Первый представитель старинного малороссийского дворянского рода Готовицких, осел в Саратовской губернии в начале XIX в. после удачной женитьбы на дочери купца-миллионера. Михаил Иванович, так звали удачливого жениха, прожив в роскоши четверть века, скончался в 1852 г. Он оставил своим пятерым детям богатое наследство, состоявшее из обширных земельных угодий и более тысячи душ крепостных. Однако, после 1861 г., когда крестьяне получили свободу, а доходы от раздробленных между наследниками имений уменьшились, достаток членов семьи Готовицких стал достаточно скромным. У одного из его четырнадцати внуков – Михаила Хрисанфовича, родившегося в 1876 г., не оказалось ни земель, ни собственного дома, и ему пришлось существовать на скромное жалование чиновника. Женившись на простой крестьянке, он поселился в Камышине, где и прожил большую часть своей жизни. Михаил Хрисанфович с 1902 г. пять лет прослужил земским начальником в Камышинском уезде. В 1907 г. губернатор пишет о его деловых и человеческих качествах: «Готовицкий отличается безупречной репутацией … в обществе пользуется прекрасной популярностью»[1]. Это подтверждает и благодарность, которой он удостоился от сельского схода своего участка при переходе на другую должность: «приняв во внимание его плодотворную службу и его доброе отношение к нам, выражавшегося всегда в попечении о наших крестьянских нуждах, в особенности в года неурожая, постановили: в благодарность и на добрую память о чем, просить его вступить в среду нашего общества со всеми правами членов оного»[2]. В 1907 г., Михаил Хрисанфович назначается непременным членом 3емлеустроительной комиссии Камышинского уезда, а в июле избирается местным предводителем дворянства. С 1909 г. он совмещает этот пост с должностью председателя уездной земской управы. Чтобы получить возможность участвовать в выборах в земские учреждения он приобрел в уезде в кредит 300 десятин земли.
Во время неурожаев М. Х. Готовицкий деятельно участвовал в оказании помощи населению, которую крестьяне оценили в нескольких одобрительных приговорах. При организации общественных работ в такие годы Михаил Хрисанфович выступил против вмешательства столичной «трудовой помощи». Он считал, что с этой задачей лучше справятся местные силы, не требовавшие, в отличие от прибывших в уезд петербургских чиновников, значительного содержания из сумм, выделявшихся голодающим. Это вызвало конфликт Михаила Хрисанфовича с губернатором, в результате которого началось прокурорское преследование Готовицкого, не прекращавшееся в течении нескольких лет. Властями даже ставился вопрос о высылке его за пределы губернии.
В том же 1910 г. Михаилом Хрисанфовичем были выданы ряду лиц свидетельства на звание частных поверенных, несмотря на то, что они были ограничены в своих правах по суду за участие в событиях 1905-6 гг. Это вызвало протест прокурора, а деятельность Михаила Хрисанфовича подверглась многочисленным проверкам и дело было передано в суд.
Борьба Готовицкого с губернскими властями вызывала симпатии граждан, благодаря чему в 1912 г. его абсолютным большинством голосов избрали в IV Государственную Думу в числе шести депутатов от губернии. Там он вступил в группу Центра и стал секретарем Бюджетной комиссии. Политическими дебатами не увлекался, а занимался практической работой своей комиссии.
В период февральских событий 1917 г., когда Государственная Дума решила на переходный период во избежание безвластия, направить на места своих комиссаров, Михаил Хрисанфович, по свидетельству М. В. Родзянко [3] «в первый день революции» выехал в Камышин. Сохранился любопытный документ того времени, за подписью председателя местного Совета солдатских депутатов Фаддеева следующего содержания: «в виду отсутствия в городе лица, которое могло бы принять на себя полномочия комиссара и боясь безвластия, решили: просить уважаемого комиссара Готовицкого остаться на несколько дней в Камышине»[4].
После установления советской власти Михаил Хрисанфович покидает Камышин и переезжает в Саратов, где сразу же начинает искать себе работу. На первых порах это выразилось в участии в «Самоохране» – общественной организации из граждан города, созданной для поддержания порядка и защиты от бандитизма[5]. Позже «Самоохране» предъявили обвинение в участии в антибольшевистском мятеже в мае 1918 г., хотя из газет тех дней видно, что официальная позиция «Самоохраны» была нейтральной. «С утра по всему городу было расклеено воззвание центрального Комитета самоохраны, в котором последний, заявляя, что он стоит вне всякой политической борьбы, призывает граждан к спокойствию»[6]. Весной 1919 г. обвинение в причастности к мятежу было предъявлено и М. Х. Готовицкому. Его имя фигурировало в нескольких поступивших большевистским властям доносах. Так, некто Виктор Каламытов из 11-го стрелкового полка ЧК, утверждал[7]: «что во время майского восстания в гор[оде] Саратове действительно получалас телефонограма о том, что вследствие падения советской власти в гор[оде] Саратове начальство над милицией переходит в распоряжение гражданской власти – самоохране города»[8]. В. И. Чепенко[9] приписывал Готовицкому заявление: «В виду того, что Совет разогнан и новая власт не сконструировала (составилас) то милиция переходит в распоряжение его к-к председателя центрального к-та председателя гражданской самоохраны»[10]. Что в этом контрреволюционного непонятно. Михаил Хрисанфович же на эти обвинения ответил: «мою лояльность как председателя самоохраны I участка, установят бывшие: председатель Чрезвычайной Комиссии по расследованию майского мятежа т. Вельмори[11], начальник милиции т.Ананьев, его помощники тт. Глазунов[12] и Казанкин, также начальник I штаба т.Яковлев. Далее, т. Дейч[13], в виду полной моей безупречности в политическом отношении, через несколько дней после подавления мятежа выдал мне разрешение на право ношения револьвера (подтверждается документом от 3 июня 1918 г) ».
Летом 1918 г. М. Х. Готовицкий становится «тов[арищем] Председателя[14] Коллегии и Управляющим делами Поволжского Областного Совета Народного Хозяйства Отдела по металлу Высшего Совета Народного Хозяйства».
Не все рядовые граждане были довольны положением, когда «бывшие» оставались на руководящих постах. Например, некая А. А. Маскалёва показала впоследствии в Ревтрибунале: «Я заявила товарищу Берзину о том, что такие лица не могут состоять сочувствующими, в виду их прежнего социального положения. … Тов. Глазунов Зиновий Арсентьевич … пришёл и заявил мне, что к ним в коммун-хозе втёрся Михаил Готовицкий. И что ему поручили ответственную должность, и он пользуется большим доверием»[15].
Вспоминая лето 1918 г., саратовский дворянин, сотрудник «Новомета» А. А. Минх писал, что из-за неудач на фронтах «обстановка для большевиков значительно изменилась. Местный Совет был в тревоге … Ввиду этого мне был дан особый мандат не только от Губсовета, но и от военного Губкомиссара, а М. X. Готовицкий «на всякий случай» раздобыл нам удостоверения на бумаге с печатными орлами и печатями царского времени за его подписью, удостоверявшие кто мы на самом деле. Эти удостоверения мы хранили в каблуках сапог»[16].
Покушение на В. И. Ленина дало большевикам повод к началу открытого истребления всех «классово чуждых элементов» государства. Газета «Правда» грозно предупреждала: «Советская республика превращается в военный лагерь.» Расстрелу подлежали «все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам» [17].
Не отставали и саратовские большевики. Аткарский уездный совет 2 сентября 1918 г. поклялся, что «за каждую голову нашего товарища будут уничтожены сотни тысяч паразитов». «За каждую твою каплю крови будут сметены десятки тысяч социалистов-прихлебателей и наймитов буржуазии», писали в телеграмме на имя вождя члены Покровского совета[18].
По свидетельству А. А. Минха, во время первой волны репрессий Михаил Xрисанфович был в первый раз арестован, но на знаменитую баржу[19] не попал. В ЧК дежурный с уважением обращается к Готовицкому, прибывшему с группой арестованных: «Вас примет товарищ Кравченко (заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией). Готовицкий не вернулся – его тотчас отпустили»[20].
В те дни Михаил Xрисанфович заручился мандатом от местной ЧК, о том, что он «имел непосредственную близость к народу, настойчиво заботился о нем, неустанно отстаивал пред властями земских работников и других лиц, политически неблагонадежных с точки зрения царского правительства, как во время революции, так и после был совершенно лоялен, после Октябрьского переворота стоит на платформе Советской Власти, а потому аресту не подлежит»[21]. В октябре, чтобы оградить себя от преследований, он делает ещё один, как казалось, беспроигрышный шаг вступает в партию большевиков на правах «сочувствующего».
А бояться ему было чего. По причине близости фронта в Саратовской губернии объявили военное положение. ЧК начало тотальную проверку жильцов в крупных домах центральных районов города[22]. В отчётном докладе в ноябре 1918 г. Антонов[23] так охарактеризовал ситуацию: «Саботаж интеллигенции и служивых элементов, отхлынувших в лагерь старых господ, выкинул нам свои отбросы: разных проходимцев, аферистов, авантюристов и проворовавшихся мерзавцев. Все эти отбросы заручались каким-то образом ответственными мандатами, являлись в советские учреждения и проникали в них, засоряя и опакащивая все наши мероприятия. …Они тем более опасны, что, будучи технически культурнее, они незаметно, в процессе работы, подчиняют психику наших простых рабочих; от соприкосновения с этими людьми рабочий приобретает их психологию. Этот подмен психологии чреват огромными и опасными последствиями»[24].
Террор над зажиточной частью населения заключался в отмене частной собственности на недвижимость и изъятии наличных сбережений. Экспроприация бытовых предметов и продовольствия стала обыденным явлением и была возведена в ранг государственной политики. В частности, согласно, Декрета Совета Народных Комиссаров, принятого в августе 1918 года разрешалось «местным Советам в случае, когда поступают заявления от советских учреждений о недостатке мебели, приступить к реквизиции и конфискации мебели в частных квартирах нетрудовых элементов и в частных конторах»[25]. Сохранилась иллюстрация о применении этого декрета: «Разрешение на перевозку товарищем Готовицким из дома по Александровской[26] ул.№22 в квартиру его сестры Марии (по мужу Зайцевой) по Смурскому переулку в доме №4 следующих вещей и мебели: (следует список с примечанием) «остальные вещи остаются для канцелярии Губернской Комиссии»[27].
Наличие у населения продуктовых запасов стало рассматриваться как преступление. Иметь их могло только государство, которое затем, в виде пайков, «справедливо» распределяло его среди жителей, в соответствии с их «классовым происхождением». В дело Михаила Хрисанфовича попал документ, рассказывающий о том, как благодаря Ч.К. он лишился, привезённого для него в феврале 1919 г. из Москвы неким Кузминским, пакета с чаем. Об этом мы узнаём из заявления последнего в Чрезвычайную комиссию с просьбой вернуть конфискованные продукты: « В отношении продуктов считаю нужным пояснить, что яйца мною были закуплены осенью, когда они были в свободной продаже, для находящейся на моём иждивении, моей больной матери, имеющей 70 лет от роду. Чай же был по моей просьбе в количестве 3 фунтов куплен моим знакомым Масловым в Москве, где он свободно продаётся, и из указанного количества два фунта предназначалось для семьи моего родственника М.Х.Готовицкого, которому передать чай я не успел»[28].
Вторжения властей в жилища горожан вызывали у них панические настроения, успокаивать которые приходилось местным газетам: «Все слухи о повальных обысках ложь и клевета, распространяемая врагами Советской власти, спекулянтами и мародерами … Советская власть по-прежнему беспощадно будет бороться со всякими спекулянтами и мародерами, расстраивающими систему государственного снабжения … настоящим объявляется, что никто не имеет права отбирать продукты обнаруженные в нижеуказанных количествах по расчету на одно лицо в семье: (следует список)»[29].
Весной 1919 года для новой власти в Саратове пришли не лучшие времена. Нехватка продовольствия и элементарных товаров, близость фронтов гражданской войны угрожали стабильности в городе. Большевики видели угрозу во всех «бывших», боясь их организаторского и административного опыта. 19 апреля Саратовская губерния вновь была объявлена на военном положении. Саратов с его окрестностями получил статус укрепрайона. Вокруг города стали возводиться оборонительные сооружения. По городу, впрочем, как и по всей стране, шли аресты по любому поводу, а если повода не было, то его всегда можно было найти. Пример тому – дело, возбуждённое против М.Х.Готовицкого.
Ночью с 11 на 12 марта 1919 г. Михаила Хрисанфовича, вместе с отцом и братом Константином арестовали. Саратовским Революционным трибуналом было начато дело № 92 по обвинению Михаила Хрисанфовича в участии в подавлении революционного движения 1905 – 1907 гг. Поводом для ареста стал донос коммуниста Лебедева, о том, что в предреволюционные годы «гражданин М. Х. Готовицкий … пользовался неограниченной властью; всячески притеснял и изгонял «в 24 ч.», не токмо лиц, замеченных в политических деяниях, но даже и либералов и беспощадно расправлялся с ними… Вообще Готовицкий был грозой всего города Камышина, а также и близко прилагающих к городу сёл. Про Готовицких говорили только «на печи и то шёпотом», а в особенности про его жену, которая устраивала вечера с благотворительной целью (она состояла председательницей благотворительного общества имени Марии Федоровны), получала новый бриллиант или кулон».
В заключение Лебедев высказал мнение, «что не место в советских учреждениях таким «господам», которые глумились над трудящимися»[30]. По тексту можно заподозрить, что автор не был знаком с семьёй, которой он предъявлял тяжкие обвинения, поскольку «факты» доноса не отражали действительности.
Вопреки официальным установкам на скорейшее ведение дел к рассмотрению дела Готовицких следственная комиссия приступила только 4 апреля. И уже через день в «Саратовской красной газете» появилась заметка за подписью М. Атабекова[31] с недвусмысленным названием «Арест тройки Готовицких». В ней в частности сообщалось: «Городским Управлением рабочее-крестьянской охраны были арестованы в г. Саратове три кита самодержавия, нашедших тёплый уют в стенах советских учреждений … Cамое знатное лицо «тройки» это Михаил Готовицкий, от имени которого когда-то дрожала вся Саратовская губерния – бывший земской начальник в Камышине, предводитель дворянства, статский советник и проч., пошёл по советской службе дальше. Он сделался товарищем председателя Совета Центрального Жилищного отдела и был большой фигурой в этом учреждении. Кстати надо сказать, что в Майские дни Михаил Готовицкий, вдохновитель и организатор знаменитой самоохраны, передавал по телефону в различные штабы милиции, что он объявил себя диктатором белогвардейской власти, но в последствии судьба его обманула. Причиной ареста Готовицких послужило не только их прошлое по историческим данным, но и заявление товарища коммуниста об их деятельности. Обыск, произведённый у них, дал богатый письменный материал, отобрана вся частная переписка, фотографические карточки, где в группах высшего генералитета и офицерства восседают гр. Готовицкие. У Михаила Готовицкого кроме всего прочего обнаружены золото и бриллианты на сумму свыше 500 000 р. Между этими драгоценностями найден и знаменитый бриллиантовый кулон, который получила г-жа Готовицкая за свою «энергичную» деятельность в качестве представительницы благотворительного о-ва имени Марии Фёдоровны.
К нашему стыду надо сознаться, что арест Готовицких наделал большой шум в городе, в главный штаб милиции забежал даже один партийный коммунист с ходатайством об освобождении Готовицких, уверяя, что они стоят на платформе Советской власти и вполне объективны к ней. Фамилия этого с позволения сказать «товарища» начальником милиции сообщена в комитет партии»[32].
Рассматривая далее материалы дела, мы убедимся, что и гневная статья начальника советской милиции, также явная ложь. Михаил Хрисанфович послал в редакцию «Красной газеты» опровержение, в котором тактично пиcал, что «очевидно, гражданина Атабекова ввело в заблуждение «заявление т. Коммуниста». Дальнейшие комментарии считаю излишними впредь до разрешения дела в Революционном Трибунале, который скажет окончательно своё справедливое веское слово»[33].
Помимо бумаг, четырёх охотничьих ружей и принадлежностей к ним в ходе обыска были изъяты коллекция монет, «золотой портсигар с монограммой М.Г.», двое золотых часов с цепочкой, дамские часы-браслет, две золотых цепочки, три кулона с драгоценными камнями, три брошки, две пары серёг, десять колец с камнями, брелок и пара запонок. Приглашённый в качестве эксперта некто Боровик оценил все драгоценности в 5990 руб. «Знаменитый» кулон, по его мнению «по расценке мирного времени» стоил 500 руб. Полумиллионную стоимость изъятого, названную Атабековым, следует отнести к его богатой фантазии. Об этом же М. Х. Готовицкий написал председателю следственной комиссии Саратовского Революционного трибунала Бурмистрову: «Драгоценных вещей, найденных у меня, не считая золотого портсигара, и двух золотых часов, самое большое, если окажется на 2000 – 3000 рублей. Почти все цветные камни – не настоящие, а называемые: сплавные, т. е. сделанные химическим способом из опилок, остающихся после шлифовки камней, а потому представляющие мизерную стоимость. Бриллианты за малым исключением все порченные: или с трещинами, или с пятнами, или с жилками. Все эти вещи мною приобретались в продолжении почти двадцати лет для моей жены у ювелира Красновского (улица Республики), в большинстве случаев в рассрочку, т .к. я средств никогда не имел, а существовал исключительно на получаемое жалование. Красновские и их бывшие служащие установят действительную стоимость этих вещей.
Никакого декрета, запрещающего иметь драгоценные вещи, как женские украшения, а не для каких либо комбинаций и афёр – нет…»[34].
Но драгоценности были лишь одним из поводов к задержанию Михаила Хрисанфовича, едва ли существенно повлиявшим на его судьбу. Затягивание следствия зависело, скорее всего, от положения на фронтах и потери поддержки власти на местах. Многое, очевидно, решалось отнюдь не в Ревтрибунале и правду об этом теперь едва ли можно установить с полной достоверностью. По материалам дела видно, что в течение всего двух недель из четырёх месяцев заключения следователь пытался сфабриковать доказательства. Было проведено ещё два обыска, но не нашли ничего серьёзного, кроме номера националистической газеты «Голос» и антисемитского стишка. Атабеков назвал это «богатым письменным материалом». Опрос свидетелей ничего не дал, правда гражданка Москалёва наговорила мелких гадостей и, по всей видимости, с её помощью в деле появились неприятные документы 1906-7 гг. за подписью Готовицкого. Но не Михаила Хрисанфовича, а его третьего брата – Николая Хрисанфовича[35], который в то время воевал с большевиками в армии Врангеля. Надо полагать, что эта гражданка не знала Готовицких и на допросе апеллировала к неким сплетням, или ей просто продиктовали наветы. Следствие тянулось, и дело Готовицкого всё более напоминало картины, описанные в «Процессе» Франца Кафки. Постоянно, от разных людей в Ревтрибунал приходили ручательства о несомненной невиновности Михаила Хрисанфовича, но всё это было неспособно изменить роковое развитие событий. Любопытны в этом плане некоторые из поступивших в следственную комиссию отзывов о деятельности семьи Готовицких в дореволюционный период.
Так, общее собрание граждан Грязнухинской волости 14 марта 1919 г. единогласно засвидетельствовало, что «Хрисанф Михайлович, Михаил Хрисанфович и Константин Хрисанфович … никаких грубых и репрессивных мер или других каких либо давлений в 1905 г. и никогда … не принимали», а, напротив, «заслужили всеобщую любовь всех окружающих граждан и полного доверия»[36].
Саратовский коммунист Лясковский[37] пытался объяснить Ревтрибуналу, что Готовицкие всего лишь «обыкновенные чиновники того времени, но ни в каком случае не ярые представители и защитники самодержавия. Таких – тысячи. Психология самая обывательская. Не могу не остановиться на одной характерной черте обоих – это безусловная честность этих людей. Ни взяточничества, ни тёмные делишки – этого за ними никогда не водилось, а это в том мире, в котором они вращались было явлением обычным, заурядным.
Как повлиял на них октябрьский переворот? Больно ударить их обоих он не мог, т. к. оба они люди небогатые, и потому взять у них было нечего, во всяком случае, эта сторона их затронуть не могла. Потеря должностей? И это не могло их больно задеть, так как их должности были упразднены ещё февральской революцией, а после октябрьской революции люди осознали быстро, что без труда и есть нечего, и потому занялись работой и поскольку я их обоих знаю, были очень довольны своей судьбой, тем более, что особых буржуазных замашек за ними никогда не было. Шипели иногда, как шипит вся обывательская масса: сбавят хлебный паёк, долго не дают сахару – недовольство; прибавят хлеба, дали лишних продуктов и довольны …»[38].
М. В. Токарев показал, что М. Х. Готовицкий «на крестьян во время проведения в жизнь Закона 9 ноября 1906 г. о переходе на отрубное землепользование, никаких давлений не делал. Крестьяне питали к Готовицкому полное доверие, никак жалоб на Готовицкого от них не было слышно.
Михаил Готовицкий оказывал крестьянам большую помощь во время недородов хлеба. Помощь эта выражалась в открытии общественных работ и общественных столовых, когда шли миллионные средства, от чего извлекалась двойная польза: постройка общественных сооружений имеющих общегосударственное значение и были удовлетворены голодные»[39].
24 марта 1919 г. бывшие сослуживцы М. Х. Готовицкого прислали в следственную комиссию коллективное заявление. «Мы считаем необходимым отметить в высшей степени гуманное и заботливое отношение к крестьянам, в особенности в 1905 и 1906 гг., когда под влиянием момента со стороны многих земских начальников применялись самые суровые меры. Заняв ответственный пост Председателя управы, и будучи в то же время членом Государственной думы он чутко откликался на все крестьянские нужды, защищая их против произвола тогдашних царских чиновников и исхлопатывал для своего уезда все возможное по всем отраслям земского хозяйства, получив за это неоднократно искреннюю благодарность населения. Относясь, в качестве председателя управы весьма внимательно и по товарищески к третьему элементу, он принимал на службу лиц, не находящих себе приюта в других земствах по своей политической неблагонадежности, и не один десяток их, благодаря его заступничеству получил права гражданства и избавился от гласного и негласного надзора бывшей полиции и жандармерии.»[40].
Обвинения рассыпались одно за другим. Люди смело ручались за благонадёжность Михаила Хрисанфовича, ещё не вполне сознавая, чем для них это могло обернуться в самом ближайшем будущем. Не сидел сложа руки и сам Михаил Хрисанфович. В деле сохранились несколько его записок, которыми он пытался повлиять на ход следствия. Так, 3 мая 1919 г. он писал председателю Революционного трибунала Артамонову: «вторично позволяю себе настоятельно просить Вас т. Артамонов вызвать меня и дать мне возможность лично Вам осветить положение моего дела». Тогда же он просил трибунал «не прекращая ни в коем случае обо мне дело, рассмотреть его всесторонне по существу, чтобы раз навсегда, несмотря на мое специфическое прошлое, признать за мной право на свободное существование в советской Республике»[41]. Более того, он просит допросить лиц, хорошо знавших его, и приводит список из 95 имён.
На свободе в это время об оправдании мужа деятельно хлопотала его супруга. Представленный ею список людей, способных поручиться за лояльность М. Х. Готовицкого к советской власти, включал в себя фамилии таких влиятельных персон, как М. А. Дейч, М. С. Венгеров[42], И. Генкен[43], И. П. Жуков[44], И. Г. Егоров[45].
Из заключения действиями супруги пытался руководить и сам Михаил Хрисанфович. Две его записки были перехвачены ЧК и сохранились в деле. В одной из них он писал: «Проси сегодня же Ананьина[46], чтобы завтра утром срочно подал заявление вместе с другими чинами милиции, что сообщение Атабекова не соответствует действительности. Завтра заседание Комиссии и важно, чтобы заявление это было уже предметом обсуждения.
…Как жаль, что коммунисты не опровергли столь гнусного обвинения, так нагло брошенного Атабековым. Скажи Невельскому, чтобы он, в свою очередь, переговорил с Хацкелевичем[47] и Артамоновым[48], осветил положение дела и Бурмистрову[49], с которым он хорош. Вельмори завтра ещё поговорит с Артамоновым и Хацкелевичем. Торопись. Завтра надо торопиться и нажать все пружины.
Посоветуйся с Мосей[50], надо спешить. Необходимо последнее новое обвинение также рассеять, как это сделано со всеми другими. Может быть Дейч тоже напишет в Трибунал?»[51]
В другой записке М. Х. Готовицкий успокаивал свою супругу: «как выяснил Вельмори и Горбачев, что ничего серьезного нет. Поэтому, пожалуйста, не волнуйся, не беспокойся … Все пустяки, посидим, но нам ничего не угрожает и угрожать не может … Поговори с Невельским, пусть он попросит содействия Бурмистрова. Посоветуйся, нельзя ли переменить следователя. Сделал ли что Ананьин и другие? Как же Венгерова? Что же она не берёт теперь меня на поруки. Проси Эвальда[52], может быть он лично возьмёт меня на поруки с Венгеровой или кем-либо другим[53]. Не посодействует ли мне Немецкий комиссариат? Действуй. Надо Венгерову категорично спросить – возьмёт ли на поруки или нет?
Терпеть надо. Дорогая ничего не поделаешь. Целую, пусть Оря[54] придет в час, по Вашему в три. Я работаю на дворе и можно кое-что сделать для нашей камеры, всего нас с нами 18 человек. Может быть Ивану Ильичу[55] телеграфировать, чтобы меня там у него зачислили и телеграфно ускоритъ освобождение. Действуй, дорогая я знаю, что ты хлопочешь, но я указываю тебе на то, что нужно еще сделатъ… Храни Вас Господь [ … ]. По-моему, необходимо по моему делу посылать кого либо в Москву и во всяком случае телеграфировать Ивану Ильичу, конечно, иносказательно, подписать «Мария» или даже от имени Клавдии Андреевны. Что-нибудь в таком духе: Старое всё опровергнуто, нового ничего нет, продолжают сидеть, свидания лишили, убедительно прошу Вас, Егорова, Якова Семёновича[56], настойчиво хлопотать взять на поруки.
Я вероятно объявлю голодовку. Не стоит жить в стране, где не видишь правды и справедливости. Вас мне только жаль. – Пока духом ещё не падаю. –… Подавай прошение Апресову – Комиссару Юстиции, сообщи, что всё опровергнуто, однако держат, несмотря на предоставленные поручительства»[57].
Наконец 30 мая из Москвы с подачи Рыкова[58] в Народный комиссариат юстиции приходит требование ускорить дело. 12 июня Губисполком даёт полторы недели на завершение следствия. Действительно, 16 июня дело закрыто, папка с 168 страницами была прошита и убрана до времени. Однако, свободу Готовицкие увидели, лишь через две недели – 1 июля, дав при этом подписку о том, что будут проживать в Саратове в доме № 47/49 по ул. Республики[59].
Вспоминаются слова Ленина из письма к Андреевой: «… Лучше, чтобы десятки и сотни интеллигентов посидели деньки и недельки, чем чтобы 10 000 были перебиты. Ей-ей, лучше»[60].
Выйдя из тюрьмы в состоянии нервного истощёния, уже 6-го июля Михаил Хрисанфович ложиться в психиатрическую лечебницу. Но, несмотря на это, через три дня его приходят допрашивать. А 29-го июля ему объявляют, что он может оставаться на свободе, но только под надзором милиции. 6-го сентября его повторно освидетельствует профессор Осокин, и оставляет в больнице. 9 сентября чекисты приходят к Готовицким и арестовывают Константина Хрисанфовича.
Михаил Хрисанфович обращается к председателю Ч.К. : «т. Жуков! … с 8-го на 9-е ЧК был произведён обыск в комнате, которую занимает моя семья. Конечно, ничего обнаружено не было, тем не менее, за моим пребыванием в нервно-психиатрической лечебнице, арестовали моего брата Константина, на которого даже не было и ордера и держат его в концентрационном лагере. По справке наведённой тов. Миртовым[61] в ЧК оказалось: подлежу аресту я, а брата взяли временно, вместо меня, и мне, а не брату, надлежит представить двух поручителей, иначе арест будет тяготеть надо мной, и пока я болен – брат арестованным. Сейчас, я очень сильно нездоров, вовсе не встаю с постели уже давно. Но вопрос не в этом: неужели почти два года честной и добросовестной работы и на глазах наиболее активных Советских работников не укрепили сознание Чрезвычайной комиссии, где Вы и теперь председатель, что если я был чист в сентябре 1918 г., [во] время первого ареста, то теперь данных к этому стало больше? Ведь за это время я прошёл ещё чрез немалую фильтровку, да, кроме того, и Следственная Комиссия трибунала при покойном Хацкелевиче не дремала, по результатам следствия, моё дело обогатилось новыми документами: всевозможными отзывами и поручительствами Советских работников, разных селений и даже волостей!» А дальше следует «… прошу выдать мне в Ч.К. удостоверение, что я теперь не подлежу аресту …»[62]. Вспомним просьбу профессора Преобаженского из «Собачьего сердца» Булгакова : «кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы эта была такая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня. Я для них умер»[63].
Жуков «успокоил» Михаила Хрисанфовича в своеобразной манере: «Я не знаю, почему Вы так беспокоитесь, когда вас ещё не арестовывали. Ваш брат сидит не из-за Вас и не заложником, а как прежний деятель»[64].
6 октября 1919 г. в «Известиях Саратовского Совета» было опубликовано следующее сообщение под заголовком «Красный террор»: «25 сентября агентами Деникина в Москве были брошены, две бомбы в заседание ответственных партийных работников РКП. Некоторые из них были убиты и ранены. Шпионы империализма и контрреволюции делают своё гнусное дело. В ответ на это, согласно резолюции саратовского совета и рабочей беспартийной конференции, саратовская чрезвычайная комиссия в заседании 29-го сентября постановила провести красный террор и расстрелять следующих лиц». Десятым в списке значился «земский начальник Готовицкий Константин Христофорович – непременный член Камышинской землеустроительной комиссии». Приговор был приведен в исполнение 30 сентября.
Константин убит, а мытарства его брата продолжились. 9 октября в Юридическом Отделе Губ. Ч.К. слушали дело Хрисанфа Михайловича и решение было отложено на неопределённое время, а подследственного решили перевести в Тюремную больницу. Уголовно-Розыскная Милиция, по распоряжению Трибунала, явилась в лечебницу, но, не взяв его вследствие тяжёлого состояния, оставила стражу. Вскоре, однако, стража была снята, и оставаясь в больнице Михаил Хрисанфович избежал повторного заключения.
Всё это происходило конечно, не потому, что нашли что-то новое – просто обстановка в губернии накалилась до предела. Линия фронта вновь приближалась к Волге. Вплоть до января 1920 г. Саратовская губерния находилась на военном положении или на положении прифронтовой территории.
В последующие два месяца в деле не появилось ни одного серьёзного документа.
10 ноября 1919 г. Мария Васильевна подала следующее заявление: «Ещё в июне месяце Президиум Губисполкома предложил Революционному Трибуналу рассмотреть дело Готовицких в десятидневный срок … Однако дело это до сих пор не закончено, хотя все обвинения в контр-революционности, как и следовало ожидать, – отпали давно.
В виду этого я вновь обращаюсь к Президиуму с убедительной просьбой: предложить Революционному Трибуналу немедленно и формально завершить это дело… он решил, как только ему позволит здоровье и он в состоянии будет встать с постели, осуществить своё намерение, о чём он писал в своих бесчисленных заявлениях ещё весной Исполкому, Трибуналу и т. Рыкову: незамедлительно поступить добровольцем в Красную Армию, как это сделал уже наш единственный сын, чтобы доказать, что с надвигающейся реакцией они ничего общего не имеют.
Неужели Советская власть, амнистирующая преступников и в некоторых случаях не приводит даже смертный приговор в исполнение, а разрешая осуждённым отправиться на фронт, … не проявит к нему человечного и справедливого отношения и не даст ему возможности в общей борьбе доказать своей преданности народу и Советской России»[65].
Лишь весной 1920 г. папку с делом Михаила Хрисанфовича из Ч.К. передали в Ревтрибунал с резолюцией: «Направить в Сарревтрибунал для подложения настоящего дела к делу Готовицких, каковое было у них в 1919 г.».
Однако, когда финал этой истории происходил в Москве в 1937 году, материалы дела 1919 года уже не понадобились. 2 июля Политбюро ВКП(б) приняло решение о проведении широкомасштабной операции по репрессированию отдельных групп населения. Во исполнение этого решения вышел оперативный приказ № 00447 от 30 июля 1937 г. за подписью Ежова – по «репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов.
Согласно представленным НКВД учетным данным был спущен план по двум категориям репрессируемых. По Москве и Московской области этот первоначальный план составлял: 5 тысяч человек по первой категории (расстрел) и 30 тысяч человек – по второй (8-10 лет заключения). Осенью и зимой 1937 г. арестовывали и расстреливали преимущественно крестьян-единоличников, мелких совслужащих и людей «из бывших» – бывших дворян, царских офицеров, людей, занимавших при старом режиме ответственные государственные должности.
Михаил Хрисанфович жил в это время в Москве по адресу ул. 3-я Тверская-Ямская, д.12, кв. 29. Несмотря на то, что ему уже перевалило за шестьдесят, он в числе 21-го жильца этого дома попал в намеченный партией план. Расстрелян был 9 октября 1937 г. на полигоне НКВД в Бутово, где и захоронен в общей могиле, с прочими врагами своего народа. В 1990 г. в дело, наконец, была подшита справка о реабилитации, которую Михаил Хрисанфович так мечтал иметь в 1919 г.
В качестве эпилога могут послужить цитаты из работ В.И.Ленина. «Экстренные меры войны с контрреволюцией не должны ограничиваться законами»[66]. И при этом: «Политическое недоверие к представителям буржуазного аппарата законно и необходимо»[67].
[1] Ф.59, оп.2, д.373, л.47
[2] Ф.507, оп.1, д.725, л.206
[3] Родзянко Михаил Владимирович (1859-1924). Государственный деятель, лдин из создателей партии октябристов. Член Государственного совета, депутат III и IV Государственной думы и её последний председатель, с 27 февраля 1917 года председатель временного комитета Государственной думы.
[4] Ф.507, оп.1, д.725, л.217
[5] Рейли Д. Заложник Пролетариата. Отрывки из воспоминаний А.А.Минха Саратоа, 2001., с.45
[6] «Саратовские известия»», 1918, 20 мая.
[7] Здесь и далее сохранена подлинная орфография и пунктуация документов. Данный протокол написан следователем Зельман Ровинским.
[8] Ф.507, оп.1, д.725, л.76
[9] Чепенко Василий Ильич – в 1919 году начальник 5-го управления милиции
[10] Ф.507, оп.1, д.725, л.75
[11] Дерешак-Вельморт С. – член комиссии по расследованию майского мятежа
[12] Глазунов Алексдр Зиновьевич
[13] Дейч Макс Абелевич, родился в 1886 г., и партии с 1900г.; агитатор, начальник боевой дружины: Двинске, Ковно, Гродно, Белостоке; после приговора к смертной казни бежал в Америку, где вел активную революционную работу; вернувшись из Америки в 1917 г., вступил в саратовскую парторганизацию; в 1918 г. член Совета, исполкома и его президиума, член сперва комиссии, а затем отдела, впоследствии, губернской Ч.К., зам. председателя и председатель ГубЧ.К., затем на ответственной работе в ВЧК, в 1920 г. председатель Одесской губ. ЧК, с 1922 г. на хозяйственной работе. Руководитель группы в Комиссии Советского контроля при СHК СССР. Расстрелян в 1937 году.
[14] Т. е. заместителем.
[15] Ф.507, оп.1, д.725, л.74.
[16] Рейли Д. Заложник Пролетариата. Отрывки из воспоминаний А.А.Минха Саратов, 2001, с.49.
[17]«Правда», 7 сентября 1918 г.
[18] Цит. по кн. «1917 год в Саратовской губернии», Саратов 1957.
[19] После объявления красного террора количество заключённых резко возросло, и власти решили разместить политических узников на плавучей тюрьме – барже, где они пробыли около двух месяцев (до 23 октября).
[20] Рейли Д. Заложник Пролетариата. Отрывки из воспоминаний А.А.Минха Саратов, 2001., с.51.
[21] Ф.507, оп.1, д.725, л. 49
[22] . ГАСО, ф. 521, д. 188, л. 27.
[23] Антонов-Саратовский Владимир Павлович (1884 г. – 1965 г.). В 1902 г. вступил в РСДРП. В 1908 г окончил Московский ун-т, поступил на работу помощником присяжного поверенного, был арестован за революционную деятельность, провел в тюрьме два года. В 1914 – 1916 гг. вел подпольную работу в Саратове. Председатель Саратовского губисполкома в 1917- 1918 гг. В 1920 – 1940-х гг. работал в Совнаркоме СССР, в Верховном Суде СССР. Умер в Москве, похоронен на Воскресенском кладбище Саратова.
[24] Цит. по кн.: «Саратовский Совет рабочих депутатов (1917-1918)». Сборник документов. М., 1931., с.772.
[25] №20 от 3 августа 1918 г. Цит. по кн.: Декреты Советской Власти, т.2, с.570
[26] Александровская – ныне ул.Горького
[27] Ф.507, оп.1, д.725, л. 258.
[28] Ф.507, оп.1, д.725, л. 54.
[29] Газета «ИЗВЕСТИЯ Саратовского Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов и Губернского Совета». 1919, №69, вторник 1 апреля.
[30] Ф.507, оп.1, д.725, л. 39.
[31] Начальник Городского Управления Советской Милиции
[32] «Саратовская Красная газета», 6 апреля 1919 №323
[33] Ф.507, оп.1, д.725, л. 148.
[34] Ф.507, оп.1, д.725, л.9-10.
[35] Н.Х.Готовицкий будучи земским начальником Саратовского уезда подвергался в те годы критике в центральной прессе за неоправданную жёсткость при разборе конфликтов, возникавших при проведении земельной «столыпинской» реформы. В 1917 году находился на Украине, где остался в рядах армии, отделившейся от большевистской России Украинской республики. После её разгрома перешёл на службу Вооружённых сил Юга России Врангеля.
[36] Ф.507, оп.1, д.725, л. 58
[37] Лясковский Григорий Александрович – член комиссии губернского земельного отдела
[38] Ф.507, оп.1, д.725, л. 68-69.
[39] Ф.507, оп.1, д.725, л. 126-127.
[40] Ф.507, оп.1, д.725, л. 67.
[41] Ф.507, оп.1, д.725, л. 48.
[42] Цейтлин-Венгеров Моисей Семенович — рабочий, образование домашнее, в большевистской организации с 1916 г.; в 1917 г. в Саратове был членом Совета, его президиума и исполнительного комитета ряда созывов, комиссаром речной охраны, членом первой чекистской тройки, а в дальнейшем президиума губчека, начальником отрядов по борьбе с контрреволюцией; с 1919 по 1920 г. начальником особого отдела X армии.
[43] Генкин Иосиф Борисович р.1896. В партии с 1917 года. 1918 году член Губисполкома, комиссар Саратовской Чрезвычайной Комиссии, был ранен во время майского восстания. Организатор политотдела Восточного фронта.
[44] Жуков И.П. – в 1918 г председатель саратовской Ч.К., в 1919 г. в транспортном отделе ВЧК.
[45] Егоров И.Г. – в 1918 году заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией Саратовской Чрезвычайной Следственной Комиссии, в 1919 г. в Высшей военной инспекции в Москве
[46] Ананьев Александр Иванович – в 1918 году начальник саратовской милиции
[47]Хацкелевич – заместитель председателя ревтрибунала, председатель следственной комиссией саратовского ревтрибунала. Студент харьковского технологического института, в Саратове с 1918 года, убит в мае 1919 году.
[48] Артамонов – Председатель Революционного Трибунала
[49] Бурмистров Виктор Михайлович- Председатель Следственной комиссии Саратовского Революционного Трибунала, позже Губернский прокурор, член Исполкома
[50] Моисей Семёнович Венгеров
[51] Ф.507, оп.1, д.725, л.171об.
[52] Раушенбах Эвальд Фёдорович – сотрудник немецкого комиссариата
[53] Существовала практика освобождения на поруки не менее чем двух коммунистов со стажем
[54] Имеется в виду сын М. Х. Готовицкого – Орентий.
[55] Очевидно, Генкен Иван Ильич
[56] Венгеров Яков Семёнович, член партии. Сотрудник комиссариата народного образования
[57] Ф.507, оп.1, д.725, л.173об.
[58] Рыков Алексей Иванович (1881-1938). Родился в Саратове, был женат на дочери купца Медведева. Член партии с 1898 г., участвовал в революции 1905 года. В 1918 – 1921 и 1923-1924 гг. – председатель ВСНХ, одновременно с 1921 г. – заместитель председателя СНК. В 1924-1930 гг. – председатель СНК СССР. В 1931-1936 гг. – нарком связи. В 1905-1907, 1917-1934 гг. – член ЦК, в 1922-1930 гг. – член Политбюро ЦК, в 1920-1924 гг. – член Оргбюро ЦК партии. Расстрелян в 1938 году.
[59] Ныне пр. Кирова
[60] Ленин В.И. ПСС, т.51, стр.52.
[61] Миртов И.А. – секретарь Губисполкома, тов. Председателя и заведующий пищевым отделом Губпродкома
[62] Ф.507, оп.1, д.725, л.244-246об.
[63] Булгаков М.А. Сочинения в 5-ти томах, м., «Художественная литература», 1989 т.2, с.138.
[64] Ф.507, оп.1, д.725, л. 203.
[65] Ф.507, оп.1, д.725, л.210-210об
[66]В.И.Ленин. ПСС, т.37, стр.129
[67] В.И.Ленин. ПСС, т.37, стр.410