сыновья знакомились с дворянскими домами». С другой: «Выезжали разве из самого богатого, почетного дома, жившего на высокую ногу, каким был дом почетного гражданина Х.И.Образцова, которого дети были очень образованные»[2].

Из какой же среды вышел этот человек, которого так выделяет из общей купеческой среды саратовский мемуарист?

К сожалению, на сегодняшний день не хватает документов, чтобы выстроить родословную Х.И.Образцова. Мы даже не знаем, где в 1774 г. родился Хрисанф Иванович. Фамилия его весьма распространена в России, и в саратовских документах XVIII века фигурируют несколько Образцовых. Первое упоминание об отце Хрисанфа Ивановича – Иване Матвеевиче находим в документах городского магистрата, когда в 1809 г. он записывается из однодворцев в саратовские купцы 3-й гильдии[3]. Известно так же, что дочь Хрисанфа Ивановича Мария находилась в шестой степени родства со своим мужем – представителем тверской купеческой династии Александром Михайловичем Тюльпиным[4]. Это говорит о родстве саратовских Образцовых с тверской, точнее ржевской именитой купеческой семьёй, портреты которых работы Венецианова украшают сегодня Третьяковскую галерею[5]. Обращаясь к истории Ржева находим, что в XVII веке там служил воеводой некий Образцов[6], о чём напоминает сохранившееся до сих пор рядом с городом местечко Образцово. Можно лишь предполагать, что представители рода служилых людей Образцовых, осевших в Тверской губернии, и были пращурами того однодворца, который был отцом Хрисанфа Ивановича. Тверь и Саратов, соединённые Волгой имели обширные торговые связи, и появление в нашем городе торгового человека с верховий важнейшей торговой магистрали России совершенно неудивительно.

О деловых качествах Хрисанфа Ивановича можно судить по скорости роста его капитала. Ещё в 1814 году, приняв дело от умершего отца – купца 3-й гильдии[7], сорокалетний Хрисанф Иванович числится в списке Саратовских купцов, не имеющих собственного дома[8]. Однако, дела у него шли хорошо, и в 1816 г.  он уже в списках купцов 2-й гильдии с капиталом 20 025 рублей[9]. Конечно, его оборот фактически был намного больше, но 1% налог купцы платили с минимального значения капитала, необходимого для принятия в соответствующую гильдию. Это было возможно потому, что согласно статьи 97 Городового положения 1785 г. следовало: «объявление капитала оставить на показании по совести каждого, и … нигде и не под каким видом об утайке капитала доноса не принимать и следствия не чинить»[10].

Вступив во 2-ю гильдию, Хрисанф Иванович получил возможность, кроме прочих привилегий, торговать по всей территории России, а за службу получать чины.

В 1819 г. в саратовской соляной конторе прошла реорганизация.  «Из одной экспедиции, бывшей под управлением у Губернатора, образовались три отделения. Одно запасное. Другое развозное, третье продажное»[11]. Возглавил новую структуру М.А.Устинов. Вероятно, он и пригласил к себе в сослуживцы Хрисанфа Ивановича, который поступил на службу в Саратовской Солевозной комиссии астраханским и кавказским комиссионером[12].

Согласно формулярного списка, Образцов за эти три года перевез возами 3 000 000 пудов соли в казённые амбары, «сберегая при этом в пользу казны до 50 рублей». И был отмечен за «отличное на пользу казны усердие» департаментом горных и соляных дел «соответственной званию его наградой».

По сведениям Костомарова, Саратовская солевозная комиссия вывозила в соляные магазины в начале XIX века до 8 – 10 миллионов пудов соли ежегодно. Соответственно, поставляя в Астрахань и на Кавказ по 1 миллиону пудов соли ежегодно, Хрисанф Иванович выполнял более 10% всех казённых поставок.

Костомаров прикидывал, что «если счесть все издержки, какие купец, торгующий солью, должен понести при перевозе, перегрузке и насыпке соли, то окажется, что он получает не более одной копейки с пуда, что составит менее трёх процентов со ста; но такой незначительный выигрыш вознаграждается обширным размером покупки и скорым обращением капитала» [13]. Даже при самой скромной прикидке Хрисанф Иванович заработал за эти годы 30 000 рублей.

По окончании службы в Солевозной комиссии Образцов строит самый дорогой  в то время (по крайней мере, по оценочной стоимости) дом на углу Московской и Вознесенской улиц[14]. После пожара 1811 г. город фактически отстраивался вновь, и на центральной Московской улице это здание однозначно выделялось, как размерами, так и роскошью. Дом сохранился, но в значительно изменённом виде. Во время пожара 1855 г. он сильно пострадал и, в частности, утратил колонны на фасаде[15]. В мемуарах Шомпулева находим упоминание об этом доме в котором с 1869 г. по 1903 г. проживали саратовские губернаторы.  «Саратовским городским обществом был приобретен для губернатора один из лучших домов в городе с роскошной обстановкой … достойное помещение для такого аристократа, каким был князь Сергей Павлович» (первым хозяином был С.П.Гагарин) [16].

Однозначно, на Образцова оказал влияние управляющий соляной конторы – Устинов, который был на 20 лет старше своего подчинённого. Купец по происхождению Михаил Андрианович, благодаря блестящей карьере на государственной службе, достиг чина, позволившего ему перейти в потомственные дворяне, и он окончил жизнь крупным саратовским помещиком[17]. Хрисанф Иванович, как и Устинов брал винные откупа. Детей своих он отдал, так же как и Устинов за дворян, скупая на них крестьян и земли. Есть сведения, что Образцов и Устинов оставались после совместной службы деловыми партнёрами. В частности, Хованский в своей работе по крепостному праву приводит факт, что Хрисанф Иванович отослал именно М.АУстинову своих крестьян, которые попытались получить от него волю[18], поскольку их покупка купцом (а не дворянином) была противозаконна.

В 1825 г Хрисанф Иванович состоял уже в 1-й гильдии и помимо жилого дома имел лавку железных товаров на верхнем Базаре и два лабаза на берегу Волги для торговли рыбой и другими товарами[19]. В это время в Саратове проживало немногим более 15 000 человек, из которых  более 1500 было в купеческом сословии[20], но в первой гильдии состояло только два купца: Образцов и Боборыкин[21]. В это время Хрисанф Иванович «торговал хлебом, скотом и солёной рыбой – оптом и подробно»[22].

Купцы первой гильдии, а в то время это заявленный капитал свыше 50 000 рублей, уже имели право иметь фабрики и заводы, загородные дома и торговать за пределами империи. Пользуясь этим правом, Хрисанф Иванович уже имел в Астрахани пивной завод[23] и загородный дом в Стрелковке под Саратовом[24].

В 1827 г. была отменена государственная монополия на винную торговлю, и вновь вводится система откупов. Хрисанф Иванович тут же включается в торги. По опубликованному положению «…купечество допускаемо будет к откупам не иначе как по размеру платежа откупных сумм, какой по гильдиям определен…». Комиссия Городского магистрата в том же году оценивает дом Образцова в 35 000 рублей[25], поскольку «в качестве залога, – по тому же положению, – допускаются каменные дома, крытые железом в губернских городах»[26]. Складывается впечатление, что, строя такой дорогой дом Хрисанф Иванович понимал, что, таким образом, не вынимает деньги из оборота навсегда.

Кроме того, он, как залогодатель должен был показать, что его годовой доход составляет не менее 1/8 стоимости дома. И комиссия даёт ему справку, что он в ближайшее время, как и ранее, по их мнению, будет зарабатывать в год не менее 4375 рублей.

Как видно из документов того времени, помимо официальных доходов винные откупщики наживались на различных злоупотреблениях, которые требовали соответствующих взаимоотношений с фискальными органами. Для этого откупщики «налаживали» тесные связи с представителями власти на местах. Существовала даже целая система взяток, подкупов, дарений, носившая практически легальный характер. Можем быть уверены, что Хрисанф Иванович был желанным гостем во многих саратовских домах. В воспоминаниях Попова есть такая фраза: «Из первенствующих купцов были: Устинов … Образцов, Катенев, Попов …… и другие. Все эти фамилии … имели большое влияние в Саратове во всем и на всех»[27].

В 1832 году правительство выделило новое сословие – потомственных почетных гражданин, тем самым, закрепив, в том числе, за детьми купцов, пробывших в статусе купца 1-й гильдии более 10 лет, привилегии полученные их отцами. Это приблизило ещё на один шаг знатное купечество к дворянам. Уже в 1833 г Хрисанф Иванович был возведен с семейством в это звание. Кроме всего прочего, это существенно уменьшило его отчисления в казну. Отметим, что в Саратове в 1836 году было всего четыре почётных гражданина: Образцов, Гусев, Горбунов, Канин[28].

Хрисанф Иванович продолжает покупку недвижимости и в 1840 г  в списке домовладельцев Саратова у него два каменных кирпичных дома,  лабаз на берегу Волги стоимостью 3000 руб., а также за его дочерью Пелагеей деревянный дом на каменном фундаменте[29].

Приращивая свой капитал, Хрисанф Иванович не избегал общественных должностей и благотворительности.

Став купцом 2-й гильдии, он регулярно выбирается в городской магистрат, который являлся не только органом, предназначенным для сбора податей, но и сословным органом самоуправления, защищавшим торговых и промышленных людей от произвола коронных чиновников. В 1819-1822 гг. Хрисанф Иванович – ратман городского магистрата, а в 1822-1825 гг. – бургомистр Саратова[30]. За деятельность на этих постах отмечен купцами похвальным листом. Магистраты находились в ведении МВД и служащие его становились чиновниками, на которых заводились формулярные списки, но за выслугу лет они не получали жалования, и не имели наград и привилегий.

В 1828-1834 гг. Хрисанф Иванович два трёхлетия служил заседателем в Саратовской палате уголовного суда, где также получил благодарственный аттестат.

Внешний облик купцов избранных на должности красочно описал И.Я.Славин в своих мемуарах: «мундир со стоячим бархат­ным с золотым шитьём воротником, такими же обшлагами, двубортный, с золотыми пуговицами, длинный, спускающийся иногда несколько ниже колен. При мундире — сабля военного, кава­лерийского образца, без темляка, золочёная; она повязывалась поверх мундира и волочилась по земле, как у лихого гусара»[31].

Должность городского головы стала продолжением его службы на благо города. В 1840 г. Общее градское собрание избирает его на эту должность.  Хрисанфу Ивановичу тогда было уже 66 лет. Леопольдов пишет: «Он хорошо правил городом и городским хозяйством, но уже лета изменяли силам и желанию его. Снимал воды в Каспийском море, торговал рыбою, много скупал земель, имел лучший дом в Саратове, и его считали Миллионером – первым капиталистом в городе. Любил хлебосольство и общежитие, но человек был старого закала; практик, но без образования»[32] .

Чем же было вызвано доверие имущих нашего города к этому уже немолодому человеку? Депутатами градского собрания были горожане, платившие окладной сбор не менее 50 рублей в год, то есть фактически это исключительно состоятельные люди, имевшие каменные дома в городе Саратове. Безусловно, на их выбор повлияли деловые качества Хрисанфа Ивановича, его постоянное активное участие в жизни города и, конечно же,  щедрая благотворительность.

О благотворительности Хрисанфа Ивановича имеется немало сведений. Ещё, будучи купцом 3-й гильдии, не имевшим даже собственного дома он участвует вместе со всеми богатыми горожанами в сборе средств на войну с Наполеоном. В общей сумме в 50 000 рублей есть и его 120 рублей [33]. Такую же сумму внесло большинство именитых горожан. Для сравнения можем вспомнить, что годовой налог с капитала, который уплачивал тогда Хрисанф Иванович, составлял 80 рублей.

В 1822 году Хрисанф Иванович  при перенесении после пожара Спасо-Преображенского монастыря с подножия Соколовой горы «движимый благочестивыми чувствами, просил преосвященного Амвросия, епископа пензенского и саратовского … бывший монастырский храм обратить в приходскую церковь… На пользу нового монастыря Образцов пожертвовал 5000 рублей, а храм прилично украсил. Прошение его было уважено…. Таким образом благочестивое усердие этого гражданина устранило и для горных жителей Саратова препятствие иметь во всякое время христианское утешение в слышании божественного служения» [34].

Благотворительность Образцова порождалась не тщеславием, а истинной добродетельностью. Когда неурожай хлеба, случившегося в 1833 году, вызвал голод среди беднейших слоёв населения, он совершил крупное пожертвование, чтобы спасти своих сограждан от голодной смерти. За это Хрисанф Иванович был отмечен самим Николаем I, который в 1834 г. всемилостивейше наградил жертвователя золотой медалью на Аннинской ленте, которую в то время люди купеческого сословия носили на шее [35].

В 1841 г. в «Саратовских губернских ведомостях» находим официальную благодарность от министра внутренних дел: «Саратовскому городскому голове, почётному гражданину Образцову за пожертвование в пользу Александровской богадельни столовой посуды и платья»[36].

Хрисанф Иванович выстроил напротив своего дома, не принимая ни от кого участия, новую великолепную церковь во имя Вознесения Господня известную более, как собор Михаила Архангела[37]. Здание находилось на пересечении нынешних улиц Московской и Октябрьской, и было разрушено в 1935 году.

Составляя своё завещание, Хрисанф Иванович не забыл также и своих неимущих сограждан. Согласно его последней воли, было «внесено в Саратовский приказ общественного призрения из наличного его капитала на всегдашнее время 14 285 руб. 71 и ½ коп сер., с тем чтобы накопившиеся на сей капитал проценты были получаемы сиротским судом и по распоряжению думы ежегодно раздавались доброго и честного поведения неимущим гражданам города Саратова, в Лазареву субботу, семейным по 4 руб. 28 и ½ коп., а одиноким по 2 руб. 85 и ½ коп., в поминовение усопшего Образцова и его сродников. Получаемые из сего капитала проценты раздаются неимущим гражданам с 1849 г., но без всякого дознания и удостоверения о положении нуждающихся»[38].

Скончался Хрисанф Иванович в 1847 году от холеры. Леопольдов пишет: «15 августа, в день успения Божьей Матери, он был у обедни в церкви близ дома его; из церкви пошёл через трапезу, а в трапезе было до 10 гробов умерших холерою. Увидев их, оробел, пришёл домой, и с ним тут же открылись припадки холеры. К ночи он уже был на столе, то есть жертвою эпидемии»[39]. Похоронен был на кладбище Спасо-Преображенского мона-стыря[40].

В 1847 году, когда холера унесла жизнь Хрисанфа Ивановича, из его пятерых детей были живы лишь две дочери Пелагея и Дарья, поэтому его душеприказчиками стали два его зятя – Петр Федорович Тюльпин и Михаил Иванович Готовицкий. К сожалению, не сохранилось сведений о содержании завещания. Не удалось так же найти достаточно сведений и об имуществе детей Образцова. Но в 1852 году умирает М.И.Готовицкий, а в 1859 году и П.Ф.Тюльпин, и всё нажитое Хрисанфом Ивановичем достаётся его десяти внукам. Документы тех лет сохранились значительно лучше и по ним можно судить о величине состояния, доставшегося наследникам от покойного.

Кратко рассмотрим, имеющиеся сведения о детях и внуках Хрисанфа Ивановича, многие из которых оставили заметный след в истории Саратовского края. Всего у него родилось три дочери: Дарья, Пелагея и Мария, и два сына: Василий и Пётр[41]. Василий умер годовалым ребёнком, а Мария и Пётр умерли совсем молодыми. При этом Петр оставил после себя малолетнего сына Хрисанфа.

Старшая дочь Дарья около 1820 г. выходит замуж за тверского купца Петра Федоровича Тюльпина, который приписался к Саратовскому купечеству в декабре 1818 г[42]. Капитал его после женитьбы стремительно рос и в 1826 г. он уже купец 3-й гильдии[43], а вскоре после кончины тестя – в первой гильдии и потомственный почетный гражданин. Был он откупщиком в различных городах: Нижнем Новгороде, Тамбове, Моршанске, Кирсанове, Шацке, Темникове, Чухломе и Кузнецке[44].

Пётр Фёдорович дважды на трёхлетия избирается городским головой в 1845 и 1849 г. Леопольдов даёт ему следующую характеристику: «Человек богатый, расторопный, сведущий и честный, который служил шесть лет на должности городского головы и вел городские дела в порядке. Имел несколько домов и пристань в городе и земли. Содержал откупа в разных городах империи и вместе с тем занимался хлебною торговлей. Будучи сыном православной церкви, он от усердия и избытка материального, устроил на горах, вместо маленькой деревянной церкви, великолепную каменную, во имя Сошествия Святого Духа, снабдил её хорошим звоном, утварью и всеми необходимыми принадлежностями, так, что храм составляет красу города. Бедные нагорные жители очень рады, что благочестивый хозяин города доставил им вечное утешение молиться в нем, и благословляют его память»[45].

Храм был построен в 1855 г. и украшен, в том числе и на пожертвования граждан, но из 13 колоколов самый большой в 431 пуд – дар супругов Тюльпиных. Синие купола этого собора у подножия Соколовой горы и поныне украшают город.

В 1843 году Петром Фёдоровичем был пожертвован колокольне Александра-Невского собора колокол в 250 пудов. Это событие упоминает Леопольдов, «огромная толпа граждан перевезла торжественно его на больших дровнях на, себе, по глубокому снегу и подняла его на колокольню, накануне Рождества Христова»[46].

В 1843 году из 4844 руб.59 коп. собранных всем городом он жертвует 767 рублей 44 копеек серебром на открытие первого в городе – Мариинского детского приюта[47], давшего название Приютской (Комсомольской) улице. Здание сохранилось, и находиться на углу с улицей М.Сергиевской (ныне Мичурина). Приют принимал детей малообеспеченных родителей, не имевших времени и денег на начальное образование своих детей.

В 1858 г. уже на капиталы Петра Фёдоровича основан приют св. Хрисанфа в Тихом переулке близ Митрофаньевской площади на 28 воспитанников[48]. Саратовский справочный листок пишет, что это самое крупное пожертвование на благотворительность за историю города[49]. К сожалению здание не сохранилось.

По сведениям Жеребцова Петр Федорович состоял директором губернского Попечительства о тюрьмах и был почетным членом детских приютов[50].

П.Ф.Тюльпин имел красивейший в городе особняк, построенный в стиле классицизма, оцененный в 1840 году в 26 000 рублей (второй по стоимости после дома Образцова), который и ныне украшает улицу  Чернышевского.(Б.Сергиевскую)[51].

Похоронен также на кладбище Спасо-Преображенского мужского монастыря.

Его вдова – Дарья Хрисанфовна как и её супруг не жалела денег на благотворительность. В 1850 году она жертвует 50 руб. на переделку серебряной утвари Троицкого собора[52]. Она строит на свои средства дом для священника Духосошественского собора[53]. Дарья Хрисанфовна была постоянной жертвовальницей приюта – «Убежища Св. Хрисанфа», построенного её покойным мужем и других благотворительных учреждений.

Кроме того, она пожертвовала конце пятидесятых годов XIX в. городскому управлению для коммерческого или ремес­ленного училища участок городской земли, который занимал обширное пространство, выходящее на три улицы – на Соборную площадь, Бабушкин взвоз и Малую Сергиевскую улицы. Городская дума позднее обменяла этот участок, на казённое место на углу Никольской и Большой Кострижной улиц. Место Тюльпиной отошло казне и было передано судебному ведом­ству, для здания, которое так и не было построено. Место подаренное Дарьей Хрисанфовной не получило назначения, которое было определено жертвовательницей. Коммерческое училище получило здание на Константиновской улице. А для Александровского ремеслен­ного училища городом в конце шестидесятых годов было куплено обширное место Унковского, выходившее на Большую Кострижную и Константиновскую улицы[54].

Сын Петра Фёдоровича Пётр Петрович Тюльпин унаследовал от отца несколько участков городской земли и вкладывал деньги в недвижимость. В бурно растущем в 60-е годы 19 века Саратове такое вложение денег однозначно было перспективно. В Саратове, кроме родительского дома, отписанного его матери, по окладным книгам значатся четыре дворовых места со сбором в 1000, 1500, 12 960 и 15 000 рублей[55], что говорит об их стоимости порядка трёх миллионов рублей.  Самый большой свой дом в Гимназическом переулке он передал незадолго до кончины коммерческому клубу. На реконструкцию здания для этой цели он дополнительно истратил 10 000 рублей[56].

Умер Пётр Петрович в 1871 году 34 лет отроду, и наследниками Тюльпина стала его жена, вторично вышедшая замуж за камер-юнкера двора, предводителя вольского дворянства Александра Алексеевича Столыпина и их единственная дочь Аглаида. Уже в 1873 году в Саратовском детском приюте Галкина-Врасского была учреждена стипендия имени Аглаиды Тюльпиной, которая лишилась отца в 9 лет. Выплачивалась стипендия с процентов от суммы  в 750 рублей, внесённой А. А. Столыпиною[57].

Аглаида выходит замуж за Адольфа Андреевича Тилло основателя и первого председателя  Саратовской учёной архивной комиссии. По наследству Аглаиде, помимо земельных участков, достались два каменных дома и три каменных одноэтажных лавки. А. А. Тилло, овдовев и оставшись бездетным, дарит Радищевскому музею и СУАК, к её 25-тилетию, купленный им в 1901 году особняк, и все свои коллекции древностей и произведения искусства, а также капитал в 150 000 рублей. Можно предполагать, что в его дар вошла существенная частица состояния прадеда его жены – Хрисанфа Образцова.

В 1831 году дальний родственник Петра Фёдоровича Тюльпина, но, выслужившийся до должности позволившей ему перейти в дворянство, – Александр Михайлович Тюльпин женится на другой дочери Образцова – Марье Хрисанфовне, за которой взял в приданое 81 душ мужского пола в селе Кикино Вольского уезда (ныне Балтайского района) и деревянный дом в Саратове. Происходя также из тверских купцов, он закончил в 1813 г. Петербургское коммерческое училище кандидатом коммерции. Начал работать податным инспектором в Бесарабии. Но вдруг бросает службу, появляется в Саратове женихом, а через год после свадьбы он уже губернский прокурор в Воронеже, и с 1834 по 1837 г. в той же должности надворным советником в Саратове. В 1836 году Мария умирает, и он уезжает из Саратова. Вторично женат на княжне Путятиной. Вновь появляется в Саратове во второй половине XIX века, выйдя в отставку, и живёт у себя в Кикино[58].

В середине 20-х годов третья дочь Хрисанфа Ивановича – Пелагея выходит замуж за Михаила Ивановича Готовицкого ротмистра гусарского Изюмского полка, квартировавшего тогда в Саратовской губернии. Сам Михаил Иванович, уйдя в отставку, не имел за душой ничего кроме нескольких медалей за участие в войне 1812 года. За женой же он взял 118 душ мужского пола и 900 десятин при деревне Топовка Камышинского уезда[59]  и особняк, построенный князем Баратаевым на Князевском взвозе. После смерти Хрисанфа Ивановича к нему отходит по сведениям из различных источников в Саратовском уезде: 110 десятин при селе Быковка, 2270 – при селе Поповка, 750 – при селе Сторожовка и 1730 – при селе Ивановка, а также 3000 десятин при селе Грязнуха Камышинского уезда и имение в Рязанской губернии. Крепостных при этих землях было до 1000 душ в Саратовской губернии и до 200 в Рязанской. Как мы видим, та часть богатство Образцова, которая досталась Готовицкому, заключалась в 10 000 десятин с более чем тысячью крепостных. Надо полагать, что это составляло не более половины капиталов Образцова, поскольку наследство делилось на него (Готовицкого), и второго зятя – Тюльпина, а так же внука Хрисанфа.

После смерти Михаила Ивановича наследниками всего состояния стала Пелагея Хрисанфовна, вышедшая вторично замуж за коллежского асессора Мину Максимовича Буркова, и её пятеро детей.

Замечательно, что Пелагея стала также крупной благотворительницей, построив на земле своего имения Грязнухинский Свято-Троицкий монастырь, в котором перед революцией находили успокоение более 180 монахинь. Ныне село Грязнуха переименовано в Вишнёвое, а о монастыре напоминают лишь бугорки на месте разрушенных строений.

Наследником основной части состояния Готовицких, после смерти матери стал старший сын Виктор Михайлович – отец одного из основателей СУАК, учёного-востоковеда и общественного деятеля губернии Михаила Викторовича Готовицкого.

Младший из сыновей Готовицкого – Хрисанф Михайлович дослужился до должности полицмейстера Саратова и воспитал троих сыновей, ставших также известными  демократическими общественными деятелями губернии.

Дочери Пелагеи Хрисанфовны выходят замуж за известных Саратовских личностей. Мария – за общественного деятеля и писателя Виктора Антоновича Шомпулева, Мелитина – за Николая Павловича Корбутовского, не менее известного в губернии общественного деятеля и предпринимателя – пропагандиста агрономических знаний, имения которого были не наследственные, а получены в приданое, из земель скупленных Образцовым.

Внук Хрисанфа Ивановича от рано умершего сына Петра женатого на дворянке Ольге Николаевне Панкратовой – потомственный почётный гражданин Хрисанф Петрович  Образцов окончил Московское коммерческое училище. Вернувшись в Саратов, женился, также на дворянке. Занимался он и недвижимостью, и ценными бумагами, и страхованием, и конезаводством (близь Сторожовки), и различными видами торговли. Но известен он, пожалуй, больше, как общественный деятель. В каких только организациях мы находим его действительным членом. Он и гласный Городской общественной управы; и гласный уездного земства; он и в губернском попечительстве детских приютов и директор приюта Галкина-Врасского; член попечительского совета Александровского ремесленного училища; почётный мировой судья и член съезда мировых судей Саратовского городского округа; член судебного присутствия; член общества воспомоществования молодым людям, стремящихся к высшему образованию; член общества воспомоществования торгово-промышленному труду; общества попечения о раненых и больных воинах; попечитель над исправительными арестантскими отделениями. Мы видим его среди первых пяти старшин купеческого клуба среди таких людей, как: К. К. Шапошников,  Т. Е. Жегин, К. К. Штаф и И. И. Зейферт[60].

Особняк Хрисанфа Петровича, находившийся на Малой Сергиевской улице сохранился и поныне. О хозяине дома напоминает вензель над парадным входом – Х.П.

Таким образом, сегодня можно сказать, что Образцов и Тюльпин представляли тот тип купца николаевской эпохи, который рвался из своей консервативной сословной среды. В воспоминаниях Петербургского купца Лейкина находим портрет такого купца: «…не одевался по-русски и не носил бороды … был прилично грамотный, служил по выбору в сиротском суде и состоял даже членом Немецкого клуба»[61]. Как косвенное доказательство европейского духа в быту П.Ф.Тюльпина служит экспонат Радищевского музея  – сигарная коробка XVIII века, переданная музею его потомками[62].

Мы видим, что Дети и внуки Образцова и Тюльпина перешли либо в дворянство, либо во вновь формирующийся класс буржуазии – новый тип российского предпринимателя, с университетским образованием и совсем иным типом мышления. Единственно в чём мы видим преемственность – это их активное участие в общественной жизни и щедрую благотворительность. Они выглядели и жили, уже совсем по-другому, впрочем, и жили они в другой России.

 

[1] Башуцкий А.П. Панорама Санктпетербурга. СПб., 1834.Ч.3. Ближайшее знакомство с С.-Петербургом.С.52-55

[2] Попов К.И. Записки о Саратове.// Саратовский край Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый. Саратов. 1893. Стр.178-179.

[3] Государственный архив саратовской области (далее ГАСО), ф.28,оп.1, д.493, л.20-20об.

[4]Соколов В.П. Описание архива Саратовской Троицкой церкви (старого собора).//Труды СУАК.-Том.3.-Вып.1(15), стр.137.

[5] Государственная Третьяковская Галерея. Живопись XVIII – начала XX века. Каталог М., «Изобразительное искусство», 1984.

[6] Разрядная книга 1598-1638 гг. М.1974

[7] ГАСО, ф.28,оп.1, д.493, л.20-20об.

[8] там же, ф.3. оп.1, д.802, л.111

[9] там же, ф.3, оп.1, д.2029, л.82

[10]цит. по ГАСО, ф.407, оп.1, д.2436, л.2.

[11] Дневник Скопина Г.А.//Саратовский исторический сборник. Том первый. Саратов. 1891. Стр.549.

[12] ГАСО, ф.407, оп.1, д.3236, л.14об

[13] Саратовские Губернские ведомости (далее СГВ), 1857, №30.

[14] ГАСО, ф.3, оп.1, д.2126, л.33; там же, ф.15, оп.1, д.98, л.266

[15] Духовников Ф.В., Хованский Н.Ф. О развитии книжной торговли в Саратове.//Саратовский край. Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый. Саратов. 1893, стр.333.

[16] «Русская старина», 1901, т.105, №3, стр.736

[17]Максимов Е.К. Род дворян Устиновых.// Краеведческие чтения. Доклады и сообщения IV-VI чтений. Саратов: Изд-во СГУ, 1994. С.72

[18] Хованский Н.Ф. Очерки по истории крепостного права.//Материалы по крепостному праву. Саратовская губерния. Саратов. 1911. Стр.139.

[19] ГАСО, ф.3, оп.1, д.1309, л 11об, 32

[20] Духовников Ф.В., Хованский Н.Ф. Саратовская Летопись.//Саратовский край Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый. Саратов. 1893. Стр.61.

[21] ГАСО, ф.3, оп.1, д.1310, л.1

[22] там же, ф.3, оп.1, д.1356, л.4об

[23] Государственный архив Астраханской области. Ф.1, оп.4, д.278, л.1

[24] Хованский Н.Ф. Очерки по истории крепостного права.//Материалы по крепостному праву. Саратовская губерния. Саратов. 1911. Стр.139.

[25] ГАСО, ф.28, оп.1, д.399, л.24об.

[26]там же, ф.3, оп.1, д.1350

[27] Попов К.И. Записки о Саратове.// Саратовский край Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый. Саратов. 1893. Стр.178-179.

[28] ГАСО, ф.3, оп.1, д.1350

[29] там же, ф.3, оп.1, д.1716

[30] там же ф.407, оп.1, д.3236, л.14об

[31] Волга, 1990, №10.

[32] Саратовский справочный листок (далее ССЛ), 1869, 26 февраля, № 43

[33] ГАСО, ф.3,оп.1, д.1025, л.20об

[34] ССЛ, 1873, 9 марта

[35] ГАСО, ф.407, оп.1, д.3236, л.14об

[36] СГВ, 1841, №39, стр.174

[37] Беккер К.И. Воспоминания о Саратовской губернии. М. 1852. Стр.11.

[38] ССЛ, 1870, №70

[39] ССЛ, 1869, 26 февраля, № 43

[40] Жеребцов А.И. Кладбище Саратовского мужского Спасо-Преображенского монастыря. Саратов. 1912.

[41] ГАСО, ф.3, оп.1, д.1716

[42] там же, ф.15, оп.1, д.98, л.250

[43] там же, ф.3, оп.1, д.1356, л.13об

[44] ГАСО, ф.16, оп.1, д.1320, л.3

[45] ССЛ, 1869, 26 февраля

[46] ССЛ, 1873, 9 марта.

[47] ГАСО, ф.3, оп.1, д.2189, л.36.

[48]Гусев С.С, Хованский А.Ф. Саратовец. Указатель и путеводитель по Саратову. 1881 г.

[49] ССЛ, 1874, №341

[50] Жеребцов А.И. Кладбище Саратовского мужского Спасо-Преображенс-кого монастыря. Саратов. 1912.

[51] ГАСО, ф.3, оп.1, д.2126, л.33

[52] Соколов В.П. Описание архива Саратовской Троицкой церкви (старого собора).//Труды СУАК.-Том.3.-Вып.1(15), стр.85.

[53] Саратовские Епархиальные ведомости. 1915, №1-2.

[54] Славин И.Я. «Минувшее – пережитое». Волга, 1990, №11.

[55] ГАСО ф.2, оп.1, д.60

[56] Хованский Н.Ф. Немецкий и коммерческий клуб.//Саратовский край Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый. Саратов. 1893. Стр. 357.

[57] ССЛ, 1873, 23 августа, №178

[58] ГАСО ф.19, оп.1, д.875

[59] там же, ф.19, оп.1, д. 667, л.3об

[60] Хованский Н.Ф. Немецкий и коммерческий клуб.//Саратовский край Исторические очерки, воспоминания, материалы. Выпуск первый. Саратов. 1893. Стр.354-355.

[61]Лейкин Н.А. Мои воспоминания. СПб., 1907.

[62] Архив Саратовского художественного музея им Радищева. Ф.369, оп.1 Ед.хр.169, л.1об.

 

Просмотров:

Царицынский городничий С. Г. Долгово-Сабуров – дворянин XVIII столетия

 

История Царицына и его округи не богата знатными дворянскими фамилиями. Не случайно по части дворянского самоуправления уезд длительное время был объединён с Камышинским. В самом Царицыне дворянский элемент был представлен почти исключительно офицерами гарнизона и немногочисленными, преимущественно, незнатными дворянами из чиновничества. Тем интереснее должны быть судьбы тех представителей благородного сословия, которые не только проживали в городе, но и занимали важные места в местной административной системе. До настоящего времени только знаменитый потомок Рюриковичей комендант И. Е. Цыплетев, волею Провидения, удостоился быть увековеченным на страницах истории. Но судьбы абсолютного большинства начальных людей Царицына до сих пор остаются покрыты мраком забвения. В настоящей статье мы обратимся к незаурядной личности царицынского полицмейстера и городничего Степана Григорьевича Долгово-Сабурова.

Родоначальником Долгово-Сабуровых считается мурза Атуна Анданович, выехавший в XIII веке из Большой Орды в Ярославль и принявший крещение под именем Бориса. Впоследствии он перешёл во Владимир и был боярином у Великого князя Александра Невского. Представители рода в течение веков получали за свои заслуги вотчины от Ярославля до Ладожского озера. Долгово-Сабуровы на новгородской земле возле Старой Ладоги известны, по крайней мере, с начала XVII в. А XVIII в. застаёт их помещиками Новоладогской округи Петербургской губ. Семья прапорщика, а в отставке дворянского заседателя Шлиссельбургского нижнего земского суда Григория Лазаревича Долгово-Сабурова жила небогато. Двое его сыновей были определены на царскую службу в весьма нежном возрасте. Это были те самые «Недоросли глубокой провинциальной России», которые, выражаясь словами замечательного русского мыслителя В. В. Розанова, «несли ранец в итальянском походе Суворова, с ним усмиряли Польшу». «Каковы они были?» – задаёт он далее вопрос. Наверное, одним из ответов на него могли бы стать судьбы двух русских мальчиков из древнего дворянского рода Долгово-Сабуровых.

Степан с братом Иваном в 1765 г. были записаны на службу в Суздальский пехотный полк, командиром которого в то время состоял полковник А. В. Суворов – будущий великий военачальник. Полк квартировал в основанном Петром I городе – Новой Ладоге. В дни, когда тринадцатилетний Степан был записан в полк Суворов писал своё знаменитое «Полковое учреждение». Юноше, несомненно, повезло с воспитателем, под опекой которого он находился почти одиннадцать лет.

13 ноября 1768 г. в связи с напряжением отношений России со своими западными соседями, полк выступил в Смоленск. Шестнадцатилетний сержант прошёл за месяц маршем 869 вёрст, на практике вкусив тяготы походной жизни. В марте следующего года полк вступил на территорию Польши для подавления восстания польских сепаратистов. 8 февраля 1771 г. Степане Долгово-Сабуровполучил первое ранение. В письме от 19 февраля, после девятичасового боя при Краснике под Ореховом, непосредственный командир Степана капитан А. Панкратьев просил Суворова ходатайствовать о его награждении перед генерал-поручиком командующим войсками в Польше И. И. Веймарном. Но лишь через год, когда полк уходил из Польши, юноша получил свой первый офицерский чин прапорщика.

За кампанией в Польше последовала война с Турцией. В ней С. Г. Долгово-Сабуров участвовал в должности адъютанта в ставке Суворова на Дунае. В 1773 г. его произвели в поручики Углицкого пехотного полка.. Осенью того же года Степан Григорьевич выезжает на свадьбу А. В. Суворова с княгиней В. И. Прозоровской в Москву. Эта поездка увековечена в семейной истории благодаря тому, что в руки знаменитому шефу попало письмо Степана к своему сослуживцу. Послание не понравилось полководцу, и он написал своему адъютанту нравоучительное письмо следующего содержания: «Бог тебя простит! У кого ты этому учишься? Буде перенимаешь у Григория Александровича (сослуживец С. Г. Долгово-Сабурова – Авт.), то и он своим непостоянством благоденствие свое портит! А будь благочестив, добродетелен, тверд, великодушен и праводушен, чистосердечен, терпелив, непоколебим – время все очищает – с вертопрахами не знайся. Наш спаситель тебя будет миловать». Это письмо стало семейной реликвией Долгово-Сабурова. К нему была приложена записка Степана Григорьевича к своим потомкам, в которой он «душевное сияющее изречение» великого полководца завещал «сберегать, как поистине душевное руконачертание во все дни моей жизни достойно и для моего потомства …, как и есмь вечно благотворительного отца преданно помнящий и прославляющий». В середине XIX в. письмо было передано для публикации саратовскому историку-краеведу А. Ф. Леопольдову, который в 1846 г. поместил его, с небольшим пояснительным текстом, в «Саратовских губернских ведомостях». Впоследствии письмо не раз перепечатывалось.

Но, вернёмся в 1774 г. В мае А. В. Суворов возвращается на Дунай, а в сентябре с войском идёт в Поволжье на поимку Емельки Пугачёва. Как мы знаем, Александру Васильевичу довелось только конвоировать пленённого бунтовщика в Москву. По всей видимости, молодой офицер Долгово-Сабуров был в это время возле своего генерала.

Последние годы своей военной службы Степан Григорьевич проводит на Кавказе. С 1779 г. он в чине капитана служил в Ладожском пехотном полку и по болезни «в оном службу оставил секунд-майором 781-го апреля 28». Не прошло и года, как он «определен был по указу Правительствующего сената Уфимского наместничества в палату уголовного суда зауряд асессором». А ещё через год «при генеральном баллотировании благородным Саратовского наместничества дворянским обществом выбран» заседателем судебной палаты. В 1793 г. он был командирован в Санкт-Петербург «для доложения Императрице Екатерина II о дворянских выборах».

Через пять лет Степан Григорьевич женился на шестнадцатилетней девице из богатой саратовской дворянской семьи ‑ Александре Фёдоровне Быковой. Об этом событии мы узнаём из поздравления, присланного А. В. Суворовым с Кинбурнской косы, хранящемся ныне в Государственном архиве Саратовской области. Дед Александры Фёдоровны – Автоном Быков в 1753 г. получил за многолетнюю службу 8270 десятин земли в близ Саратова при деревне Елшанка, которая с той поры стала называться Быковкой. А поскольку у отца невесты Степана Григорьевича был только один брат, то его четыре дочери, имея скромное приданное, могли рассчитывать на приличное наследство.

В 1799 г. в городе Царицыне Саратовской губернии учреждается должность полицмейстера (позже городничего), которую и занимает Степан Григорьевич, став, таким образом, первым представителем нового гражданского управления в городе.

Но жалования на содержание молодой семьи явно не хватало, и вскоре после женитьбы, «для собственных её нужд в годичный срок из строительной суммы», Александра Фёдоровна получила тысячу рублей «под залог недвижимого имения … со взятьем на банковом праве за рукоприкладством её обязательства». В залог пошло пятьдесят душ крепостных, принадлежавших родителям молодой жены. В 1801 г. Александра Фёдоровна берёт снова занимает из дворянской казны 500 руб. Залогом по-прежнему служило имение в д. Быковка и принадлежавшие ей 7 душ мужского пола. Оклад её супруга составлял 300 рублей в год. Несложно понять, что погасить ссуду с такого оклада было практически невозможно. А обирать своих сограждан новому городничему, по всей видимости, не позволяла его честность.

5 октября 1807 г он пишет прошение на высочайшее имя о пожаловании ему за более чем сорокалетнюю службу земельного надела. В нём он сетует на своё материальное положение: «Родители мои из помещиков Петербургской губернии Новоладогской округи воспитали нас своих детей двух сыновей и четырёх дочерей от 7-ми душ их крестьян. Так жена моя Саратовской губернии и того же округа жительствует по судьбе нашей: богу благодарение: и имеем трех сыновей в службу поступивших и двух дочерей при себе воспитываем от 10-ти душ крестьян. Мать моя с давних лет вдовствует, обременена старостью и дряхлостью и от слёзных её с дочерьми сиротами горестей лишилась зрения, требует сыновьего пособия. Но я бессилен, отдалён и едва могу ей из получаемого указанного по месту жалования малую часть уделять. Имения же по службе моей никакого не приобрёл, даже малейшего дому для моего семейства нигде не имею и довольствуюся по возможности нашей наймом. По таковым крайним нашим необходимостям и задолжал частным людям по обязательству до 800 рублей и есть сей долг для нас неуплатный. Должны расстаться по залогу с нашими крестьянами. Горестны, горестны наши обстоятельства».

31 декабря того же года из Петербурга  от управляющего межевым департаментом Карла Габлица поступает запрос саратовскому вице-губернатору А. Д. Панчулидзеву об основательности прошения. Через три месяца 10 марта 1808 г. в Саратов на имя Панчулидзева приходит высочайший указ: «Утверждаясь на свидетельстве вашем о похвальном долговременном его служении, и крайней при его большом семействе бедности, Я повелеваю отвести ему Долгово-Сабурову из свободных Саратовской губернии казенных земель в вечное и потомственное владение восемьсот десятин, о чём и поручаю вам учинить надлежащее распоряжение».

24 сентября того же года Степан Григорьевич сообщил А. Д. Панчулидзеву, что княгиня Белосельская при межевании на своих крепостных в Кузнецком уезде в 1805 г. приписала себе лишних 730 десятины. Он просил отдать их ему, добавив недостающие по царскому указу 70 десятин у села Лох. В результате 4 декабря межевая контора вынесла определение об отводе этой земли просителю. Но Степан Григорьевич внезапно не дождался, внезапно скончавшись. Только в ответ на прошение вдовы от 16 мая 1809 г. ей выдают бумаги на землю в количестве 730 дес. в Кузнецком и 11 дес. в Аткарском уезде. Тогда же Александра Фёдоровна обращается к губернатору с просьбой о выдаче половинного оклада, пожалованного мужу перед смертью. Практически сразу же после получения документов на землю вдова продаёт 11 десятин 1036 сажень неудобной по смежности дач земли между сёлами Каракозово и Вырыпаевки Аткарского уезда за 60 руб. ассигнациями.

В 1817 г. родители Александры Фёдоровны умерли и при разделе имения ей досталось 12 душ. мужского пола с жёнами и детьми обоего пола в д. Быковке Саратовского уезда и с. Кадышевка – Хвалынского. Таким образом, капитал семьи фактически удвоился. В 1837 г. у её единственной наследницы – дочери Анны уже было 40 душ крепостных, что позволяло ей с двумя детьми жить более-менее безбедно.

Кроме Анны, у Степана Григорьевича и Александры Фёдоровны были ещё четверо детей. Старшие сыновья Михаил и Алексей, как и их отец, сызмальства были отданы в военную службу и погибли в Отечественную войну 1812 – 1814 гг.г. Старшая дочь Прасковья девицей ушла в монастырь и потомства не оставила. Младший сын Иван ‑ крестник А. В. Суворова стал военным моряком и умер от холеры в 1830 г. На этом саратовская ветвь рода Долгово-Сабуровых пресеклась. Это позволило единственному внуку Степана Григорьевича – Виктору Антоновичу Шомпулеву обратился в 1873 г. в Сенат с просьбой о смене его безвестной фамилии, доставшейся ему от деда – венгерского гусара, знатность происхождения которого весьма сомнительна, на фамилию Долгово-Сабурова. Известный саратовский мемуарист и общественный деятель к тому времени уже был достаточно крупной персоной на провинциальном небосклоне и, помимо места Саратовского уездного и губернского предводителя дворянства, занимал ещё целый ряд должностей. По неизвестной причине прошение хода не получило, но сегодня оно напоминает нам, какое значение придавали дворяне знатным корням.

На примере судьбы и личности С. Г. Долгово-Сабурова мы можем выделить характерные черты менталитета лучших представителей коренного столбового дворянства России XVIII столетия. Не мыслившие себя вне службы, не допускавшие мысли о возможности нажиться за счёт казны, эти безвестные провинциальные дворяне в полной мере отвечали этическим воззрениям «служилого сословия» и своими жизнями созидали здание великой империи.

Просмотров:

«Не стоит жить в стране, где не видишь правды и справедливости»: Дело М.Х.Готовицкого в Ревтрибунале в 1919 г.

 

Первый представитель старинного малороссийского дворянского рода Готовицких, осел в Саратовской губернии в начале XIX в. после удачной женитьбы на дочери купца-миллионера. Михаил Иванович, так звали удачливого жениха, прожив в роскоши четверть века, скончался в 1852 г. Он  оставил своим пятерым детям богатое наследство, состоявшее из обширных земельных угодий и более тысячи душ крепостных. Однако, после 1861 г., когда крестьяне получили свободу, а доходы от раздробленных между наследниками имений уменьшились, достаток членов семьи Готовицких стал достаточно скромным. У одного  из его четырнадцати внуков – Михаила Хрисанфовича, родившегося в 1876 г., не оказалось ни земель, ни собственного дома, и ему пришлось существовать на скромное жалование чиновника. Женившись на простой крестьянке, он поселился в Камышине, где и прожил большую часть своей жизни. Михаил Хрисанфович с 1902 г. пять лет прослужил земским начальником в Камышинском уезде. В 1907 г. губернатор пишет о его деловых и человеческих качествах: «Готовицкий отличается безупречной репутацией  … в обществе пользуется прекрасной популярностью»[1]. Это подтверждает и благодарность, которой он удостоился от сельского схода своего участка при переходе на другую должность: «приняв во внимание его плодотворную службу и его доброе отношение к нам, выражавшегося всегда в попечении о наших крестьянских нуждах, в особенности в года неурожая,  постановили: в благодарность и на добрую память о чем, просить его вступить в среду нашего общества со всеми правами членов оного»[2]. В 1907 г., Михаил Хрисанфович назначается непременным членом 3емлеустроительной комиссии Камышинского уезда, а в июле избирается местным предводителем дворянства. С 1909 г. он совмещает этот пост с должностью председателя уездной земской управы. Чтобы получить возможность участвовать в выборах в земские учреждения он приобрел в уезде в кредит 300 десятин земли.

Во время неурожаев М. Х. Готовицкий деятельно участвовал в оказании помощи населению, которую крестьяне оценили в нескольких одобрительных приговорах. При организации общественных работ в такие годы Михаил Хрисанфович выступил против вмешательства столичной «трудовой помощи». Он считал, что с этой задачей лучше справятся местные силы, не требовавшие, в отличие от прибывших в уезд петербургских чиновников, значительного содержания из сумм, выделявшихся голодающим. Это вызвало  конфликт Михаила Хрисанфовича с губернатором, в результате которого началось прокурорское преследование Готовицкого, не прекращавшееся в течении нескольких лет. Властями даже ставился вопрос о высылке его за пределы губернии.

В том же 1910 г. Михаилом Хрисанфовичем были выданы ряду лиц свидетельства на звание частных поверенных, несмотря на то, что они были ограничены в своих правах по суду за участие в событиях 1905-6 гг. Это вызвало протест прокурора, а деятельность Михаила Хрисанфовича подверглась многочисленным проверкам и дело было передано в суд.

Борьба Готовицкого с губернскими властями вызывала симпатии граждан, благодаря чему в 1912 г. его абсолютным большинством голосов избрали в IV Государственную Думу  в числе шести депутатов от губернии. Там он вступил в группу Центра и стал секретарем Бюджетной комиссии. Политическими дебатами не увлекался, а занимался  практической работой своей комиссии.

В период февральских событий 1917 г., когда Государственная Дума решила на переходный период во избежание безвластия, направить на места своих комиссаров, Михаил Хрисанфович, по свидетельству М. В. Родзянко [3] «в первый день революции» выехал в Камышин. Сохранился любопытный документ того времени, за подписью председателя местного Совета солдатских депутатов Фаддеева следующего содержания: «в виду отсутствия в городе лица, которое могло бы принять на себя полномочия комиссара и боясь безвластия, решили: просить уважаемого комиссара Готовицкого остаться на несколько дней в Камышине»[4].

После установления советской власти Михаил Хрисанфович покидает Камышин и переезжает в Саратов, где сразу же начинает искать себе работу. На первых порах это выразилось в участии в «Самоохране» – общественной организации из граждан города, созданной для поддержания порядка и защиты от бандитизма[5]. Позже «Самоохране» предъявили обвинение в участии в антибольшевистском мятеже в мае 1918 г., хотя из газет тех дней видно, что официальная позиция «Самоохраны» была нейтральной. «С утра по всему городу было расклеено воззвание центрального Комитета самоохраны, в котором последний, заявляя, что он стоит вне всякой политической борьбы, призывает граждан к спокойствию»[6]. Весной 1919 г. обвинение в причастности к мятежу было предъявлено и М. Х. Готовицкому. Его имя фигурировало в нескольких поступивших большевистским властям доносах. Так, некто Виктор Каламытов из 11-го стрелкового полка ЧК, утверждал[7]: «что во время майского восстания в гор[оде] Саратове действительно получалас телефонограма о том, что вследствие падения советской власти в гор[оде] Саратове начальство над милицией переходит в распоряжение гражданской власти – самоохране города»[8]. В. И. Чепенко[9] приписывал Готовицкому заявление: «В виду того, что Совет разогнан и новая власт не сконструировала (составилас) то милиция переходит в распоряжение его к-к председателя центрального к-та председателя гражданской самоохраны»[10].  Что в этом контрреволюционного непонятно. Михаил Хрисанфович же на эти обвинения ответил: «мою лояльность как председателя самоохраны I участка, установят бывшие: председатель Чрезвычайной Комиссии по расследованию майского мятежа т. Вельмори[11], начальник милиции т.Ананьев, его помощники тт. Глазунов[12] и Казанкин, также начальник I штаба т.Яковлев. Далее, т. Дейч[13], в виду полной моей безупречности в политическом отношении, через несколько дней после подавления мятежа выдал мне разрешение на право ношения револьвера (подтверждается документом от 3 июня 1918 г) ».

Летом 1918 г. М. Х. Готовицкий становится «тов[арищем] Председателя[14] Коллегии и Управляющим делами Поволжского Областного Совета Народного Хозяйства Отдела по металлу Высшего Совета Народного Хозяйства».

Не все рядовые граждане были довольны положением, когда «бывшие» оставались на руководящих постах. Например, некая А. А. Маскалёва показала впоследствии в Ревтрибунале: «Я заявила товарищу Берзину о том, что такие лица не могут состоять сочувствующими, в виду их прежнего социального положения. … Тов. Глазунов Зиновий Арсентьевич … пришёл и заявил мне, что к ним в коммун-хозе втёрся Михаил Готовицкий. И что ему поручили ответственную должность, и он пользуется большим доверием»[15].

Вспоминая лето 1918 г., саратовский дворянин, сотрудник «Новомета» А. А. Минх писал, что из-за неудач на фронтах «обстановка для большевиков значительно измени­лась. Местный Совет был в тревоге … Ввиду этого мне был дан особый мандат не только от Губсовета, но и от военного Губкомиссара, а М. X. Готовицкий «на всякий случай» раздо­был нам удостоверения на бумаге с печатными орлами и печатями царско­го времени за его подписью, удостоверявшие кто мы на самом деле. Эти удостоверения мы хранили в каблуках сапог»[16].

Покушение на В. И. Ленина дало большевикам повод к началу открытого истребления всех «классово чуждых элементов» государства. Газета «Правда» грозно предупреждала: «Советская республика превращается в военный лагерь.» Расстрелу подлежали «все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам» [17].

Не отставали и саратовские большевики. Аткарский уездный совет 2 сентября 1918 г. поклялся, что «за каждую голову нашего товарища будут уничтожены сотни тысяч паразитов». «За каждую твою каплю крови будут сметены десятки тысяч социа­листов-прихлебателей и наймитов буржуазии», писали в телеграмме на имя вождя члены Покровского совета[18].

По свидетельству А. А. Минха, во время первой волны репрессий Михаил Xрисанфович был в первый раз арестован, но на знаменитую баржу[19] не попал. В ЧК дежурный с уважением обращается к Готовицкому, прибывшему с группой арестованных: «Вас примет товарищ Кравченко (заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией). Готовицкий не вернулся – его тотчас отпустили»[20].

В те дни Михаил Xрисанфович заручился мандатом от местной ЧК, о том, что он «имел непосредственную бли­зость к народу, настойчиво заботился о нем, неустанно отстаивал пред властями земских работников и других лиц, политически неблагонадежных с точки зрения царского правительства, как во время революции, так и после был совершенно лоялен, после Октябрьского переворота стоит на платформе Советской Власти, а потому аресту не подлежит»[21]. В октябре, чтобы оградить себя от преследований, он делает ещё один, как казалось, беспроигрышный шаг вступает в партию большевиков на правах «сочувствующего».

А бояться ему было чего. По причине близости фронта в Саратовской губернии объявили военное положение. ЧК  начало тотальную проверку жильцов в крупных домах центральных районов города[22]. В отчётном докладе в ноябре 1918 г. Антонов[23]  так охарактеризовал ситуацию: «Саботаж интеллигенции и служивых элементов, отхлынувших в лагерь ста­рых господ, выкинул нам свои отбросы: разных проходимцев, аферистов, авантю­ристов и проворовавшихся мерзавцев. Все эти отбросы заручались каким-то об­разом ответственными мандатами, являлись в советские учреждения и прони­кали в них, засоряя и опакащивая все наши мероприятия. …Они тем более опасны, что, бу­дучи технически культурнее, они незаметно, в процессе работы, подчиняют пси­хику наших простых рабочих; от соприкос­новения с этими людьми рабочий приобретает их психологию. Этот подмен психо­логии чреват огромными и опасными последствиями»[24].

Террор над зажиточной частью населения заключался в отмене частной собственности на недвижимость и изъятии наличных сбережений. Экспроприация бытовых предметов и продовольствия стала обыденным явлением и была возведена в ранг государственной политики. В частности, согласно, Декрета Совета Народных Комиссаров, принятого в августе 1918 года разрешалось «местным Советам в случае, когда поступают заявле­ния от советских учреждений о недостатке мебели, приступить к реквизиции и конфискации мебели в частных квартирах нетрудо­вых элементов и в частных конторах»[25]. Сохранилась иллюстрация о применении этого декрета: «Разрешение на перевозку товарищем Готовицким из дома по Александровской[26] ул.№22 в квартиру его сестры Марии (по мужу Зайцевой) по Смурскому переулку в доме №4 следующих вещей и мебели: (следует список с примечанием) «остальные вещи остаются для канцелярии Губернской Комиссии»[27].

Наличие у населения продуктовых запасов стало рассматриваться как преступление. Иметь их могло только государство, которое затем, в виде пайков, «справедливо» распределяло его среди жителей, в соответствии с их «классовым происхождением». В дело Михаила Хрисанфовича попал документ, рассказывающий о том, как благодаря Ч.К. он лишился, привезённого для него в феврале 1919 г. из Москвы неким Кузминским, пакета с чаем. Об этом мы узнаём из заявления последнего в Чрезвычайную комиссию с просьбой вернуть конфискованные продукты: « В отношении продуктов считаю нужным пояснить, что яйца мною были закуплены осенью, когда они были в свободной продаже, для находящейся на моём иждивении, моей больной матери, имеющей 70 лет от роду. Чай же был по моей просьбе в количестве 3 фунтов куплен моим знакомым Масловым в Москве, где он свободно продаётся, и из указанного количества два фунта предназначалось для семьи моего родственника М.Х.Готовицкого, которому передать чай я не успел»[28].

Вторжения властей в жилища горожан вызывали у них панические настроения, успокаивать которые приходилось местным газетам: «Все слухи о повальных обысках ложь и клевета, распространяемая врагами Советской власти, спекулянтами и мародерами … Советская власть по-прежнему беспощадно будет бороться со всякими спекулянтами и мародерами, расстраивающими систему государственного снабжения … настоящим объявляется, что никто не имеет права отбирать продукты обнаруженные в нижеуказанных количествах по расчету на одно лицо в семье: (следует список)»[29].

Весной 1919 года для новой власти в Саратове пришли не лучшие времена. Нехватка продовольствия и элементарных товаров, близость фронтов гражданской войны угрожали стабильности в городе. Большевики видели угрозу во всех «бывших», боясь их организаторского и административного опыта. 19 апреля Саратовская губерния вновь была объявлена на военном по­ложении. Саратов с его окрестностями полу­чил статус укрепрайона. Вокруг города ста­ли возводиться оборонительные сооруже­ния. По городу, впрочем, как и по всей стране, шли аресты по любому поводу, а если повода не было, то его всегда можно было найти. Пример тому – дело, возбуждённое против М.Х.Готовицкого.

Ночью с 11 на 12 марта 1919 г. Михаила Хрисанфовича, вместе с отцом и братом Константином арестовали. Саратовским Революционным трибуналом было начато дело № 92 по обвинению Михаила Хрисанфовича в участии в подавлении революционного движения 1905 – 1907 гг. Поводом для ареста стал донос коммуниста Лебедева, о том, что в предреволюционные годы «гражданин М. Х. Готовицкий … пользовался неограниченной вла­стью; всячески притеснял и изгонял «в 24 ч.», не токмо лиц, замеченных в политических деяниях, но даже и либералов и бес­пощадно расправлялся с ними… Вообще  Готовицкий был грозой всего города Камышина, а также  и близко прилагающих к городу сёл. Про Готовицких говорили только «на печи и то шёпотом»,  а в особенности про его жену, которая устраивала вечера с благотворительной целью (она состояла председательницей  благотворительного общества имени Марии Федоровны), получала новый  бриллиант или кулон».

В заключение Лебедев высказал мнение, «что не место в советских учреждениях  таким «господам»,  которые  глумились  над трудящимися»[30]. По тексту можно заподозрить, что автор не был знаком с семьёй, которой он предъявлял  тяжкие обвинения, поскольку «факты» доноса не отражали действительности.

Вопреки официальным установкам на скорейшее ведение дел к рассмотрению дела Готовицких следственная комиссия приступила только 4 апреля. И уже через день в «Саратовской красной газете» появилась заметка за подписью М. Атабекова[31] с недвусмысленным названием «Арест тройки Готовицких». В ней в частности сообщалось: «Городским Управлением  рабочее-крестьянской охраны были арестованы в г. Саратове три кита самодержавия, нашедших тёплый уют в стенах советских учреждений … Cамое знатное лицо «тройки» это Михаил Готовицкий, от имени которого когда-то дрожала вся Саратовская губерния – бывший земской начальник в Камышине, предводитель дворянства, статский советник и проч., пошёл по советской службе дальше. Он сделался товарищем председателя Совета Центрального Жилищного отдела и был большой фигурой в этом учреждении. Кстати надо сказать, что в Майские дни Михаил Готовицкий, вдохновитель и организатор знаменитой самоохраны, передавал по телефону в различные штабы милиции, что он объявил себя диктатором белогвардейской власти, но в последствии судьба его обманула. Причиной ареста Готовицких послужило не только их прошлое по историческим данным, но и заявление товарища коммуниста об их деятельности. Обыск, произведённый у них, дал богатый письменный материал, отобрана вся частная переписка, фотографические карточки, где в группах высшего генералитета и офицерства восседают гр. Готовицкие. У Михаила Готовицкого кроме всего прочего обнаружены золото и бриллианты на сумму свыше 500 000 р. Между этими драгоценностями найден и знаменитый бриллиантовый кулон, который получила г-жа Готовицкая за свою «энергичную» деятельность в качестве представительницы благотворительного о-ва имени Марии Фёдоровны.

К нашему стыду надо сознаться, что арест Готовицких наделал большой шум в городе, в главный штаб милиции забежал даже один партийный коммунист с ходатайством об освобождении Готовицких, уверяя, что они стоят на платформе Советской  власти и вполне объективны к ней. Фамилия этого с позволения сказать «товарища» начальником милиции сообщена в комитет партии»[32].

Рассматривая далее материалы дела, мы убедимся, что и гневная статья начальника советской милиции, также явная ложь. Михаил Хрисанфович послал в редакцию «Красной газеты» опровержение, в котором тактично пиcал, что «очевидно, гражданина Атабекова ввело в заблуждение «заявление т. Коммуниста». Дальнейшие комментарии считаю излишними впредь до разрешения дела в Революционном Трибунале, который скажет окончательно своё справедливое веское слово»[33].

Помимо бумаг, четырёх охотничьих ружей и принадлежностей к ним в ходе обыска были изъяты коллекция монет, «золотой портсигар с монограммой М.Г.», двое золотых часов с цепочкой, дамские часы-браслет, две золотых цепочки, три кулона с драгоценными камнями, три брошки, две пары серёг, десять колец с камнями, брелок и пара запонок. Приглашённый в качестве эксперта некто Боровик оценил все драгоценности в 5990 руб. «Знаменитый» кулон, по его мнению «по расценке мирного времени» стоил 500 руб. Полумиллионную стоимость изъятого, названную Атабековым, следует отнести к его богатой фантазии. Об этом же М. Х. Готовицкий написал председателю следственной комиссии Саратовского Революционного трибунала Бурмистрову: «Драгоценных вещей, найденных у меня, не считая золотого портсигара, и двух золотых часов, самое большое, если окажется на 2000 – 3000 рублей. Почти все цветные камни – не настоящие, а называемые: сплавные, т. е. сделанные химическим способом из опилок, остающихся после шлифовки камней, а потому представляющие мизерную стоимость. Бриллианты за малым исключением все порченные: или с трещинами, или с пятнами, или с жилками. Все эти вещи мною приобретались в продолжении почти двадцати лет для моей жены у ювелира Красновского (улица Республики), в большинстве случаев в рассрочку, т .к. я средств никогда не имел, а существовал исключительно на получаемое жалование. Красновские и их бывшие служащие установят действительную стоимость этих вещей.

Никакого декрета, запрещающего иметь драгоценные вещи, как женские украшения, а не для каких либо комбинаций и афёр – нет…»[34].

Но драгоценности были лишь одним из поводов к задержанию Михаила Хрисанфовича, едва ли существенно повлиявшим на его судьбу. Затягивание следствия зависело, скорее всего, от положения на фронтах и потери поддержки власти на местах. Многое, очевидно, решалось отнюдь не в Ревтрибунале и правду об этом теперь едва ли можно установить с полной достоверностью. По материалам дела видно, что в течение всего двух недель из четырёх месяцев заключения следователь пытался сфабриковать доказательства. Было проведено ещё два обыска, но не нашли ничего серьёзного, кроме номера националистической газеты «Голос» и антисемитского стишка. Атабеков назвал это «богатым письменным материалом». Опрос свидетелей ничего не дал, правда гражданка Москалёва наговорила мелких гадостей и, по всей видимости, с её помощью в деле появились неприятные документы 1906-7 гг. за подписью Готовицкого. Но не Михаила Хрисанфовича, а его третьего брата – Николая Хрисанфовича[35], который в то время воевал с большевиками в армии Врангеля. Надо полагать, что эта гражданка не знала Готовицких и на допросе апеллировала к неким сплетням, или ей просто продиктовали наветы. Следствие тянулось, и дело Готовицкого всё более напоминало картины, описанные в «Процессе» Франца Кафки. Постоянно, от разных людей в Ревтрибунал приходили ручательства о несомненной невиновности Михаила Хрисанфовича, но всё это было неспособно изменить роковое развитие событий. Любопытны в этом плане некоторые из поступивших в следственную комиссию отзывов о деятельности семьи Готовицких в дореволюционный период.

Так, общее собрание граждан Грязнухинской волости 14 марта 1919 г. единогласно засвидетельствовало, что «Хрисанф Михайлович, Михаил Хрисанфович и Константин Хрисанфович … никаких грубых и репрессивных мер или других каких либо давлений в 1905 г. и никогда … не принимали», а, напротив, «заслужили всеобщую любовь всех окружающих граждан и полного доверия»[36].

Саратовский коммунист Лясковский[37] пытался объяснить Ревтрибуналу, что Готовицкие всего лишь «обыкновенные чиновники того времени, но ни в каком случае не ярые представители и защитники самодержавия. Таких – тысячи. Психология самая обывательская. Не могу не остановиться на одной характерной черте обоих – это безусловная честность этих людей. Ни взяточничества, ни тёмные делишки – этого за ними никогда не водилось, а это в том мире, в котором они вращались было явлением обычным, заурядным.

Как повлиял на них октябрьский переворот? Больно ударить их обоих он не мог, т. к. оба они люди небогатые, и потому взять у них было нечего, во всяком случае, эта сторона их затронуть не могла. Потеря должностей? И это не могло их больно задеть, так как их должности были упразднены ещё февральской революцией, а после октябрьской революции люди осознали быстро, что без труда и есть нечего, и потому занялись работой и поскольку я их обоих знаю, были очень довольны своей судьбой, тем более, что особых буржуазных замашек за ними никогда не было. Шипели иногда, как шипит вся обывательская масса: сбавят хлебный паёк, долго не дают сахару – недовольство; прибавят хлеба, дали лишних продуктов и довольны …»[38].

М. В. Токарев показал, что М. Х. Готовицкий «на крестьян во время проведения в жизнь Закона 9 ноября 1906 г. о переходе на отрубное землепользование, никаких давлений не делал. Крестьяне питали к Готовицкому полное доверие, никак жалоб на Готовицкого от них не было слышно.

Михаил Готовицкий оказывал крестьянам большую помощь во время недородов хлеба. Помощь эта выражалась в открытии общественных работ и общественных столовых, когда шли миллионные средства, от чего извлекалась двойная польза: постройка общественных сооружений имеющих общегосударственное значение и были удовлетворены голодные»[39].

24 марта 1919 г. бывшие сослуживцы М. Х. Готовицкого прислали в следственную комиссию коллективное заявление. «Мы считаем необходимым отметить в высшей степени гуманное и заботливое отношение к крестьянам, в особенности в 1905 и 1906 гг., когда под влиянием момента со стороны многих земских начальников приме­нялись самые суровые меры. Заняв ответственный пост Председателя управы, и будучи в то же время членом Государственной думы он чутко откликался на все крестьянские нужды, защищая их против произвола тогдашних царских чиновников и исхлопатывал для своего уезда все возможное по всем отраслям земского хозяйства, получив за это неоднократно искреннюю благодарность населения. Относясь, в качестве председателя управы весьма внимательно и по товарищески к третьему элементу, он принимал на службу лиц, не находящих себе приюта в других земствах по своей политической неблагонадежности, и не один десяток их, благодаря его заступничеству получил права гражданства и избавился от гласного и негласного надзора бывшей полиции и жандармерии.»[40].

Обвинения рассыпались одно за другим. Люди смело ручались за благонадёжность Михаила Хрисанфовича, ещё не вполне сознавая, чем для них это могло обернуться в самом ближайшем будущем. Не сидел сложа руки и сам Михаил Хрисанфович. В деле сохранились несколько его записок, которыми он пытался повлиять на ход следствия. Так, 3 мая 1919 г. он писал председателю Революционного трибунала Артамонову: «вторично позволяю себе настоятельно просить Вас т. Артамонов вызвать меня и дать мне возможность лично Вам осветить положение моего дела». Тогда же он просил трибунал «не прекращая ни в коем случае обо мне дело, рассмотреть его всесторонне по существу, чтобы раз навсегда, несмотря на мое специфическое прошлое, признать за мной право на свободное существование в советской Республике»[41]. Более того, он просит допросить лиц, хорошо знавших его, и приводит список из 95 имён.

На свободе в это время об оправдании мужа деятельно хлопотала его супруга. Представленный ею список людей, способных поручиться за лояльность М. Х. Готовицкого к советской власти, включал в себя фамилии таких влиятельных персон, как М. А. Дейч, М. С. Венгеров[42], И. Генкен[43], И. П. Жуков[44], И. Г. Егоров[45].

Из заключения действиями супруги пытался руководить и сам Михаил Хрисанфович. Две его записки были перехвачены ЧК и сохранились в деле. В одной из них он писал: «Проси сегодня же Ананьина[46], чтобы завтра утром срочно подал заявление вместе с другими чинами милиции, что сообщение Атабекова не соответствует действительности. Завтра заседание Комиссии и важно, чтобы заявление это было уже предметом обсуждения.

…Как жаль, что коммунисты не опровергли столь гнусного обвинения, так нагло брошенного Атабековым. Скажи Невельскому, чтобы он, в свою очередь, переговорил с Хацкелевичем[47] и Артамоновым[48], осветил положение дела и Бурмистрову[49], с которым он хорош. Вельмори завтра ещё поговорит с Артамоновым и Хацкелевичем. Торопись. Завтра надо торопиться и нажать все пружины.

Посоветуйся с Мосей[50], надо спешить. Необходимо последнее новое обвинение также рассеять, как это сделано со всеми другими. Может быть Дейч тоже напишет в Трибунал?»[51]

В другой записке М. Х. Готовицкий успокаивал свою супругу: «как выяснил Вельмори и Горбачев, что ничего серьезного нет. Поэтому, пожалуйста, не волнуйся, не беспокойся … Все пустяки, посидим, но нам ничего не угрожает и угрожать не может … Поговори с Невельским, пусть он попросит содействия Бурмистрова. Посоветуйся, нельзя ли переменить следователя. Сделал ли что Ананьин и другие? Как же Венгерова? Что же она не берёт теперь меня на поруки. Проси Эвальда[52], может быть он лично возьмёт меня на поруки с Венгеровой или кем-либо другим[53]. Не посодействует ли мне Немецкий комиссариат?  Действуй. Надо Венгерову  категорично спросить – возьмёт ли на поруки или нет?

Терпеть надо. Дорогая ничего не поделаешь. Целую, пусть Оря[54] придет в час, по Вашему в три. Я работаю на дворе и можно кое-что сделать для нашей камеры, всего нас с нами 18 человек. Может быть Ивану Ильичу[55] телеграфировать, чтобы меня там у него зачислили и телеграфно ускоритъ освобождение. Действуй, дорогая я знаю, что ты хлопочешь, но я указываю тебе на то, что нужно еще сделатъ… Храни Вас Господь [ … ].  По-моему, необходимо по моему делу посылать кого либо в Москву и во всяком случае телеграфировать Ивану Ильичу, конечно, иносказательно, подписать «Мария» или даже от имени Клавдии Андреевны. Что-нибудь в таком духе: Старое всё опровергнуто, нового ничего нет, продолжают сидеть, свидания лишили, убедительно прошу Вас, Егорова, Якова Семёновича[56], настойчиво хлопотать взять на поруки.

Я вероятно объявлю голодовку. Не стоит жить в стране, где не видишь правды и справедливости. Вас мне только жаль. – Пока духом ещё не падаю. –… Подавай прошение Апресову – Комиссару Юстиции, сообщи, что всё опровергнуто, однако держат, несмотря на предоставленные поручительства»[57].

Наконец 30 мая из Москвы с подачи Рыкова[58] в Народный комиссариат юстиции приходит требование ускорить дело. 12 июня Губисполком даёт полторы недели на завершение следствия. Действительно, 16 июня дело закрыто, папка с 168 страницами была прошита и убрана до времени. Однако, свободу Готовицкие увидели, лишь через две недели – 1 июля, дав при этом подписку о том, что будут проживать в Саратове в доме № 47/49 по ул. Республики[59].

Вспоминаются слова Ленина из письма к Андреевой: «… Лучше, чтобы десятки и сотни интеллигентов посидели деньки и недельки, чем чтобы 10 000 были перебиты. Ей-ей, лучше»[60].

Выйдя из тюрьмы в состоянии нервного истощёния, уже 6-го июля Михаил Хрисанфович ложиться в психиатрическую лечебницу. Но, несмотря на это, через три дня его приходят допрашивать. А 29-го июля ему объявляют, что он может оставаться на свободе, но только под надзором милиции. 6-го сентября его повторно освидетельствует профессор Осокин, и оставляет в больнице. 9 сентября чекисты приходят к Готовицким и арестовывают  Константина Хрисанфовича.

Михаил Хрисанфович обращается к председателю Ч.К. : «т. Жуков! … с 8-го на 9-е ЧК был произведён обыск в комнате, которую занимает моя семья. Конечно, ничего обнаружено не было, тем не менее, за моим пребыванием в нервно-психиатрической лечебнице, арестовали моего брата Константина, на которого даже не было и ордера и держат его в концентрационном лагере. По справке наведённой тов. Миртовым[61] в ЧК оказалось: подлежу аресту  я, а брата взяли временно, вместо меня, и мне, а не брату, надлежит представить двух поручителей, иначе арест будет тяготеть надо мной, и пока я болен – брат арестованным. Сейчас, я очень сильно нездоров, вовсе не встаю с постели уже давно. Но вопрос не в этом: неужели почти два года честной и добросовестной работы и на глазах наиболее активных Советских работников не укрепили сознание Чрезвычайной комиссии, где Вы и теперь председатель, что если я был чист в сентябре 1918 г., [во] время первого ареста, то теперь данных к этому стало больше? Ведь за это время я прошёл ещё чрез немалую фильтровку, да, кроме того, и Следственная Комиссия трибунала при покойном Хацкелевиче не дремала, по результатам следствия, моё дело обогатилось новыми документами: всевозможными отзывами и поручительствами Советских работников, разных селений и даже волостей!» А дальше следует «… прошу выдать мне в Ч.К.  удостоверение, что я теперь не подлежу аресту …»[62]. Вспомним просьбу профессора Преобаженского из «Собачьего сердца» Булгакова : «кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы эта была такая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня. Я для них умер»[63].

Жуков «успокоил» Михаила Хрисанфовича в своеобразной манере: «Я не знаю, почему Вы так беспокоитесь, когда вас ещё не арестовывали. Ваш брат сидит не из-за Вас и не заложником, а как прежний деятель»[64].

6 октября 1919 г. в «Известиях Саратовского Совета» было опубликовано следующее сообщение под заголовком «Красный террор»: «25 сентября агентами Деникина в Москве были брошены, две бомбы в заседание ответственных партийных работников РКП. Некоторые из них были убиты и ранены. Шпионы империализма и контрреволюции делают своё гнусное дело. В ответ на это, согласно резолюции саратовского совета и рабочей беспартийной конференции, саратовская чрезвычайная комиссия в заседании 29-го сентября постановила провести красный террор и расстрелять следующих лиц». Десятым в списке значился «земский начальник Готовицкий Константин Христофорович – непре­менный член Камышинской земле­устроительной комиссии». Приговор был приведен в исполнение 30 сентября.

Константин убит, а мытарства его брата продолжились. 9 октября в Юридическом Отделе Губ. Ч.К. слушали дело Хрисанфа Михайловича и решение было отложено на неопределённое время, а подследственного решили перевести в Тюремную больницу. Уголовно-Розыскная Мили­ция, по распоряжению Трибунала, явилась в лечебницу, но, не взяв его вследствие тяжёлого состояния, оставила стражу. Вскоре, однако, стража была снята, и оставаясь в больнице Михаил Хрисанфович избежал повторного заключения.

Всё это происходило конечно, не потому, что нашли что-то новое – просто обстановка в губернии накалилась до предела. Линия фронта вновь приближалась к Волге. Вплоть до января 1920 г. Саратовская губерния нахо­дилась на военном положении или на поло­жении прифронтовой территории.

В последующие два месяца в деле не появилось ни одного серьёзного документа.

10 ноября 1919 г. Мария Васильевна подала следующее заявление: «Ещё в июне месяце Президиум Губисполкома предложил Революционному Трибуналу рассмотреть дело Готовицких в десятидневный срок … Однако дело это до сих пор не закончено, хотя все обвинения в контр-революционности, как и следовало ожидать, – отпали давно.

В виду этого я вновь обращаюсь к Президиуму с убедительной просьбой: предложить Революционному Трибуналу немедленно и формально завершить это дело… он решил, как только ему позволит здоровье и он в состоянии будет встать с постели, осуществить своё намерение, о чём он писал в своих бесчисленных заявлениях ещё весной Исполкому, Трибуналу и т. Рыкову: незамедлительно поступить добровольцем в Красную Армию, как это сделал уже наш единственный сын, чтобы доказать, что с надвигающейся реакцией они ничего общего не имеют.

Неужели Советская власть, амнистирующая преступников и в некоторых случаях не приводит даже смертный приговор в исполнение, а разрешая осуждённым отправиться на фронт, … не проявит к нему человечного и справедливого отношения и не даст ему возможности в общей борьбе доказать своей преданности народу и Советской России»[65].

Лишь весной 1920 г. папку с делом Михаила Хрисанфовича из Ч.К. передали в Ревтрибунал с резолюцией: «Направить в Сарревтрибунал для подложения настоящего дела к делу Готовицких, каковое было у них в 1919 г.».

Однако, когда финал этой истории происходил в Москве в 1937 году, материалы дела 1919 года уже не понадобились. 2 июля Политбюро ВКП(б) приняло решение о проведении широкомасштабной операции по репрессированию отдельных групп населения. Во исполнение этого решения вышел оперативный приказ № 00447 от 30 июля 1937 г. за подписью Ежова – по «репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов.

Согласно представленным НКВД учетным данным был спущен план по двум категориям репрессируемых. По Москве и Московской области этот первоначальный план составлял: 5 тысяч человек по первой категории (расстрел) и 30 тысяч человек – по второй (8-10 лет заключения). Осенью и зимой 1937 г. арестовывали и расстреливали преимущественно крестьян-единоличников, мелких совслужащих и людей «из бывших» – бывших дворян, царских офицеров, людей, занимавших при старом режиме ответственные государственные должности.

Михаил Хрисанфович жил в это время в Москве по адресу ул. 3-я Тверская-Ямская, д.12, кв. 29. Несмотря на то, что ему уже перевалило за шестьдесят, он в числе 21-го жильца этого дома попал в намеченный партией план. Расстрелян был 9 октября 1937 г. на полигоне НКВД в Бутово, где и захоронен в общей могиле, с прочими врагами своего народа. В 1990 г. в дело, наконец, была подшита справка о реабилитации, которую Михаил Хрисанфович так мечтал иметь в 1919 г.

В качестве эпилога могут послужить цитаты из работ В.И.Ленина. «Экстренные меры войны с контрреволюцией не должны ограничиваться законами»[66]. И  при этом: «Политическое недоверие к представителям буржуазного аппарата законно и необходимо»[67].

 

Просмотров:

Картины из жизни одного поместья в Саратовской губернии.

     Виктор Антонович Шомпулев и Мария Михайловна Готовицкая. 1860 г.

Если сравнить современные карты Саратовской губернии с картами той же местности XIX века, то разница в количестве сельских поселений не может, не бросится в глаза. И за каждой исчезнувшей деревенькой или хутором стоит история людей их построивших и населявших иногда всего каких-то сотню лет. О небольшой группе таких деревенек Поповской волости Саратовского уезда и пойдёт речь.

В середине XVIII века на реке Латрык чуть ниже Поповки уже стояла деревня Елшанка. Место очень красивое и недалёкое от губернского города не могло не привлечь внимание дворян, просивших себе за службу земельки на спокойную старость, как в те времена было принято для служилых людей достигших приличных чинов.

Дворянин же попасть в то время в эти места мог лишь по военной службе, поскольку Поволжье в первой половине XVIII века было не просто местом не спокойным, а скорее опасным, из-за близости агрессивных кочевников и заселённости беглыми людьми из центральной России. Защищать мирных жителей от возможных угроз должен был Астраханский гарнизон, подразделения которого стояли от Яика и Терека на юге и до Сызрани на севере. В этом гарнизоне служил и родоначальник героев нашего рассказа Артамон Быков, дошедший по службе до чина секунд-майора. В 1737 году он находился в должности саратовского городничего[1], то есть представлял в городе астраханского губернатора и был вторым лицом после воеводы. В январе 1739 года по поданному прошению он был причислен императрицей Анной Иоанновной к благородному дворянству, что говорит в пользу его происхождения, скорее всего, из служилых людей, которые уже более века несли охрану южных рубежей государства. Фамилию Быковы на Нижней Волге мы встречаем с начала XVII века. Это – Герасим из боярских детей, бывший при Царицынских воеводах Тимофее Шушерине (1636-1638) и Алексее Львове (1652-1654)[2]. И упоминаемый в связи с астраханским бунтом 1705 года черноярский стрелецкий пятидесятник Матвей[3], и стрельцы Григорий и Василий Быковы[4]. Гарнизоны Чёрного Яра, Царицына и Саратова тогда были невелики, и вероятность того, что все эти Быковы представители одного рода весьма вероятна.

Но вернёмся к Артамону Быкову. Сыновья его начали службу, как и он, по военной части, так как гражданские должности в Саратове в достаточном количестве появились только после учреждения его губернским городом. Чинов высоких они не достигли. Иван и Григорий ушли в отставку прапорщиками, Фёдор – подпоручиком. И лишь Василий продвинулся по службе до чина секунд-майора[5], который в августе 1771 г., после смерти саратовского коменданта Т.А. Юнгера «правил» его должность[6]. В 1760-е отставные братья занялись хозяйственной деятельностью, одалживая деньги у купцов[7], в том числе торгуя зерном для конторы иностранных поселенцев[8].

В судьбе всех саратовских дворян события пугачёвского бунта неминуемо оставили отпечаток. Не прошли они и мимо семьи Быковых. В «Истории пугачёвского бунта» А.С. Пушкин сообщает о гибели в Саратове отставного прапорщика Григория Артамоновича Быкова[9]. А из устного семейного предания, записанного правнуком Артамона Быкова – Виктором Антоновичем Шомпулевым, мы узнаём о чудесном спасении Фёдора Артамоновича и его семьи от рук злодеев.

Со слов матери он записал такие подробности: «Фёдор Артамонович был спрятан в погребе под опрокинутую капустную колоду крестьянами, которые его очень любили. Когда Пугачев, разыскивая его, спустился в погреб, то староста, став на эту колоду и как бы удивляясь, куда мог скрыться помещик его, советовал пугачёвцам хорошенько осмотреть все находившиеся там кадки[10]».

Жене Быкова тоже «чудесно» повезло: «Пугачев в ярости выхватил нож из-за пояса и ударил им в грудь Наталью Ивановну, но вдруг к его ужасу конец ножа сломался, не причинив ей никакого вреда. И он, оторопев от этого чуда, снял с себя шапку, начал креститься на висевшие в углу комнаты иконы /…/. Чудесным спасением своей жизни Наталья Ивановна была обязана небольшому старинному образочку Казанской Божьей Матери, написанному на прочной металлической пластинке[11]». Согласно этому преданию пугачевцы казнили двоих взрослых сыновей Фёдора Артамоновича.

Подобная легенда существовала и в семье жены Фёдора Артамоновича – Натальи Бобоедовой записанной и опубликованной, воспитанником этой семьи известным историком из крестьян,  археографом А.Н. Труворовым[12]. Очевидно, что В.А. Шомпулев, публикуя своё семейное предание, оглядывался и на этот рассказ, и на «Капитанскую дочку» А.С. Пушкина. Мнение об избирательности Пугачёва в казнях дворян, таким образом, осталось в литературных произведениях. Подлинность нашего события особенно сомнительна, хотя бы по тому, что нет документальных подтверждений, что Пугачёв шёл вдоль Латрыка, и уж точно он не разбивал стана в Быковке. Не говоря уж про то, что у тридцатишестилетнего Фёдора Автономовича взрослых детей, быть не могло. Тем более, что жена была младше его лет на 5, так как сохранился документ, о том, что мать Натальи Ивановны оформляла своё приданое в 1744 г[13] всего за 30 лет до описываемых событий. Скорее всего, что в пересказах матери Виктора Антоновича произошло смещение поколений, и речь идёт о братьях Фёдора – Василии и Григории. В деле о расследовании последствий пугачёвского бунта в Саратове, хранящегося в фонде СУАК Саратовского областного архива имеются сведения, что подпоручику Фёдору Быкову нанесён ущерб в размере 627 руб.[14], что скорее всего говорит лишь о последствиях повсеместного грабежа дворянского имущества в регионах получивших «свободу» от новоиспечённого императора.

Быковка стала родовым гнездом семьи около 1768 года[15]. Выйдя в отставку, сыновья Автонома женятся: Иван на пензенской помещице Прасковье Андреяновне Крымовой, а Фёдор на Наталье Ивановне Бобоедовой, дворянке Кузнецкого уезда. В семейном архиве Быковых хранилась купчая на продажу Быковой Н.И. участка земли при с. Новый Чирчим некоей Грузинцевой в 1772 году[16]. С этого года Наталья Ивановна живёт у мужа в Быковке и рожает ему четырёх дочерей[17]. Прасковья же дарит Ивану Автономовичу двух сыновей и трёх дочерей.

С открытием Саратовской губернии для дворян открылась масса вакансий во вновь создаваемых учреждениях. Братья Быковы, а позже их сыновья и зятья устраиваются на службу. Фёдор Артамонович в течение шести лет служит уездным казначеем, а его младший брат становиться уездным исправником[18].

По 4-й ревизии, проводившейся в 1782 году, в деревне Быковка у Фёдора Быкова с братом и его детьми числиться 30 душ мужского пола и 8270 десятин земли, из которых удобной пашни 5500 десятин[19]. Но и наследников у двоих братьев было: семь дочерей да два сына. Дочерей без приданого хорошо не выдать, ведь кусочек дедовой земли в приданое всегда поможет женихам сделать правильный выбор, и имение нарезали кусочками, как лоскутное одеяло.

Когда в губернии открылось дворянское собрание, Быковы одними из первых подают прошение о приписке к саратовскому дворянству и дело о дворянском достоинстве их рода имеет порядковый номер 12.

На 1800 год только дворовых людей в Быковке значиться за старшим братом титулярным советником Фёдором Автономовичем Быковым и женой его Натальей Быковой – 20; за младшей их дочерью Марией Быковой, с мужем, губернским секретарём Алексеем Дмитриевым – 35; за старшей дочерью, надворной советницей Александрой Долгово-Сабуровой – 10; и за девицей Елизаветой Быковой – 4. Сколько было душ прикреплённых к земле неясно.

У младшего брата отставного прапорщика Ивана Автономовича дворовых людей всего – 4, зато за женой его пензенской дворянкой Прасковьей Андреевной Крымовой – 46[20].

Зимой семья живёт в Саратове, и к началу XIX века дворовые места есть и у обоих братьев Быковых Фёдора и Ивана[21]. И у двух зятьев были дома в Саратове: у Дмитриевых — деревянный, а у Неклюдовых – каменный[22]. Третий зять С.Г. Долгово-Сабуров уехал в Царицын, где вскоре стал городничим.

Во втором десятилетии XIX века братья Быковы умирают, и их дети делят большое имение, вместо которого образуется несколько уже небольших имений и дети в дальнейшем строят себе поодаль собственные усадьбы.

Дети Ивана продают часть своего имения выслужившемуся из канцеляристов заседателю приказа общественного призрения надворному советнику Панкратову, дворовое место которого в Саратове давало некоторое время название современной улице Мичурина имя Панкратовской. Только Адриан Иванович Быков до середины XIX века остаётся помещиком Быковки.

Николай Панкратьевич оставил имение двум сыновьям. Павел дослужился до штабс-капитана, в отставке служил по выборам, жил в Саратове. А младший Николай жил в деревне, и судьба его известна нам из воспоминаний В.А. Шомпулева. «Одинокий Н.Н. Панкратов[23] был удушен своей любовницей из крепостных дворовых, в соучастии её брата, кучера». История запечатлелась в памяти юного Виктора Антоновича, поскольку «усадьба наша и Панкратова отделялись только довольно широкой, сажен в сорок длины, плотиной»[24].

После этого убийства имение было приобретено рязанскими помещиками Протасьевыми в приданое своей дочери Надежде Михайловне. Она со своим мужем Николаем Ивановичем Бером с 1838 до середины 1850-х гг. жила в Саратове. Здесь родились их дети, среди крёстных родителей которых был и отец будущего российского премьера Юлий Витте, служивший тогда в Саратовской губернии. У семьи в Быковке было 116 душ крепостных[25].  В 1840-х годах, когда в Саратове был губернатором А.М. Фадеев, он со своей внучкой будущей писательницей-теософом Е.П. Блаватской часто приезжал в Быковку в гости к семье Беров. В своих воспоминаниях Андрей Михайлович пишет, что Бер «вступил в должность непременного члена приказа общественного призрения единственно по доброму расположению ко мне, для того чтобы поправить богоугодные заведения, находившиеся до тех пор в самом дурном состоянии»[26]. В Быковке юную Елену Ган (в последствии Блаватскую) часто встречал мальчик Витя Шомпулев, который был всего на год старше её[27]. Уезжая из Саратова в начале 1850-х годов после пожара в своём имении, уничтожившем их усадьбу, Беры продали крестьян деревни Быковки вернувшемуся с Кавказа после ранения георгиевскому кавалеру подпоручику В.А. Шомпулеву. Лицо Н.И. Бера хорошо знакомо любителям русской живописи благодаря портрету работы В.А. Тропинина, с которым тесть Николая Ивановича был в дружеских отношениях. Этот портрет, как и портрет с супругой были написаны в 1843 году, когда семья Беров жила в Саратове.

Но вернёмся на четыре десятилетия назад, когда в 1817 году четыре дочери Фёдора Артамоновича Быкова полюбовно делят между собой родительское имение с 45 крепостными.

Одна из дочерей – Прасковья Фёдоровна, вышедшая замуж за потомственного дворянина Николая Андреевича Неклюдова, живет в паре вёрст севернее в деревне Неклюдовке. Род Неклюдовых имел дворянское достоинство с петровских времён, но богатства им накоплено не было и все мужчины в семье кормились от службы. Николай Андреевич после тестя был уездным казначеем, потом с другим зятем С.Г.Долгово- Сабуровым заседал в уездном суде, а в 1809-1812 годах даже исправлял должность саратовского уездного предводителя дворянства.

По рассказам матери В.А. Шомпулева этот Неклюдов имея вздорный характер, «не выпускал из рук нагайки, и настолько был свиреп в семействе, что когда он умер, то жена и родственники боялись подходить к нему предполагая, что он притворился и вскочит, чтобы всех отдуть плетью. … когда он ещё лежал на столе мёртвым, то дунет, бывало, в окно ветер, шевельнёт покров на покойнике, так все со страху и разбегутся, хотя нагайки уже все благоразумно были упрятаны[28]».

У четы Неклюдовых был сын Пётр и три дочери: Фаяна, Александра и Анна[29]. Соответственно среди жителей Неклюдовки появляются новые фамилии – зятьев Прасковьи Фёдоровны.

Но сначала о сыне Пётре Николаевиче, который сделал своеобразную карьеру и, о котором В.А. Шомпулев язвительно пишет: «…один мой сосед Неклюдов[30], сын также выслужившегося дворянина, не погнушался начать службу с квартального и, практикуясь на этой должности в искусстве воровства, держал однажды пари с богатым купцом любителем лошадей, что он украдёт у него ценного жеребца, хотя бы при самом строгом надзоре за лошадью. И действительно, несмотря на карауливших её день и ночь конюхов лошадь была уведена и как выигрыш сделалась собственностью Неклюдова, который, впоследствии, уже живя в имении, заставлял своих крестьян в сильную зимнюю вьюгу, заметавшую след, из-полу воровать со степи соседних помещиков сено, и когда неумелые крестьяне попадались, то он сёк их, приговаривая: – Воруй, да не попадайся!».

В действительности П.Н. Неклюдов прослужил квартальным надзирателем всего два года, а затем долгие годы заседал в уездном суде. И как видно, кое-что он сумел нажить, верша справедливость на казённых должностях. Сохранились документы, что он сдаёт квартирной комиссии свой двухэтажный каменный дом на углу современных улиц Мичурина и Некрасова (сохранился) за 500 руб. в год[31]. А сам жил он, по-видимому, в отцовском доме в квартале от этого места.

Неклюдов П.Н., как и его отец, разбогатев, был женат на дочери помещика старинной фамилии, что дало ему возможность войти в дворянское общество[32]. У него с женой Екатериной Николаевной Казариновой, внучкой известного саратовского воеводы было трое сыновей. Его дети Александр, Сергей и Пётр на рубеже XIX-XX занимали различные должности в уездных и губернских учреждениях: чиновник особых поручений при М.Н. Галкине-Врасском, дворянский заседатель Сратовского уезда[33], мировой судья[34],  тюремный инспектор[35] Сергей Петрович Неклюдов[36]; петровский уездный предводитель Александр Петрович Неклюдов[37].

Старшая дочь Неклюдовых – Александра Николаевна выходит замуж за Николая Ильича Григорьева, который был помещиком соседней с Быковкой деревни Сафаровки и служил в Саратове частным приставом. Их сын Василиск, служил секретарём в уголовной палате,  был колоритной личностью, о чём писали его современники.

Священник Розанов в своих записках даёт такой портрет этого саратовского помещика: «В.Н.Григорьев представлял из себя старого русского боярина: он был в парчовом, самом светлом кафтане, в красной шёлковой рубахе, с вечно-открытой косматой грудью, в высокой бобровой шапке и жёлтых сафьянных сапогах». Описывая охоту этого помещика, Розанов замечает: «Когда псари и псарня расставятся по местам, то, по занятому ими полю, или местам, назначенным для гонки, не проходи уже и не проезжай никто, – запорют кнутьями. Знали ли вы, не знали ли, – это всё равно. Это была уже не компания благородных людей, дворян-охотников, а неистовствующая шайка охальников и разбойников»[38].

Как бы в подтверждение В.А. Шомпулев рассказывает: «я был свидетелем как на охоте, сосед мой, пожилой помещик деревни Сафаровки[39], рассерженный на крестьянина моей бабки за то что, проходя мимо острова, помешал ему затравить лисицу, приказал своим псарям раздеть его донага и долго окунать без перерыва в находившуюся близ острова речку, а затем, не довольствуясь этим, велел сечь его через намоченный мешок арапельниками».

Описание внешности этого помещика у Виктора Антоновича также красочно: «Григорьев, полуседой брюнет, высокого роста, широкоплечий, носил в деревне красную шёлковую рубаху с расстегнутым воротом, из-под которого виднелась мохнатая грудь. На плечи он накидывал длинный из тонкого сукна кафтан, вместо шаровар надевал широкие шёлковые туманы, имея при том на голове в три четверти вышины боярскую соболью шапку, а на ногах с застёгнутыми носками туфли. Он носил запрещённые тогда дворянам длинные волосы и бороду, которые всегда были растрёпаны. И моя вдовая бабушка, которая была его ближайшей соседкой по имению, настолько боялась Григорьева, что раз навсегда приказала людям запирать ставни, когда он проезжал мимо её усадьбы. Григорьев выпивал на охоте в день до 40 рюмок водки. Бывало, проглотит, сплюнет и, ничем не закусывая, понюхает только кусочек чёрного хлеба[40]».

Работая подростком в канцелярии губернатора, В.А. Шомпулев был свидетелем следующего случая. Григорьев, вызванный губернатором Кожевниковым явился «с той же длинной бородой и растрёпанной шевелюрой, но однако же в дворянском мундире… по его раскрасневшемуся и без того багровому лицу и свирепым глазам нельзя было не заметить, что он в сильном возбуждении. Вскоре затем губернатор потребовал его к себе в кабинет. Но не прошло и пяти минут, как послышался какой-то шум от падения и затем появившийся Григорьев, поспешно уходя из дома, громко закричал своим хриплым басом, находившимся в передней жандарму и лакею: – Скорей за доктором, губернатору дурно!

Жандарм и лакей бросились за доктором, а мы в кабинет губернатора, где и нашли Кожевникова упавшим на пол и старавшимся высвободить ногу из стремян (губернатор в кабинете сидел на седле, надетом поверх специальных козел – прим. авт.). Кожевникову мы помогли встать, но прочие предложения услуг он отклонил и отпустил нас домой».

Сын В.Н. Григорьева Василий как потомственный дворянин губернии также занимал в уезде различные выборные должности в конце XIX века.

Другая дочь Неклюдовых Фаяна вышла замуж за героя войны 1812 года генерал-майора Войска Донского Павла Степановича Хрещатицкого[41]. Вскоре, на время военного похода мужа, она с родившимся у них в это время ребенком вернулась снова в Саратов, где у нее оставался наследственный дом и доля в поместье.

По свидетельству В.А. Шомпулева в этот приезд Фаяна Николаевна привлекла внимание саратовского губернатора А.Б. Голицына, который неоднократно уличался современниками в донжуанстве. Причиной поведения губернатора был разлад с женой, которая при его назначении в Саратов отказалась уехать из Петербурга. В своей новелле «Из дневника жандарма» Шомпулев утверждает, что по отношению молодой Неклюдовой князь Голицин был дерзок и настойчив, что заставило её обратиться к местному начальнику жандармов. В результате в столицу последовало «Донесение жандармского начальника своему шефу о чрезвычайных поступках губернатора с г-жей Хрещатицкой. Было ли это официальное или конфиденциальное донесение, из дневника не видно. Сделанная же в нем отметка 9-го марта 1830 года указывает лишь на время его отправки[42]».

Губернатор захотел наказать за это строптивую женщину. «Через несколько дней он был в имении Ф. Н. Хрещатицкой, опрашивал крестьян относительно их положения, и не замедлил сообщить губернскому предводителю дворянства, что, предлагает на обсуждение депутатского собрания назначение над имением опеки». Что, однако, не вызвало серьёзных последствий ввиду надуманности предъявленных обвинений.

Вторая (младшая) дочь Быковых – Мария Фёдоровна выходит замуж так же за пензенского мелкопоместного дворянина Алексея Ивановича Дмитриева. Они строят южнее Быковки деревеньку Студёновку. «Марья Федоровна в память чудесного избавления её матери от руки Пугачева, выстроила в деревне Студенке[43], прекраснейшую часовню с небольшим иконостасом и бассейном внутри, в которой ежегодно с особой торжественностью служилась панихида по убитым Пугачевым её братьям. /…/  Теперь этот чудный участок с водяной мельницей, заливными лугами, составляет собственность немецких колонистов, и в образовавшейся небольшой колонии Студенке не осталось и следа прежней исторической местности».

О её муже Алексее Ивановиче можно сказать пару слов. Происходил он из древнего мелкопоместного рода и, служа в Пензе, был уличён в присвоении казённых денег при найме бурлаков для перевозки казённого хлеба[44]. Дело было замято. В Саратове он появился сначала соляным приставом, а затем на долгие годы в казённой палате советником счётного отделения. Став чиновником на месте, связанным с контролем за большими деньгами, он стал прикупать крестьян, но сильно не шиковал. Копил. После его смерти Мария Фёдоровна стала принимать «горячее участие при постройке собора (Александра Невского – прим. авт.), и не говоря о дорогом престольном одеянии, плащанице с драгоценными камнями, громадных ризах и пр. пр. Она выстроила отдельную колокольню с большим колоколом, и масса серебра в нем дала ему на редкость чудный звук, подобный которому я слышал только в Киеве. А так как кроме собора она делала большие пожертвования в церковь мужского монастыря, употребив на все это больше 200.000 рублей, то Синод назначил Марию Федоровну Дмитриеву попечительницей кафедрального собора, причислив дом ее к нему приходом, тогда как кафедральные соборы преимущественно приходов не имеют, а город назвал улицу, где она жила, Дмитриевской».

Умирая в 1847 году, Марья Федоровна завещала отпустить крестьян Студёновки на волю со всей землей[45], что и было исполнено. «Эта обстоятельство в то время немало наделало хлопот, так как подобные распоряжения помещиков были очень редки, и к ним относились с некоторой подозрительностью. Но кре­стьяне не умели воспользоваться таким благополучием и поспешили продать землю, внеся в казенную палату за себя подушные до ревизии, и приписались к мещанскому обществу города Саратова, вероятно, из боязни быть снова прикрепленными к земле».

Старшая дочь Быковых – Александра Фёдоровна выходит за отставного секунд-майора, бывшего адъютанта А.В. Суворова – Степана Григорьевича Долгово-Сабурова, который вскоре увозит жену в Царицын, где вскоре он получает должность городничего.

У Долгово-Сабуровых было три сына и две дочери. О судьбе двух сыновей Алексее и Михаиле известно, что «мальчики были определены в корпус и впоследствии оба, произведенные офицерами в лейб-гусары, были убиты в отечествен­ную войну 1812 года».

Третий сын Долгово-Сабуровых, Иван, был моряком и, дослужился до чина лейтенанта. Но «родители пожелали, чтобы он оставил службу и вернулся на родину, где он и женился на одной из красивейших и богатых невест, Настасье Александровне Поповой. Не прошло и четырех лет со времени женитьбы, как в Саратов прибыл для расквартирования гусарский полк, в котором находился ротмистр граф Бобринский[46]. Блестящий гусар пленил Настасью Александровну, и та, бросив мужа и продав свое имение, бежала с ним за границу. После этого Иван Степанович прожил недолго и умер в холеру 1830 года».

Дочь Анна Степановна Долгово-Сабурова выходит замуж за начальника саратовской жандармской команды, венгра по происхождению Антона Ивановича Шомпулева, который умирает в холеру 1830 года, оставив вдове двоих детей. В середине 1830-х Анна Степановна строит себе в версте к югу от Быковки усадьбу в своей части поместья, которое называет Приют.

«Деревня Приют славилась красотой своего местоположения. Громадный дом с несколькими флигелями для гостей, расположенный на возвышенной местности, находился в тенистом парке с широкими аллеями из тополей, соединявшими эту усадьбу, с Быковкой, где были водяная мельница, большой скотный и псарный двор и разные мастерские. Латрык, извилисто протекавший вдоль парка, отделял усадьбу от заливных лугов, известных в окрестностях ружейной охотой, а за лугами тянулся ряд лесистых гор с ущельями, из которых местами быстро текли родники. Различные мостики и киоски, разбросанные в разных местах парка, служили причудливой затеей Быковых».

Сын Анны Степановны Виктор Антонович, ставший видным общественным деятелем, оставил обширные мемуары, из которых сегодня можно узнать многое о жизни Быковки второй половины XIX столетия.

Выйдя в отставку за ранением на кавказской войне в чине подпоручика в 1852 г. и, проведя почти год в Петербурге по делам тяжбы о наследстве своей прабабушки, он поселяется в Приюте.

«По приезду в деревню Шомпулев был встречен крестьянами обеих вотчин хлебом‑солью и земными поклонами, как это делалось в старое крепостное время, а им, в свою очередь, были розданы подарки и приготовленное угощение брагой и разными яствами. Освобождённые в тот день от барщины крестьяне по-своему веселились, распевая собственного сочинения песни, а молодые девушки водили хороводы.

Дворовым людям, которых насчитывалось около 80‑ти человек обоего пола, всем было назначено небольшое жалование, а управляющему и бурмистрам было запрещено впредь отдавать крестьянских девок замуж без их согласия. В тех же случаях, когда крестьяне не могли сосвататься в своих вотчинах, им разрешалось приискивать невест в деревнях других помещиков, и для них жёны покупались».

Повседневная жизнь молодого помещика состояла в посещении соседей, охоты и еженедельных поездок в Саратов.

О том, как выглядела усадьба известно немного. «Деревенский кабинет Шомпулева представлял собою арсенал охотничьих принадлежностей и ружей различных мастеров Европы. О большой же его псовой охоте знали даже и за пределами Саратовской губернии /…/. До двухсот собак Шомпулева помещались в обширном псарном дворе, где в большом флигеле жили доезжачий, псари и охотники. Из этого флигеля выходила дверь в длинный, освещаемый ночью висячими лампами коридор, где по обеим сторонам, отделённые невысокими барьерами, находились открытые закуты для борзых собак, наполненные соломой. Закуты же гончих отделялись высокими решётками».

Осенью 1853 года у Шомпулева было особенно много гостей. Со своими собаками приехали из Пензы А. Н. Арапов[47] и из Симбирска П. М. Мачевариани[48], который был Виктору Антоновичу дальним родственником и много лет спустя называет его в письме патрицием. Запасные флигеля, закуты псарного двора и конюшни с трудом вместили всех гостей, их лошадей и собак.

На охоте в лесу гостями делались привалы на коврах. Привозились бутылки с винами, раскладывались различные закуски. На кострах разогревался борщ и изготавливался на вертеле шашлык. Разговоры охотников, подогретых вином, не умолкали.

По возвращении в усадьбу гостей ожидал ужин, приготовленный крепостными поварами под началом старшего подмастерья московского английского клуба, которого вывез к себе Шомпулев.

Завтрак для гостей устраивался под навесами псарного двора. Гости хвалились своими собаками, показывая их друг другу. По рассказам Виктора Антоновича Мачаварьянов даже держал пари, ставя червонец за каждую блоху, которая будет найдена в шерсти его собак. Борзых выводили одетыми в попоны или шерстяные куртки, а после кормежки морды у них вытирали полотенцами.

Такая праздная жизнь по признанию Виктора Антоновича съедала без остатка 50000 годового дохода, который имела семья Шомпулевых со всех своих имений.

Весной 1854 г. в соседней Поповке появилось семейство Готовицких, саратовских дворян живших несколько лет  в Москве. После смерти Михаила Ивановича Готовицкого[49] в 1852 г. они вернулись в Саратовскую губернию. Отцом Пелагеи Хрисанфовны Готовицкой был известный купец старообрядец, золотопромышленник Хрисанф Иванович Образцов. Выдав свою дочь замуж за гусарского ротмистра, он купил ей в приданное около 4000 душ крестьян в разных губерниях и оставил не один миллион денег[50]. Старший сын Виктор[51] в это время был офицером гвардейской кавалерии, второй – Аркадий, ещё учился в кадетском корпусе, а третий – Хрисанф, был совсем ещё ребёнком. Кроме сыновей, у Готовицких были ещё две дочери Мелитина и Мария. Вся семья тогда собралась в селе Поповка, в семи верстах от Приюта. Старший Готовицкий вскоре приехал к Шомпулевым, вызвав, таким образом, ответный визит Виктора Антоновича. С тех пор Готовицкие стали бывать довольно часто в Приюте.

Виктор Михайлович вскоре приобрёл часть имения в Быковка с 12 дворовых и 78 душами крестьян, из которых вскоре отпустил на волю 4 дворовых и 19 душ крестьян. Часть имения он купил у В.А. Шомпулева, а часть перешло от статского советника Акима Дмитриевича Горохова за неоплаченный долг[52].

Пелагея Хрисанфовна хотела, чтобы её дочери вышли за помещиков Саратовской губернии. Пятьсот душ в Поповке и столько же в Грязнухе Камышинского уезда шли в приданое старшей Мелитине. Свадьба готовилась в Москве, где в банке на её счет было положено 300 000 рублей[53]. Младшей же Марии ещё не было восемнадцати, и размер её приданого пока не обсуждался.

Но Шомпулев остановил свой выбор на Марии Михайловне, которая была на восемь лет младше него. Окончательное решение о женитьбе он принял зимой 1855 года, которую семья Готовицких проводила в Москве. Обвенчались они по дороге домой в деревушке Тульской губернии, и лето провели в Быковке. Образ жизни пришлось поменять. Появились дети. В Саратове им был куплен дом и зиму они проводили в городе, посещая театр и балы в дворянском собрании.

Но приближалось время реформ Александра II и источник дохода – труд крепостных должен был вот-вот перестать быть даровым. Пришлось задуматься о службе и карьере. Начать Виктор Антонович решает не много не мало, с должности уездного предводителя дворянства. Вспомним М.Е. Салтыкова-Щедрина: «Первое место в уездной чиновничьей иерархии и прежде занимали и теперь занимают предводители дворянства. Предводитель дворянства в своём уезде был подлинным козырным тузом. Он распоряжался земской полицией, он влиял на решение суда, он аттестовал уездных чиновников, он кормил губернатора во время ревизий [54]».

Должность эта была выборной и имела имущественный ценз. У Виктора Антоновича с матерью и женой в то время было более тысячи крепостных. И он мог участвовать в выборах по трём уездам: Саратовскому, Камышинскому и Кузнецкому, где у его семьи были имения[55]. В результате в 1856 г. он становиться сначала кандидатом  на должность, затем исполняющим обязанности и, наконец, с 1860 г. кузнецким уездным предводителем дворянства. Служа в Кузнецке, он редко бывал в Саратове и тем более в Быковке. Жена в Кузнецк с ним не поехала, и брак Шомпулева дал трещину, что в дальнейшем привело к полному разрыву, хотя следующие четыре трёхлетия он служит саратовским уездным, а с 1873 г. и губернским предводителем дворянства.

Но вернёмся в Быковку, где одним из помещиков был Виктор Михайлович Готовицкий, который получил за женой Глафирой Григорьевной Лутовиной (дальней родственницей И.С. Тургенева) значительное состояние и имел как старший наследник в семье Готовицких имения с крепостными в разных губерниях. Имение в  Быковке было последним приобретением Виктора Михайловича. Состояние своё он, однако, довольно быстро прожил. По рассказам В.А. Шомпулева «Готовицкий в городе подобрал себе несколько любителей меняться из местной аристократии, с которыми и проводил все вечера, играя в штос на разные вещицы, экипажи, лошадей и пр. В деревне же, скучая без партнёров, покупал лошадей разных заводов, выезжал их под верх, как хороший кавалерист, затем натаскивал подружейных собак и при первом удобном случае всё это спускал меной за бесценок». Прослужив несколько трёхлетий секретарём губернского дворянского собрания, он уехал к себе в имение в Камышинском уезде, где увлёкся сельским хозяйством, в котором достиг значительных успехов. Гордостью Саратова стал его сын один из основателей СУАК, учёный востоковед.

Старшая дочь М.И. Готовицкого Мелитина, получившая в наследство имение в соседней с Быковкой Поповке, рано вышла замуж и рано овдовела. Вторично она вышла замуж, вопреки желанию матери, и не без содействия В.А. Шомпулева за совершенно не обеспеченного местного дворянина П.Н. Корбутовского. Для этого ей пришлось переехать от матери к Шомпулевым в Приют, где после своего венчания в Поповке, она прожила с новым мужем более месяца.

На свадьбе Мелитины, ни её мать, ни, появившийся недавно отчим не были, но зато В.А. Шомпулев пригласил из Царицынского уезда всех родных П.Н. Корбутовского, которым в Приюте оказал всевозможное внимание. Свадьбу украсили «тысячи плошек, фейерверки и бенгальские огни, устроенные Шомпулевым в честь новобрачных». Родившийся вскоре у  четы Корбутовских сын Николай впоследствии составил гордость саратовской губернии, увлекшись растениеводством и распространением своих знаний среди крестьян[56].

В 1864 году В.М. Готовицкий продал свое имение в Быковке пензенскому помещику Салову[57]. Павел Сергеевич Салов, отставной гусарский поручик, только что перед этим женился и надеялся свить в красивом пригородном имении семейное гнездо. Его супруга, по словам В.А. Шомпулева: «была далеко не красавицей, но, при её кокетливости, воспринималась чрезвычайно интересной. Чёрные жгучие глаза Веры Ивановны и peau bronze (смуглая кожа – фр.) напоминали обитательниц киргизских степей, но главное её очарование заключалось в её сильном, богатом контральто. Участие её в благотворительных концертах привлекало всегда много публики и особенно мужчин».

Салов, был далеко не беден и любил покутить. Он сорил деньгами, проигрывая в карты приличные суммы. Но Вера Ивановна никогда не выражала своего неудовольствия, тем, что муж почти каждый день возвращался из клуба далеко за полночь, так как «сама безгранично пользовалась свободой и была довольна отсутствием мужа во время её вечеров».

В 1865 году Виктора Антонович и Мария Михайловна перестают жить вместе. День своего рождения[58] в том году 35-ти летний и вновь одинокий Шомпулев решил «пробыть в своей деревне, и был грустно настроен, что в первый раз ему придётся провести этот день как мужу без жены и отцу без детей».

В тот день заезжал среди прочих, но почему-то не на долго заезжал поздравить именинника и сосед Салов. Вечером того же дня подпивший Салов начал грубо подсмеиваться над женой, намекая на её чрезмерную симпатию к Шомпулеву, добавляя, что недаром жена оставила последнего из ревности к Вере Ивановне. «Так как перебранка их на этот раз имела подкладкой ревность, то сцена эта закончилась и для них полным разрывом. И Вера Ивановна осталась в деревне, куда богатый муж не подумал даже прислать её вещей из городской квартиры».

Через пару недель после этого, когда Шомпулев остался один в Приюте, он получил письмо от Веры Ивановны, которая, передав о своём разрыве с мужем, просила Виктора Антоновича приехать к ней в Быковку. Вера Ивановна решила, что для неё не представляется возможным далее находиться в этой губернии, и дала объявление о продаже имения. Пока же, оставленные супругами соседи кинулись утешать друг друга.

Следующим владельцем Быковки становится отставной полковник генерального штаба М.Н. Самбикин, который скоро становиться злым врагом В.А. Шомпулева, который в то время совмещал должность предводителя дворянства и председателя земской управы. Самбикин заподозрил Виктора Антоновича в злоупотреблении служебным положением и попустительстве в растрате земских денег. Тот, в свою очередь, публично, по пунктам опровергал все приводимые Самбикиным доводы. И не только публично, как мы узнаём из жалобы Самбикина губернскому земскому собранию. По его словам Шомпулев, «подойдя ко мне в зале, объявил мне наедине, что если я на будущее время буду идти против него на уездном земском собрании, а, тем более, заявлю кое-что из того, что мне известно по соседству наших усадеб, <…> то у него на всякий случай будет всегда в кармане револьвер, и чтобы я знал, что у него на шее не сидит — ни семьи, ни детей, а мне как семейному человеку с малыми дет

Просмотров:

Династия астраханских казаков Морозовых. От петровских времён до советской власти.

            Александр Львович Морозов с женой, детьми,                                                                                                                                                                                                                                                                            внуками. Владимир Александрович – студент                                                                                                                                                                                                                                                                              Московского университета.

С момента основания Саратова в числе его жителей были волжские казаки, ряды которых в первое время постоянно пополнялись. В частности, после возвращения Россией в 1711 г. Турции Азова гарнизон крепости был расселён по городам юга России. В ревизских сказках 1743 г. среди жителей Астраханской губернии упомянут 39-летний саратовец — сын «азовского переведенца» Максим Андреевич Морозов[1]. Переведенцами тогда называли, в частности, и стрельцов, которых Пётр I после известного бунта 1698 г. удалил из столицы, отправив их на постоянную службу к дальним рубежам государства, в том числе в только что отбитую у Турции крепость Азов. Поэтому сегодня мы можем с некой долей вероятности предположить, что саратовский род Морозовых мог иметь начало от высланного из столицы стрельца Андрея Морозова.

В сохранившемся списке обывательских семей Саратова на 1769 г. присутствуют сведения о казаке Максиме Морозове, владельце собственного дома[2]. Казаков в то время в городе числилось около двухсот[3]. За службу им полагалось хлебное, фуражное и денежное жалованье «из кабацких сборов», земельные угодья и рыбные ловли, но жили они в большинстве своём совсем небогато[4].

В 1774 г. жизнь для большинства саратовских казаков резко изменилась. Часть из них присягнула Емельяну Пугачёву, рассказавшему на следствии, что «выехали к нему навстречу волжских казаков человек с двадцать» на поклон с хорунжим Александром, которого псевдоимператор Пётр III тут же «назвал полковником». А при захвате Саратова, по словам Пугачёва, «казаки драться не стали и пристали к его толпе»[5]. Пришедшие вскоре правительственные войска жестоко покарали всех изменивших, в том числе и часть казаков[6].

Неизвестно, как повёл себя Максим в те трагические для города дни, но после приезда комиссий, разбиравшихся в проступках горожан при самозванце, из города он выселен не был, и его жизнь в казачьем сословии шла своим чередом.

Когда же в семье Морозова в 1783 г. родился сын Семён, его отцом был записан не рядовой казак, а урядник[I] Максим Морозов. Упоминание о казачьем отряде в Саратове того времени есть в дневниковой записи священника Г.А. Скопина за 3 февраля 1791 г. Герасим Алексеевич в тот день описал торжественный парад по поводу открытия наместничества в Саратове[7], и можно уверенно предположить, что урядник Морозов верхом на своём коне в числе сослуживцев прогарцевал перед собравшейся публикой.

Вскоре повзрослевший сын, как и положено у казаков заменил в службе отца. 20-летний Семён в звании урядника уже возглавлял команду казаков из 12 человек при саратовской полиции, получавших казённое жалование[8]. В 1810 г. он был повышен до капрала и продолжал служить начальником казачьей команды. В это время Семён Морозов проживал в Казачьей слободке, находившейся в первой части города[II]. В делах городового магистрата отражено, что Семён Максимович вносил в губернское правление поземельные деньги[III] не только за своё дворовое место, но и за своих подчинённых (всего 13 руб. 80 коп.)[9]. Весной 1814 г. урядника С. Морозова ненадолго отозвали в саратовский полк только что сформированного астраханского казачества. Но уже в ноябре того же года его вновь вернули в службу в казачьей команде при полиции[10]. В 1817 г. он по-прежнему состоял в этой должности, ежемесячно являясь на заседания городской думы с требованием выдачи жалования своей команде.[11] Характер деятельности его команды прекрасно иллюстрирует запись в дневнике Николая Герасимовича Скопина за 1817 г. В ней присутствует информация о том, что поиском убийц покровского головы соляных возчиков занимались прибывшие на место преступления казаки[12].

Не исключено, что долгое общение с «отцами» города принесло молодому Морозову определённые дивиденды. По долгу службы ему, скорее всего, доводилось общаться и с самим губернатором, который частенько пользовался сопровождением казачьего отряда.

В 1817 г. в астраханском казачестве была сформирована артиллерийская полурота из казаков «сверх положенного тогда комплекта». В связи с этим Семён Максимович перешёл из полицейского подразделения в войсковое. В требованиях, указанных в инструкции к подбору в это новое подразделение, говорится, что в артиллеристы необходимо «направить людей самых зажиточных семейств с тем, чтобы казаки были молодые, видные собой и грамотные[13]». Всего из трёх полков Астраханского казачества было выбрано 15 урядников «способных, по выражению князя Багратиона „составить гордость войска“». Из Саратовской станицы был взят всего один урядник — Семён Морозов[14].

В 1827 г. 44-летний Семен Максимович Морозов был произведён в сотники — первый обер-офицерский чин в казачьих войсках[15]. В 1829 г., уже в должности хорунжего[IV], 46-летний Морозов был выбран атаманом Саратовской казачьей городовой команды, что говорит о его высоком авторитете среди своих сослуживцев[16]. Общение с городскими властями стало для него постоянным делом. В частности, в протоколах заседаний городской думы есть запись о том, как он просил прислать ему копию «высочайше жалованной государем императором Петром I в 1701 году марта 13 дня ружникам и города Саратова жителям окружной грамоты» для отправления в канцелярию Астраханского казачьего войска.[17] К сожалению, документов о деятельности атамана казачьей команды практически не сохранилось, поэтому можно лишь строить догадки об образе жизни этого, очевидно, незаурядного человека.

В 1830 г. из Астрахани в Баку был отправлен отряд казаков из 149 человек, командиром которого поставили хорунжего Семёна Морозова. В 1831 г. его отряд для защиты от персов возвёл земляное укрепление в урочище Акуша под Баку. После подписания Адрианопольского мирного договора с Турцией в 1829 г. Россия ставила такие форпосты на южных границах вновь присоединённых закавказских областей. В бывшем Бакинском ханстве Персии Семён Морозов вместе со своим отрядом провёл три года, после чего был возвращён назад в Саратов. В Астрахань казаки вернулись на судах по Каспийскому морю в 1833 г.[18]

В посемейном списке саратовской команды 1840 г. в разделе «Сословия богатого» даны сведения о семье Семёна Максимовича, записанного в артиллерии в звании приказного[V]: жена 2-го брака Авдотья Григорьевна, 49 лет; две дочери, Аграфена и Александра, и шестеро сыновей[19]. Когда скончался бывший атаман саратовской команды, неизвестно, но в документах Астраханского казачества С.М. Морозов числился до 1851 г.[20]

Сыновья Семёна Максимовича, как и положено, служили в Астраханском казачьем войске. Конечно, дети атамана получили образование, не были рядовыми и занимали не последние должности в структурах войска. Их имущественное положение было весьма неплохим. Русские офицеры в те времена не бедствовали.

Вот короткие справки об их образовании, службе и имущественном положении:

Лев Семёнович 1-й, 1809 г. р., с 1834 г. имел звание урядника, с 1840 г. – хорунжего, а с 1848 по 1864 г. – есаула[VI]. В 1850–1854 гг. он занимал должность асессора войскового правления[21], в 1854–1856 гг. — заседателя и казначея войскового правления[22] и смотрителя лазарета 3-го полка[23]. В 1854 г. его избрали кандидатом в начальники и судьи Саратовского командного правления[24]. Проживал в доме из 11 жилых покоев на улице Вознесенской, 28[25].

Лев Семёнович 2-й[VII], 1812 г. р., вступил в службу в 1833 г. В урядники его произвели в 1839 г.[26], а в 1850 г. — в хорунжие[27]. В 1860 г. он занимал должность адъютанта 3-го Астраханского казачьего полка[28]. В 1861 г. получил звание сотника, а в 1867 г. ушёл в отставку в чине есаула. Его вдова, Елизавета Николаевна, в 1880 г. имела в Покровском наделе 216 десятин 2177 саж. земли[29].

Иван Семёнович, 1815 г. р., стал есаулом уже в 18 лет[30]. В дальнейшем мы видим его в чине сотника. Его вдове, Наталии Федоровне (1822–1883), досталось 99 дес. земли в Покровском наделе[31].

В 1830 году в Астрахани открывается пансион для детей штаб- и обер-офицеров на 30 человек, которые проживали там под наблюдением воспитателей и получали образование в астраханской губернской гимназии. В 1846 по 1852 г. главным надзирателем пансиона для казачьих детей служил Иван Семёнович Морозов[32]

Все дети Морозовых в дальнейшем воспитывались в этом пансионе. Для обучения казачьих детей рядового состава и унтер-офицеров позднее были открыты станичные училища, как для мальчиков, так и для девочек[33].

Иосиф Семёнович, 1818 г. р., поступил в пансион в 1832 г.[34] По его окончании он обучался на юриста в Харьковском университете, получая войсковую стипендию[35]. В 1867 г. ему было присвоено звание войскового старшины[VIII]. Также он служил в должности асессора войскового правления в 1862–1866 гг.[36], а затем, в 1875–1877 гг., — инспектора станичных училищ для казачьих детей[37]. Имел в Покровском наделе 397 дес. 1508 саж. земли[38].

Василий Семёнович, 1822 г. р., поступил в пансион в 1834 г. По окончании заведения пошёл в службу и в 1855 г. был произведён в хорунжие[39]. В 1857–1860 гг. отвечал за конвоирование грузов по Каспийскому морю в качестве помощника начальника команды.[40] В 1884 г. вышел в отставку, имея в 28 верстах от Покровска земельный надел, который сдавал в аренду.[41]

Фёдор Семёнович, 1825 г. р., поступил в пансион в 1836 г. В службе находился с 1840 г. С 1844 по 1851 г. работал в войсковой канцелярии[42] и комнатным надзирателем пансиона[43]. В 1855 г. он был произведён в хорунжие[44], в 1856 г. назначен начальником Баскунчакского поста, которым пробыл два года[45]. Уже в чине сотника в 1860 г.[46] Ф.С. Морозов занимал должность главного надзирателя пансиона, в 1861–1862 гг. — асессора войскового правления[47]. В 1864 г. он был назначен полковым казначеем со штабом в г. Камышине[48]. В 1869 г. Фёдор Семёнович стал есаулом и служил начальником войсковой канцелярии до 1870 г.[49] В 1869–1872 гг. он занимал должность помощника начальника отдела войсковой полиции, а в 1872–1882 гг. — начальника 2-го отдела войска.[50] В 1872 г. он получил звание войскового старшины[51], в 1879 г. — подполковника, а в 1889 г. — полковника. В 1890 г. был уволен в отставку в чине генерал-майора[52]. Имел в Покровском наделе 198 дес. 2074 саж. земли.[53] В 1910 г., после смерти Фёдора Семёновича, его вдове Александре и дочери Людмиле была назначена пенсия из кассы военно-сухопутного ведомства в размере 645 руб. в год[54]. Внук Александра Львовича Морозова – Андрей Петрович Кумаков рассказывал автору о том, как бывал в гостях у Фёдора Семёновича в его имении у подножия Соколовой горы. Мальчик запомнил статного генерала, который до преклонного возраста сохранил страсть к верховой езде и содержал красивых лошадей.

У шестерых сыновей Максима Семёновича было множество внуков, многие из которых после пансиона продолжили своё образование в военных училищах и университетах.

Сыновья Льва 1-го, Александр Львович (1842–1873) и Михаил Львович (ок.1849 р. — 1879), поступили в пансион в 1851[55] и в 1856 гг., соответственно[56]. По окончании оба получили войсковую стипендию на обучение в университетах: Александр — на ветеринара в Харькове[57], Михаил — на врача в Москве[58]. Получив образование, Александр с 1866 г. стал ветеринарным врачом Астраханского войска (чиновник IX класса с окладом 500 руб. в год) с проживанием в Астрахани[59], а Михаил — лекарем 2-го (в 1873–1874 гг.) и 3-го (в 1874–1879 гг.) округов[60]. Михаил Львович умер, выполняя свой долг во время эпидемии чумы в Ветлянке в 1878-1879 гг. Оба имели земли в Покровском наделе: 421 дес. и 206 дес., соответственно[61].

Сын Ивана Семёновича, Григорий, 1844 г. р., после завершения учёбы в пансионе, в 1859 г. был командирован в Санкт-Петербург в Михайловское артиллерийское училище, которое окончил в 1863 г. и, вернувшись на службу, был выбран сотником[62]. В казачьей войсковой артиллерии прослужил до 1867 г.[63]

В 1867 г. сотник Григорий Иванович Морозов был переведён в Кронштадтскую крепостную артиллерию в связи с расформированием его артиллерийской полубатареи[64].

На службе вне казачьего войска он числился с 1880 г. в звании штабс-капитана, а с 1888 г. — полковника. Григорий Иванович имел в Покровском наделе 468 дес. 480 саж. земли[65].

Сын Василия Семёновича, Эраст, 1853 г. р., после окончания пансиона в 1871 г. вступил в службу в 1-ю сотню 3-го полка[66]. В 1873 г. он стал учителем Александровского станичного училища. Уже в 1876 г. Эраст Васильевич ушёл в отставку по болезни в чине младшего урядника[67]. Однако его карьера на этом не завершилась. В 1893–1895 гг. он, будучи отставным урядником, выбирался атаманом Саратовской станицы[68]. Это даёт основание полагать, что Эраст Васильевич был незаурядной личностью и пользовался уважением сослуживцев.

Из трёх сыновей Льва 2-го двое получили военное образование.

Венедикт Львович, 1853 г. р., окончил в 1877 г. Новочеркасское юнкерское училище[69]. С началом Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. он, скорее всего, добровольцем, служил вне казачьего войска в действующей армии в чине портупей-юнкера. Участвовал в штурме Карса, за что получил орден св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость»[70]. 12 октября 1886 г. Венедикт Львович был удостоен приглашения в Санкт-Петербург на открытие памятника в память о Русско-турецкой войне[71].

Во время чумы в Ветлянке в 1879 г. он находился на карантинном посту в Царицине[72]. Также Венедикт Львович принимал участие в учебных сборах в 1884–1885 гг. По их окончании он получил звание есаула и с мая 1886 г. занимал должность командира 2-й сотни конного полка[73]. В 1893 г. он стал войсковым старшиной. Об отношении сослуживцев к этому офицеру свидетельствует заметка в «Саратовском листке»:

«Торжественные похороны Венедикта Львовича состоялись 19 апреля 1893 г. В печальной процессии для оказания воинских почестей во главе с наказным атаманом генерал-лейтенантом Н.Н. Тевяшовым[IX], командиром полка, полковником Щербатовым, войсковыми и полковыми офицерами принимала участие конная сотня с оркестром Астраханского казачьего полка впереди»[74].

Его брат, Павел Львович, 1858 г. р., окончил Оренбургское юнкерское училище в 1886 г.[75] В январе 1887 г. он получил звание хорунжего[76]. Участвовал в учебных сборах в 1886–1891 и 1896–1899 гг. Заведовал в 1889 г. льготным обучением молодых казаков в саратовской станице[77]. В 1887–1905 гг. он значился есаулом 1-го полка. 17 января 1909 г. в чине войскового старшины был уволен со службы с пенсией 197 руб. в год.[78] Имел собственный дом на Ильинской улице (№ 32).[79] Дожил до Октябрьского переворота, но дальнейшая судьба его неизвестна.

Подробнее остановлюсь на третьем сыне Льва Семёновича 2-го, Александре, 1845 г. р., который приходится автору прадедом. После окончания пансиона[80] он поступил на службу в 1863 г. и через два года был произведён в младшие урядники, и назначен комнатным надзирателем войскового пансиона в Астрахани. Но с 1867 по 1871 г. он находился в полку в отпуске для обучения в Казанском университете, где получил диплом юриста. Смещен на льготу[X] в 1872 г.[81] Вскоре после возвращения в Саратов он женился на дочери саратовского губернского предводителя дворянства Виктора Антоновича Шомпулева — Вере. По рассказам внука Александра Львовича – Андрея Петровича Кумакова, брак был заключён не без расчёта, поскольку приданое, полученное за невестой, позволило выпускнику университета внести в казну денежный взнос[XI], необходимый для открытия нотариальной конторы. По словам Андрея Петровича сумма этого взноса составила тогда 10000 рублей.

Первые годы после окончания университета до конца 1879 г. Александр Львович служил секретарём съезда мировых судей[82], председателем, которого недавно (до 1875 г.) был его тесть — В.А. Шомпулев. 21 января 1880 г. А.Л. Морозов открыл свою нотариальную контору[83]. Сначала она находилась в доме Калашниковой[XII], напротив катка. Но уже через месяц контора переехала в дом, ранее принадлежавший Коротковым, на углу улиц Московской и Гимназической, где и находилась до прихода советской власти[84]. Нотариусы во все времена были людьми обеспеченными, но и преувеличивать их доходы не стоит. Внук Александра Львовича – А. П. Кумаков рассказывал автору, что самый большой гонорар был получен дедом за оформление купли-продажи типографии, находившейся на улице Немецкой[XIII]. В ГАСО сохранились документы об этой сделке. Согласно этим материалам, нотариус А.Л. Морозов действительно оформил продажу дворового места на улице Немецкой, 23, принадлежавшего товариществу «Печатня С.П. Яковлева», со всеми находящимися на нём каменными жилыми и нежилыми постройками круглянскому купцу Мееру Носановичу Авербаху за 200 000 руб. Сделка состоялась 19 июня 1917 г. и утверждённое для нотариусов вознаграждение в размере 1 % от сделки составило 2000 руб.[85] Как Александр Львович распорядился этими немалыми по тем временам деньгами, неизвестно, поскольку счета в банках были арестованы большевиками уже через 5 месяцев, а хранение наличных дома стало преступлением.

В 1887 г. Александр Львович был избран гласным городской думы[86], каковым он пробыл почти 30 лет, что в 1912 г. было отмечено вручением золотого жетона «по случаю 25-летия службы гласным»[87]. Уже в первый год работы в думе упоминания о выступлениях Александра Львовича на её заседаниях появились в прессе, которая отмечала «живость» его речи[88]. Так, на заседании думы 21 января 1894 г. он столь горячо и стремительно наступал на городского голову А.В. Пескова, что последний «минут пять не имел возможности произнести хоть одно слово в своё оправдание». На том же заседании А.Л. Морозов настаивал на открытии в городе 2-й гимназии даже за счёт займа. В качестве мотивации в пользу кредита он говорил, что «разве образование не капитал, который гораздо более производительный, чем капитал денежный!?»[89]. А 3 марта 1887 г. он выступал за переоценку домовладений для уточнения сумм окладных сборов[90].

В документах Саратовского казачьего полка за 1888 г. Александр Львович числился на службе вне войска классным чиновником[91]. В 1893 г. он получил чин коллежского секретаря[92]. В саратовской станице он занимал пост почётного судьи в 1895–1898[93] и 1910–1913 гг.[94]

Александр Львович являлся попечителем 1-й министерской женской гимназии[95], 3‑го мужского приходского Крестовоздвиженского училища[96], саратовского родильного дома, за повышение жалования в котором он хлопотал на заседании городской думы[97]. В 1883 г. он пожертвовал среди прочих жителей города деньги на возведение памятника М.Ю. Лермонтову в Пятигорске[98]. В 1908 г. его выбрали уполномоченным Общества взаимного кредита[99] Это – лишь часть сведений об общественной деятельности энергичной и образованной личности, каким сегодня виден Александр Львович Морозов.

В 1918 г. вместе с частной собственностью были упразднены и нотариальные конторы. В квартире Александра Львовича, которую он снимал в доме на улице Гимназической, было проведено «уплотнение». Большая квартира наполнилась жильцами так называемого лучшего социального происхождения. Безработный нотариус ушёл из жизни в 1920 г. и был похоронен на Воскресенском кладбище в семейном склепе, который сохранился по сей день. Его супруга, потомственная дворянка Вера Викторовна Шомпулева, прожила в двух маленьких комнатках огромной квартиры, которую они снимали уже более 30 лет, до 1942 г. Вместе с ней проживала её рано овдовевшая дочь, Лидия Александровна Кумакова, с тремя взрослыми детьми, один из которых был дедом автора настоящей статьи. Андрей Петрович Кумаков выехал из своей каморки, которая у Александра Львовича была ванной комнатой, в 1976 г. Тогда здание было снесено для постройки корпуса швейной фабрики «Волжанка» на углу современных улиц Некрасова и Челюскинцев.

У Александра Львовича и Веры Викторовны были пятеро детей. В 1877 г. у них родилась старшая дочь, Мария, которая впоследствии вышла замуж за профессора Саратовского университета, врача С.С. Скворцова. В 1879 г. появилась на свет Лидия, в дальнейшем ставшая женой податного инспектора, надворного советника П.П. Кумакова. В 1889 г. родилась третья дочь – Ксения, которая вышла замуж за инженера Т.М. Хачатрянца. Девочки получили образование в Мариинском институте благородных девиц в Саратове и несомненно были не худшими невестами в городе. Пятый ребёнок – младший сын Максим, умер юношей от туберкулёза, а старший, Владимир 1881 г.р., как положено, числился в полку. Владимир Александрович после окончания Московского университета стал врачом и некоторое время работал в частной клинике с компаньонами С.Н. Аничковым и Е.П. Николаевым[100] на улице Большой Кострижной[XIV] (на углу с Ильинской[XV]). Позже он открыл собственную детскую клинику на углу улиц Александровской[XVI] и Большой Горной, где до сих пор на первом этаже находится аптека. Детская поликлиника существовала и в советское время, Владимир Александрович продолжал там работать врачом[101]. В наследство от умершего в 1912 г. деда, Виктора Антоновича Шомпулева, ему досталось имение Приют в Поповской волости, которое, как стало известно из газетной заметки, пострадало от поджога в 1913 г.[102]

Владимир Александрович был, как и его отец, активным гражданином своего города. В марте 1917 г., когда саратовская станица приняла сторону местного исполнительного комитета в поддержку временного правительства, делегатами для переговоров от казачьего полка были выбраны в том числе два Морозовых: Владимир Александрович и упомянутый выше Павел Львович[103].

Дети Владимира Александровича жили в советское время вместе с ним в Саратове в квартире на улице Большой Казачьей, а его внучка Ольга до самого конца ХХ в. была сотрудницей ГАСО.

Таким образом, мы видим, что представители саратовского рода Морозовых на протяжении более ста лет занимали различные должности в Астраханском казачьем войске. Все они были людьми обеспеченными, имели земельные наделы от казны и собственные дома в Саратове. Уже в первой половине XIX века некоторые из Морозовых получили высшее образование и работали по своим специальностям, формально числясь в составе казачьего войска. Находившиеся в полках Морозовы занимали административные должности, но лишь Венедикт Львович в составе регулярной армии участвовал в боевых действиях. Впрочем, казачьи войска формировались, прежде всего, для внутренней службы, поэтому в период серьёзных боевых действий использовались только в случае крайних ситуаций.

В заключение можно отметить, что офицеры Астраханского казачества Морозовы, как и представители командного состава регулярной армии, безусловно, относились к лучшей части российского общества, имели тягу к образованию и активно участвовали в общественной жизни города.

 

[I] Казачий унтер-офицерский чин.

[II] Находилась недалеко от сегодняшнего Сенного рынка, в гору от Крестовоздвиженской церкви, стоявшей на Большой Горной улице.

[III] имущественный налог.

[IV] Казачий чин, равный корнету кавалерии.

[V] Казачье звание, равное бомбардиру в регулярной армии.

[VI] У казаков — первое штаб-офицерское звание.

[VII] Очевидно, на момент рождения мальчика его старший брат не отличался крепким здоровьем, в связи с чем второй сын получил такое же имя, что и первенец. Впоследствии братья именовались Львом «первым» и «вторым».

[VIII] Казачье звание, равное майору в регулярной армии.

[IX] Николай Николаевич Тевяшов — генерал-лейтенант, астраханский губернатор и наказной атаман Астраханского казачьего войска.

[X] Льгота – обязательный перерыв в службе казачьего офицера сроком на 3–4 года. При этом он должен был находиться в постоянной готовности на случай военных обстоятельств. Обычно на льготу выходили после 3–4 лет службы в первом очередном полку.

[XI] По положению 1866 г. для открытия нотариальной конторы было необходимо внести в городской бюджет крупную сумму денег.

[XII] Дом не сохранился. На его месте сейчас дом №5 по Большой Казачьей улице.

[XIII] Ныне проспект Кирова.

[XIV] Ныне Сакко и Ванцетти.

[XV] Ныне им. В.И. Чапаева.

[XVI] Ныне им М. Горького.

[1] ГААО. Ф. 394. Оп. 1. Д. 910. Л. 117.

[2] ГАСО. Ф. 94. Оп. 1. Д. 1. Л. 96–96 об.

[3] Плешаков И.Н. Саратовские казаки в XVIII – начале XIX вв. // Новый век: история глазами молодых. Вып. 7. Саратов, Изд‑во Саратовского ун‑та. 2008. – 244 с. ‑ С. 25.

[4] Плешаков И.Н., Васильева Е.Н. Казачество в период колонизации и становления административного устройства Саратовского Поволжья во второй половине XVII — начале XVIII века // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4. История. Регионоведение. Международные отношения. 2019. Т. 24. № 4. С. 26.

[5] Емельян Пугачёв на следствии: Сборник документов и материалов/Отв. Исполнитель Р.В. Овчинников. –  М. «Языки русской культуры». 1997. С. 205.

[6] Плешаков И.Н. Пугачёвский атаман Саратова Уфимцев и его потомки // Памятные даты отечественной и местной истории и документальное наследие. Материалы научных конференций Саратовского областного отделения РОИА 28. 11. 2008 и 20. 11. 2009 г. Саратов: Полиграфическая кампания «Эль‑Принт» (ИП Яковлев А. А.), 2009. – 316 с. С. 182 – 190

[7] Скопин Г.А. Дневник происшествий // Саратовский исторический сборник. Саратов. Т. 1. 1891. С. 32.

[8] ГАСО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 725. Л. 237.

[9] ГАСО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 561. Л. 429.

[10] ГАСО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 802. Л. 31, 478.

[11] ГАСО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1039. Л. 13 об., 45 об., 85, 128 об., 195 об., 231, 269, 341 об., 449 об., 479.

[12] Скопин Н.Г. Записки дневные о делах и вещах достопамятных // Саратовский исторический сборник. Саратов. Т. 1. 1891. С. 532.

[13] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 3. С. 265.

[14] Там же. Т. 3. С. 267.

[15] Там же. Т. 3. С. 229.

[16] ГАСО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1462. Л. 67.

[17] ГАСО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1446. Л. 248–248 об.

[18] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 3. С. 688–690.

[19] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1, Д. 1, 2.

[20] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 8. Л. 1.

[21] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 1. С. 381.

[22] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 10. Л. 13–15.

[23] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 1. С. 516.

[24] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 7. Л. 14.

[25] ГАСО. Ф. 104. Оп. 1. Д. 59. Л. 69.

[26] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 3. С. 224.

[27] Там же. Т. 3. С. 230.

[28] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 1386. Л. 13 об.

[29] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 1. С. 746.

[30] Там же. Т. 3. С. 229.

[31] Там же. Т. 1. С. 746.

[32] Там же. Т. 1. С. 444.

[33] Историко-статистический очерк Астраханского казачьего войска. Сост. В. Скворцов. Саратов. 1890. С. 254

[34] Там же. Т. 1. С. 445.

[35] Там же. Т. 2. С. 463, 470.

[36] Там же. Т. 1. С. 381.

[37] Там же. Т. 2. С. 385.

[38] Там же. Т. 1. С. 745.

[39] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 10. Л. 16–18.

[40] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 3. С. 675.

[41] Саратовский справочный листок. 1876. 4 сентября.

[42] Там же. Т. 2. С. 327.

[43] Там же. Т. 1. С. 445.

[44] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 10. Л. 22–24.

[45] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 3. С. 608.

[46] Там же. Т. 1. С. 444.

[47] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 15. Л. 24.

[48] Адрес-Календарь Саратовской губернии//Памятная книжка Саратовской губернии на 1864 год. Саратов. 1864. Часть I. Л. 56.

[49] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 2. С. 327.

[50] Там же. Т. 1. С. 419.

[51] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 222. Л. 4.

[52] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 501. Л. 4.

[53] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 1. С. 745.

[54] ГААО. Приказы по Астраханскому казачьему войску. Д. 286. 27 августа.

[55] Там же. Т. 1. С. 447.

[56] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 1. С. 447.

[57] Там же. Т. 2. С. 462–464, 470.

[58] Там же. Т. 1. С. 470.

[59] Там же. Т. 1. С. 501.

[60] Там же. Т. 1. С. 514–515.

[61] Там же. Т. 1. С. 745.

[62] Там же. Т. 3. С. 307.

[63] Там же. Т. 3. С. 310.

[64] Там же. Т. 3. С. 296.

[65] Там же. Т. 1. С. 745.

[66] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 25. Л. 39 об.

[67] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 47. Л. 13–15.

[68] Адрес-Календарь Саратовской губернии на 1895 год. Саратов 1895. С. 274.

[69] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 47. Л. 13–15.

[70] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 3. С. 778–779.

[71] Там же. Т. 1. С. 457.

[72] Там же. Т. 2. С. 533.

[73] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 222. Л. 4.

[74] Саратовский листок. 1893. 22 апреля.

[75] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 3. С. 372.

[76] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 222. Л. 4.

[77] Там же. Т. 3. С. 430–446.

[78] ГААО. Приказы по Астраханскому казачьему войску. Д. 48. 79 от 29 января и 3 марта.

[79] Весь Саратов. Адрес-Календарь. Саратов. 1911. С. 287.

[80] Бирюков И.А. История Астраханского казачьего войска. Саратов. 1911. Т. 1. С. 450.

[81] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 31. Л. 11; Д. 47. Л. 9–11.

[82] Саратовский дневник. 1880. 6 февраля.

[83] Саратовский дневник. 1880. 7 февраля.

[84] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 1293. Л. 29.

[85] ГАСО. Ф. 428. Оп. 1. Д. 1444. Л. 157–158.

[86] Саратовский листок. 1887. 15 января.

[87] Саратовское утро. 1912. 17 октября.

[88] Саратовский дневник. 1893. 13 марта.

[89] Саратовский дневник. 1893. 21 января.

[90] Саратовский листок. 1887. 5 марта.

[91] ГАСО. Ф. 96. Оп. 1. Д. 224. Л. 18.

[92] ГАСО. Ф. 280. Оп. 1. Д. 298. Л. 213 об.

[93] ГААО. Приказы по Астраханскому казачьему войску. Д. 1. 2 января 1895 г.

[94] ГААО. Приказы по Астраханскому казачьему войску. Д. 465. 30 декабря 1909 г.

[95] Саратовский листок. 1908. 19 ноября.

[96] ГАСО. Ф. 280. Оп. 1. Д. 298. Л. 213 об.

[97] Саратовский листок. 1893. 27 марта.

[98] Саратовский дневник. 1883. 2 февраля.

[99] Саратовский листок. 1908. 23 ноября.

[100] Саратовский листок. 1908. 8 июля.

[101] Весь Саратов. Адресно-справочная книга. Саратов. 1916. С. 113.

[102] Саратовский листок. 1913. 25 октября.

[103] Саратовский листок. 1917. 9 марта.

 

 

Просмотров: