Историю этого человека можно было бы принять за пер¬воапрельскую байку, если бы она не являлась сущей правдой, отраженной в документах. Уездный предводитель дворянст¬ва, которого в Саратовской губернии разыскивает ЧК, чтобы поймать и расстрелять как врага народа, сам в качестве ко¬миссара ЧК в недальней Курской губернии разыскивает и ловит всяческих врагов народа. Собиратель бабочек, эдакий «кузен Бенедикт» с коллекционной сумкой через плечо, бе¬гавший по джунглям Филиппин и Амазонии, командует от¬рядом кронштадтских головорезов, собирая для Советской республики… что? – не поверите: сахар. Степной помещик, он же автор трудов о семействе саранчевых, он же главный интендант Добровольческой армии (Белой гвардии), он же комиссар наркомпрода с мандатом от товарища Цюрупы, он же член курской Губчека, он же белоэмигрант, он же, нако¬нец, автор многотомного труда по генеалогии российского дворянства, изданного в Париже в 1932-1940 годах. Нико¬лай Флегонтович Иконников. Мой дальний родственник{nl}Об этом родственничке в семье как-то не принято было вспоминать. Enfant terrible. Авантюрист. Моему деду он при¬ходился двоюродным братом. Сын средней руки помещика из Саратовской губернии; закончил гимназию с золотой ме¬далью; поступил в Московский университет на отделение естественной истории; еще будучи студентом отличился: отправился в экспедицию за бабочками в верховья Амазонки. 1906 год. В России — револю¬ция. Иконникову — 21 год.{nl}Это надо понять: верховья Ама¬зонки. И сейчас-то туда добирают¬ся редкие «экстремалы». В начале XX века в этом месте карты мира зияло большое белое пятно. Никто толком не знал, где великая южно¬американская река берет исток. Огромную страну амазонских боло¬тистых джунглей побывавшие там безумцы называли «зеленым адом». Иконников гуляет в обществе ин¬дейцев в верховьях Укаяли, охотится на змей, ловит разноцветных чешуекрылых, насаживает их на булавки. Возвращается в Россию; заканчивает университет, тут же получает диплом по кафедре энтомологии — за откры¬тые им в дебрях Укаяли новые виды. И опять в Амазонию. Еще год среди анаконд, пираний и первобытных индейцев.{nl}Россия. 1910 год. Иконников с триумфом читает доклады о своих экспедициях в Императорском Географическом об¬ществе в Петербурге; отчитав, садится на поезд и едет на Дальний Восток. В окрестностях озера Ханка бродит в ши¬роколиственной Уссурийской тайге (одновременно с капи-таном Арсеньевым и его другом Дерсу Узала), собирает яр¬ких, огромных тамошних бабочек, открывает новые виды. Возвращается в Саратовскую губернию — и сразу же его из¬бирают в земство. Сначала предводителем дворянства Куз¬нецкого уезда; затем, в роковом 1914 году — председателем земской управы. В 29 лет. Недурно.{nl}Земства в те годы играли особую роль в общественной жизни России: роль кузницы политических кадров. Иконни¬ков окунается в политику, ибо ситуация благоприятствует, близится гроза. В1915-1916 годах он в составе Земгора (Земско-городского комитета), официальная цель которого — помощь фронту, а неофициальная становится ясной из того, что его председатель князь Г. Е. Львов в марте 1917 года сдела¬ется главой Временного правительства. Иконников немного не дождался взрыва: в октябре 1916 года от громовых анти¬правительственных речей оппозиционных думцев уехал -куда бы вы думали? — на Филиппины. Дальнейшая цель — Си¬ам, потом — Южный Китай, Юннань и, возможно, Тибет.{nl}Интересно следующее. Все перечисленные места, где эн¬томолог Иконников бегал со своими булавками и колбоч¬ками, вызывали в начале ушедшего века жгучий интерес великих держав и их спецслужб. Не говоря уж о районе озе¬ра Ханка, где на протяжении всего XX столетия шла погра¬ничная война между Российской империей (потом СССР) и «великим восточным соседом» (Китайской империей, прояпонской Маньчжоу-Го, КНР). Филиппины — это американ¬ские военные базы; Сиам — тридцатилетняя война во Вьет¬наме; Юннань — арена борьбы Гоминьдана и коммунистов. А уж Тибет — кто только не искал там золотой ключик миродержавства, от Рериха до фашистов. Все это случилось по¬том, но ясно одно: Иконникова тянет в те точки земного шара, которые набухают глобально-стратегической значи¬мостью. Случайно ли? Неужто там бабочки лучше ловятся? Или статус энтомолога, полупомешанного собирателя жуч¬ков-червячков — удобная «крыша» для сбора разведыватель¬ной информации? Получать задания ему было от кого. Мо¬лодой земский деятель имел контакты на высоком уровне: как председатель земской управы он находился в контакте с Министерством внутренних дел, как предводителя дворян¬ства его знал лично государь. Знали его и в оппозицион¬ных кругах: депутатом Думы от партии прогрессистов был его родной дядя, П. С. Иконников-Галицкий, живший в Пе¬тербурге на Бассейной улице (ныне улица Некрасова), дом № 60 — в одном доме и даже по одной лестнице с твор¬цом «Прогрессивного блока» и вождем думской оппозиции П. Н. Милюковым.{nl}2 марта 1917 года государь отрекся от престола, а на сле¬дующий день в России появилось правительство, в котором председательствовал князь Львов, а министром иностранных дел сделался Милюков. Был ли Иконников их тайным агентом или нет, но перед ним открывались новые горизон¬ты. Он возвращается в Россию так быстро, что это наводит на размышления: может, о готовящемся перевороте знал за¬ранее? Ведь планы свержения Николая II витали в 1916 году в самых разных политических сферах, в том числе и в кру-гах земских деятелей и думских оппозиционеров; почему бы Флегонтычу в них не участвовать?{nl}Но революция сразу пошла не по тому пути, по которому думали вести ее революционные помещики и университет¬ские профессора. Иконников деятельно участвует в созда¬нии новой партии — Союза земельных собственников (это как октябристы, только чуть-чуть левее), избирается членом ее Главного совета, делегируется на Государственное сове¬щание, проходившее в августе 1917 года в Москве… Но поезд событий стремительно уходит: Госсовещание заканчивает¬ся ничем, а партия с треском проигрывает выборы в Учре¬дительное собрание: проводит туда одного депутата (общее число депутатских мест — свыше 700). В Петрограде и Москве власть берут большевики и левые эсеры. Во время октябрьских боев в Москве Иконников играет странную, двусмысленную роль: его видят то в штабе большевиков у Сухаревой башни, то в расположении юнкерских рот. Совет¬ская власть в Первопрестольной установлена; Иконников мчится на Дон, где под кровом сепаратистского правитель¬ства Каледина начинает формироваться Добровольческая армия. Алексеев, Корнилов, Деникин…{nl}Следующие полгода жизни и деятельности Иконникова – покрыты туманом. В своих воспоминаниях он пишет об этом времени невнятно и вскользь. «Я… фактически был пер¬вым (и единственным) интендантом армии в первые пять-шесть дней боев… Позднее, с назначением интендантом А. Е. Грузинова, я почти месяц пробыл при нем в должности чиновника для особых поручений, продолжая… заготовлять пищу для фронта». Ну, мы знаем, что это за должность такая -интендант армии. Да еще во время Гражданской войны и голода. С нее так просто не уходят. В общем, ясно: Иконни¬ков не поладил с руководством Добрармии и вернулся в Москву — к красным.{nl}Кстати, об этих воспоминаниях. Написаны они были в эмиграции, а рукопись отдана баронессе Врангель, матери последнего командующего войсками белых. Перед Флегонтычем стояла непростая задача: доказать эмигрантам, что полтора года сотрудничества с красными были на самом де¬ле временем беззаветного служения белому делу. Он и объ¬ясняет: мол, прикидывался комиссаром, а сам был шпионом генерала Алексеева, переправлял из Совдепии бойцов в Бе¬лую гвардию. Сомневаемся в этом. Нам кажется, что дело было в другом: перспективы белого дела к весне 1918 года выглядели весьма сомнительно. И честолюбивый Иконни¬ков мчится в красную Москву, искать там применения своим авантюристическим наклонностям. Ему как раз исполни¬лось 33 года. Подходящий возраст, чтобы завоевать мир.{nl}Так или иначе, но весной 1918 года Иконников выныри¬вает из мглы в новом качестве. Он комиссар мощной струк¬туры под названием «Главсахар при ВСНХ РСФСР». Поясним. В стране только что введена жесточайшая продоволь¬ственная диктатура. В городах — лютый голод; органы сов-власти вооруженной рукой забирают продовольствие везде, где его можно найти, и отправляют в Германию в качестве обеспечения свежеподписанного Брестского мира. Самые могущественные органы – Наркомпрод (тов. Цюрупа) и Совнархоз (тов. Рыков); их боятся больше, чем ВЧК. Про-довольственная диктатура осуществляется силами воору¬женных отрядов, разъезжающих по стране на спецпоездах, оснащенных пулеметами и пушками, иногда даже брони¬рованных. Особое значение придается изъятию спирта и са¬хара, ибо эти виды продовольствия можно использовать в качестве валюты. Специально для этого созданы два глав¬ка — Главспирт и Главсахар. Это две армии, укомплектован¬ные, вооруженные до зубов, защищенные мандатами за под¬писями демонов революции, беспощадные и к тому же люто враждующие между собой.{nl}Н. Ф. Иконников (как это ему удалось? связи, связи!), ко¬мандир одного из соединений сахарной армии. Его мандат, как он сам писал впоследствии, «объявлял всем и каждому, что товарищ Иконников — главноуполномоченный по эвакуации сахара Главного сахарного комитета при ВСНХ, чрезвычайный уполномоченный Украинского Совета на¬родных комиссаров и заведующий снабжением сахаром Северо-Западного фронта, входящий в состав Курской чрезвычайной комиссии» и горделиво нес на себе подписи Цюрупы, Рыкова, Подвойского, Раковского и даже самого Троцкого (Украина, Курск, Северо-Запад – почти на пол¬ России раскинул крылья наш Флегонтыч). Первоначальное ядро отряда составили кронштадтские матросы, полсотни расхристанных революционных головорезов с пулемета¬ми. О методах изъятия сахара в своих воспоминаниях Фле¬гонтыч не распространяется, но догадаться можно. «Четве¬ро членов отряда с винтовками в руках и ручными гранатами за поясом отправились на станцию и вернулись, ведя с со¬бою начальника станции. Незадачливый чиновник не мог устоять против методов убеждения моих кронштадтцев, и открывавшиеся им возможности были ими широко исполь¬зованы. Из Тулы в Курск мы ехали по-богатому». «Мои кронштадтцы, не зная ничего и не желая знать о правилах желез¬нодорожного движения, заботились лишь о продвижении вперед, и приставленный к виску машиниста револьвер склонял его к тому же мнению». Предводитель дворянства явно гордится удалью своего революционного отряда.{nl}В сахарных экспедициях прошли весна и лето. Отряд «главноуполномоченного по эвакуации» интенсивно на¬полнял сахаром большевистские закрома. Другой товар, ко¬торым занялись, — спирт. Проявляя недюжинную изобрета¬тельность и смертельно опасный авантюризм (чуть что не так — грозил чекистский обыск, арест и расстрел), Иконни¬ков умудрялся львиную долю реквизированного спирта пу¬скать налево. Усушка, утруска и что там еще? Упаривание? Сам организатор процесса крепкие напитки не употреблял, но несомненно использовал драгоценную жидкость в трех целях. Поил команду, и она, благодарная, готова была идти за своим командиром в огонь и в воду. Подсовывал в виде взятки бесчисленным советским начальникам, вплоть до чекистов, чем нередко выручал из беды своих коллег, родст¬венников и знакомых. Ну и, конечно, выменивал на спирт всякую всячину у разоренного революционным хаосом на¬селения. О своей спекуляции продовольствием он открыто и даже с гордостью пишет в воспоминаниях (прямо-таки гражданин Корейко!). Но, думаю, дело не ограничивалось продовольствием. Полагаю, что и более весомые ценности (может, золото, может, бриллианты…) откладывались бывшим энтомологом в ему одному ведомых секретных тайниках.{nl}Успешная добыча сахара и спирта и богатые подношения начальству обеспечивали Иконникову неколебимый авто¬ритет. Его московское управление помещается не где-ни¬будь, а в доме у самой Красной площади, с видом на Кремль. Курская ЧК кооптирует его в свой состав. (Почему Курская? Потому что эта губерния богата сахарным и винокуренным производством.) Впоследствии он объяснял такой неудоб¬ный в глазах белой эмиграции факт некоей случайностью: мол, выпили курские товарищи поднесенного спирта и рас¬чувствовались. Но надо полагать, имело место другое: ман¬дат члена ревтрибунала был очень весомой бумагой, обес-печивающей безнаказанность и при реквизициях, и при спекуляциях. И потом, надо учесть следующее. К концу 1918 года ситуация вокруг республики Советов стала неопреде¬ленно, но грозно меняться. Поражение Германии, развязав¬шее руки Антанте, всеобщее озлобление против большеви¬ков, расширение антибольшевистского движения сделали реальной возможность разгрома «народных комиссаров». В этих условиях Иконникову необходимо было подумать и о том, что будет в случае прихода тех самых белых, в войске которых не сложилась его интендантская карьера. Пользу¬ясь близостью курских сахарных заводов от линии фронта, он переправляет на Дон своих людей. К началу 1919 года устанавливает тайную связь с деникинскими властями. Удо¬стоверение чекиста в этом случае — драгоценное прикры¬тие. Даже если приходится время от времени подписывать расстрельные приговоры.{nl}Летом 1919 года развернулось мощное наступление Де¬никина на Киев и Москву. В августе Иконников с большей частью своего отряда бежит к белым.{nl}Не думаю, что тут имели место идейные мотивы. Все про¬ще: победа Деникина казалась в этот момент очень вероят¬ной. Но не менее важно и другое: размах спекулянтских авантюр самого Флегонтыча и подведомственных ему дея¬телей вызывал растущие подозрения ВЧК, изрядно подогре¬ваемые к тому же происками конкурирующих ведомств – Главспирта и московского Прод-комитета. Если бы ЧК серьезно за¬нялась им – то выплыли бы и его контакты с белыми. Тут бы вспом¬нили и происхождение, и предво-дительство, и земство, снеслись бы с саратовскими чекистами, еще год назад развесившими в своем городе его портреты с призыва¬ми о поимке. В общем, ситуация: если придут белые, то расстреляют как красного; если останутся крас¬ные — то рано или поздно рас¬стреляют как белого. Надо что-то делать. И Флегонтыч проворачива¬ет новую блистательную операцию.{nl}Генерал Май-Маевский наступает на Киев. В войсках крас¬ного Южного фронта хаос. В эти же дни в Москве арестова¬ны соратники Флегонтыча. Он стремительно сажает свою команду на поезд и мчится к югу, навстречу эшелонам с па¬нически отступающими красными дивизиями. В сумятице его никто не задерживает: телеграммы о его аресте из Моск¬вы не доходят. Но прямо пробиться через фронт невозмож¬но. Он поворачивает состав на Гомель; на станции бросает эшелон, отпускает всех желающих остаться под большеви¬ками, а сам с двумя десятками бойцов спешит на берег Сожа, на пристань. Там — столпотворение: из Киева один за дру¬гим прибывают пароходы; комиссары спасаются от белых, евреи бегут от Петлюры. Предъявив мандат (Троцкий, Цю¬рупа, Раковский и прочие грозные имена), он реквизирует средних размеров судно — фактически захватывает его си¬лой у перепуганных охранников порта. Пароход отправля¬ется вниз, в Киев. (Интересно, под каким флагом? Черный с черепом и костями вполне подошел бы.) В сердце матери городов русских уже отдаются залпы деникинской и петлю¬ровской артиллерии, но красные еще в городе. Телеграмма об аресте комиссара Иконникова уже получена в Киевсаха-ре. Флегонтыч как ни в чем не бывало идет туда — вкладыва¬ет голову в пасть льва — командным голосом требует ваго¬ны для вывоза сахара в РСФСР. Обалдевшие киевсахарцы не задерживают его, полагая, что в телеграмме ошибка. Через два дня в Киев вступают передовые части Май-Маевского. Иконников — на белой стороне линии фронта. Да еще с це¬лым вооруженным отрядом.{nl}Очень скоро, уже через месяц, начался крах деникинской армии. Флегонтыч прорывается в Крым сквозь махновские заслоны; из Крыма успевает вовремя отплыть в Югославию; оттуда перебирается в Париж. И тут авантюристская карье¬ра Николая Флегонтовича заканчивается. Дальше — на удив¬ление тихая, спокойная, долгая жизнь. (Между прочим, жизнь обеспеченная: вот почему я уверен, что из Совдепии он прихватил не только два десятка винтовок, но и что-ни¬будь подрагоценнее.) Переписывается с товарищами по эмиграции, но осторожен: ни с кем не дружит. С родствен-никами, оставшимися в России, контакты установить не пытается; да и родственники о нем предпочитают не вспо¬минать. На покое занимается исследованиями дворянских родословных, принесшими ему широкую известность в уз¬ком кругу специалистов по генеалогии. Спокойно пережи¬вает Вторую мировую войну. И умирает в своей постели, «при нотариусе и враче», в 1970 году, на 86-м году жизни.