Саратов — город среднего возраста по российским меркам. Основанный в 1590 г. как крепость на бывших золотоордынских землях, он рос неравно-мерно. Ничтожный в первые десятилетия своего существования, город только в 1674 г. обрел свое постоянное место на правом берегу Волги. В петровское вре¬мя Саратов обогнал по численности населения Астрахань и приблизился к та¬ким старинным городам Поволжья, как Казань и Нижний Новгород. По замеча¬нию Г.Р. Державина, в 1774 г. (после очередного пожара) Саратов не был похож на город: имел «единственное наименование города»1. Имея уже около 15 тыс. жите¬лей, он оказался самым крупным населенным пунктом, который удалось взять по¬встанцам Пугачева. В 1781 г. Саратов стал центром наместничества, переимено¬ванного затем в губернию. В дневнике А.У. Болотникова и Н.Я. Озерецковского (1782) отмечено, что после событий пугачевщины в Саратове «никто еще не выст¬роился порядочно, почему город строением весьма обижен»2. Как губернский центр Саратов поначалу ничем не выделялся среди провинциальных городов такого же ранга. Но уже в 1838 г., путешествуя по Волге, художники Г. и Н. Чернецовы заме¬тили, что «Саратов по красоте своей, важной торговле и числу жителей, которых считают до 45 тысяч, есть первый после Казани город на Волге»3. К 1860 г. число его жителей достигло 84 тысяч (в два раза больше, чем в Нижнем Новгороде, и почти втрое больше, чем в Самаре), и Саратов стал крупнейшим городом Повол¬жья. Он быстро рос в пореформенное время и в 1897 г. насчитывал уже 137 тыс. человек. А в 1913 г. его население составляло 242 тыс. человек. Таким образом, во второй половине XIX – начале XX века Саратов был по численности населения третьим городом России в ее нынешних границах после Москвы и Петербурга4.{nl}Среди больших волжских городов Саратов относится к числу тех немногих, ко¬торые никогда не меняли свое имя. Что еще более важно, в истории города XX в. не было таких событий, которые бы кардинальным образом изменили его историчес¬кий, постепенно складывающийся облик. Центр Саратова почти не затронули стройки первых пятилеток. {nl}Бомбардировки военных лет коснулись лишь промыш¬ленных предприятий. Только в 60-80-е гг. XX в. массовое жилищное строительство потеснило так называемый «ветхий фонд» в центре, изменился и волжский фасад города. Но в целом судьба Саратова сложилась так, что он сохранил не общее вы¬ражение лица, чем и выделяется среди многих городов нашей страны.{nl}Интеллигентская часть городского сообщества давно осознала ценность даже рядовой застройки старого Саратова, что, впрочем, не всегда находит понимание как у отцов города, так и у большинства населения тех самых исторических квар¬талов, которые медленно, но верно превращаются в трущобы. Трудно сказать, как Саратов, у которого, кажется, отсутствует перспектива стать мегаполисом или значительным финансовым центром, решит эту проблему. Но еще сегодня центр Саратова в значительной степени сохраняет облик, сложивший во второй полови¬не XIX – начале XX в. Воспринимая его как духовную и историческую ценность, по¬пытаемся реконструировать основные черты образа Саратова второй половины XIX – начала XX в., запечатленные в мемуарах деятелей культуры. Через полтора столетия можно повторить слова долго жившего в Саратове писателя Д.Л. Мордовцева, что «изучение таких общественных индивидуальностей, как русские го¬рода, — это дело у нас еще новое и небезынтересное»5.{nl}Сегодня это принято называть изучением коллективной идентичности горожан6 (в данном случае — саратовцев), которая реконструируется из ткани мемуаров. Вопреки мнениям скептиков, полагающих, что сегодняшний Саратов «потерял свое лицо» (В. А. Милашевский), а «к мемуарам не стоит относиться как к достоверному документу» (Е. И. Водонос), постараемся показать, что старый Саратов в его фи¬зической и духовной ипостасях, в его неповторимости живо встает со страниц вос¬поминаний. А реконструируемый образ города обогащает наше представление о Саратове сегодняшнем, ибо старый волжский город еще вполне угадывается в нем.{nl}Страницы, посвященные Саратову, имеются во многих воспоминаниях пред¬ставителей творческой интеллигенции. Самую большую группу среди них, пожа¬луй, занимают записки деятелей театра. Для актеров и режиссеров, работавших до появления кино, написание мемуаров было важной возможностью хоть как-то запечатлеть свой труд в памяти потомков. Кочевое племя актеров и антрепрене¬ров дореволюционной России просто не могло обделить своим вниманием Саратов, имеющий богатые театральные традиции. Ряд мемуаров мастеров сце¬ны открывают воспоминания замечательного актера, антрепренера и режиссе¬ра П.М. Медведева7, которого называли «Иваном Калитой», собирателем русского театра. Они охватывают конец 1850 – начало 1860-х гг. Это одна из тех книг, со страниц которых встает перед нами живой старый Саратов. Эту линию в разной степени продолжают воспоминания актрисы А. И. Шуберт8, за которой следуют ее ученики — П. А. Стрепетова9, В. Н. Давыдов10. В их записках — впечатления о Саратове 1870-х гг. Для известного деятеля русской оперы Н. Н. Боголюбова11 Саратов конца 1880-х гг. был городом семинарской юности и начала театральной деятельности. В артистической среде Саратова прошло детство комедийного актера Б. А. Горина-Горяинова12. В 1901-1907 гг. оперно-драматической труппой Саратова и Казани руководил Н. И. Собольщиков-Самарин13. А во главе театра Саратовского народного дома в 1911-12 гг. стоял Л. М. Прозоровский14. Тогда же в Саратове учился и начинал увлекаться театром А. Д. Попов15. О саратовской сце¬не первых десятилетий XX в. вспоминали М. И. Велизарий16 и М. С. Нароков17. Сохранились неопубликованные записки деятеля народного театра П. А. Козлова-Свободина18, а также воспоминания о замечательном саратовском актере И. А. Слонове19. В мемуарах провинциальных актеров, исколесивших всю Россию, часто даются сравнительные характеристики городов, подмечаются их харак¬терные особенности.{nl}Открытие в Саратове в 1885 г. первого в провинции Радищевского художествен¬ного музея и «Боголюбовки» — училища при нем — сыграло большую роль в ста¬новлении «саратовской школы живописи». Во всяком случае, с Саратовом оказал¬ся связанным целый ряд талантливых художников. Некоторые из них — К. П. Петров-Водкин20, П. В. Кузнецов21, В. А. Милашевский22, П. П. Соколов-Скаля23 — оста¬вили интересные воспоминания с описанием детских и юношеских лет в волжской провинции. Яркие, почти зримые словесные зарисовки старого Саратова осо¬бенно удались В. А. Милашевскому. Из «саратовской глуши» происходил и худож-ник-график Н. В. Кузьмин, уроженец уездного города Сердобска. Для него «гу¬бернский город Саратов от юности был некой восхитительной мечтой, а поездки туда — всегда праздником»24. Менее известны неопубликованные мемуары вы¬пускников Боголюбовского рисовального училища В. Н. Перельмана, И. Н. Сева¬стьянова, хранящиеся в архиве Саратовского государственного художественно¬го музея имени А.Н. Радищева.{nl}Имеются саратовские страницы и в воспоминаниях деятелей просвещения и науки. В XIX в. не только профессиональный ученый, но и выпускник универси¬тета еще был редким явлением в провинциальном городе. Знаменитый историк Н. И. Костомаров25 попал в наш город не по своей воле — он отбывал здесь ссыл¬ку в 1848 – 1859 гг. Мемуарная записка А.Н. Минха (в будущем — видного краеве¬да) — это не воспоминание о виденном и пережитом когда-то, но и не дневник, а «моментальный снимок» города 1853 г.26 Саратовцем по рождению был извест¬ный филолог академик А. Н. Пыпин27. Долгое время главным очагом просвеще¬ния в городе оставалась гимназия, с которой связаны воспоминания ее директо¬ра (М. А. Лакомте28) и учеников (В. О. Жеребцова29, А. А. Гераклитова и др.). Вто¬рая саратовская гимназия (открылась в 1897г.) запечатлена в воспоминаниях художника П. П. Соколова-Скали и писателя Л. И. Гумилевского. Страницы, посвя¬щенные Саратовскому Мариинскому институту, имеются в «Умчавшихся годах» писателя И. А. Салова30. Открытие в Саратове университета в 1909 г. создало в го¬роде новую среду научной интеллигенции. Воспоминания профессора В. Д. Зёрнова31 почти не содержат урбанистических описаний, но они позволяют зафикси¬ровать складывающуюся атмосферу университетского города. Характерные штри¬хи торгово-промышленного и университетского Саратова в тот момент, когда ста¬рый мир уже рушился (1917-1918 гг.), зафиксировал профессор-юрист Г. Г. Тельберг32, писавший свои воспоминания через тридцать лет в эмиграции. Известный хирург профессор С. Р. Миротворцев33, напротив, сделал успешную карьеру при советской власти, и его воспоминания, написанные в конце 1940-х гг. и вскоре изданные, вполне соответствуют духу времени. Неопубликованные записки профес¬сора А. А. Гераклитова34 обращают читателей к жизни города в 1870-1880 гг., при¬чем с большим мастерством воссоздана атмосфера жизни мещан и мастеровых, и лишь немногие замечания касаются университета и Саратова первых десятиле¬тий XX в. Воспоминания саратовцев-профессоров дополняют несколько страниц из незаконченных воспоминаний А. Н. Бакулева35, бывшего в числе первых студентов университета. О своей революционной деятельности в Саратове в 1905 г. вспо¬минал известный советский историк академик Н. М. Дружинин36. «Воспоминания о детских и юношеских годах» В. Н. Золотарева37 принадлежат перу научного ра¬ботника советского НИИ пищевой промышленности, но они согреты чувством искренней любви к старому, дореволюционному Саратову. Заметно, что при написа¬нии мемуаров автор широко пользовался дореволюционной саратовской прессой.{nl}Художественная атмосфера Саратова первых лет XX столетия хорошо показа¬на в малоизвестных записках виолончелиста М. Е. Букиника о В. Э. Борисове-Му¬сатове38. Воспоминания профессора Саратовской консерватории чешского музы¬канта Э. Гаека были положены в основу романа его дочери Я. Рибникар39. Даже пройдя через призму художественного творчества, образ волжского города ос¬тался вполне индивидуальным и узнаваемым. Для музыканта, объездившего в сво¬ей многотрудной жизни европейские столицы, город на границе с азиатской сте¬пью на всю жизнь оставался «моим», «волшебным Саратовом».{nl}Воспоминания литераторов (Н. Г. Чернышевский, И. А. Салов, В. А. Гиляровский, К. А. Федин, Л. И. Гумилевский и др.) примыкают к произведениям художественной литературы, «героем» которых был Саратов. Но художественные произведения почти не привлекаются в работе — они должны быть предметом специального ис¬следования40.{nl}В ряд источников можно вписать и своеобразные «мемуары» художника М. И. Полякова, отличающиеся выразительным языком штриха и линии. Саратов¬ские страницы своей жизни он запечатлел не в словесной, а в изобразительной форме. Несколько ксилографии, объединенных общим названием «Воспомина¬ния о Саратове» были созданы им в 1966-1968 гг. Две гравюры из этой серии: «Вос¬поминания о Саратове с 1914 по 1926 год» и «Воспоминания о Саратове до 1927 года» — воспроизводят собирательный образ города первой четверти XX в. Каж¬дый лист состоит из множества небольших сюжетов, отражающих наиболее ха¬рактерные городские мотивы: Троицкий собор, городской театр, Радищевский музей, консерватория, цирк, сад Липки, волжский берег с дебаркадерами и паро¬ходом общества «Кавказ и Меркурий», лодками и бочками, сцены народных гуля¬ний, жизнь городских окраин, знаменитые саратовские пожары. Гравюра «Воспо¬минания о Саратове с 1914 по 1926 год» более автобиографична. В ней сделан акцент на художественную жизнь города. Здесь есть портрет В. Э. Борисова-Му¬сатова рядом с его картиной «Осенний мотив», с 1910 г. находящейся в собрании Радищевского музея. Автор изобразил свою встречу с П.С. Уткиным, жившим и работавшим в нашем городе, учеников саратовских Высших художественных ма¬стерских, расписывающих яркими красками «антики». Поляков также включил в композицию листа учебные постановки и натюрморты, свои первые живописные работы и экслибрисы. В серии «Воспоминания о Саратове» разворачивается про¬странственное повествование о жизни человека в эпоху социальных потрясений. Калейдоскопическая смена фрагментов, воскрешающих саратовскую юность ху¬дожника, создает неповторимый образ города на заре XX столетия.{nl}Конечно, названные воспоминания имеют различное источниковедческое зна¬чение. Происхождение, творческие интересы и кругозор автора, манера изложе¬ния влияют на содержание мемуаров. Время написания также накладывает свой отпечаток. Записки, появившиеся в дореволюционный период, существенно от¬личаются от воспоминаний советского времени. Среди последних большей сво¬бодой отмечены те, что появились в 1920-е или 1960-е гг. Опубликованные мемуа¬ры заметно отличаются от тех, что были написаны «в стол». В опубликованных в советское время мемуарах деятелей, достигших карьерных высот, дореволюци¬онная жизнь нередко подается с критическим нажимом. Не может не показаться странным, например, что художник П. П. Соколов-Скаля запомнил из своего отнюдь не пролетарского гимназического детства в Саратове главным образом «опивших¬ся босяков», арестантов-колодников, стычки рабочих с полицией. Суровый взгляд лауреата Сталинской премии в прошлое рождает такой пассаж: «Милое детство! Ты пестришь в моей памяти полосатыми будками городовых, исковыренными сур¬гучом стенами «казенок», звучишь визгом ногаек и треском выстрелов по безо¬ружной толпе, пугаешь призраками виселиц на свалках Увека, обдаешь память зло¬вонием Глебучева оврага, где не прекращались эпидемии холеры»41. В воспоми¬наниях, написанных не для печати, картины старины нередко приобретают нос¬тальгически идиллический оттенок (записки А. А. Гераклитова, В. Д. Зёрнова).{nl}Очевидно, что мемуары деятелей культуры являются прежде всего незамени¬мым источником по истории культурной жизни Саратова. Они уже были положены в основу специальных исследований по истории театра, художественной культу¬ры, образования и университетской науки42. Некоторые из названных источников содержат богатый материал по истории провинциального быта и повседневности, которые только в последнее время становятся предметом научного изучения. В данной работе речь пойдет лишь об образе города, который словно мозаика скла¬дывается из многочисленных описаний, заметок и штрихов, имеющихся в мему¬арной литературе.{nl}В обычном понимании образ города — это живое наглядное представление о нем. Чаще всего этот образ эмоционально окрашен и выражает отношение авто¬ра к описываемому предмету.{nl}Один из ключевых образов Саратова создан писателем, который в нашем го¬роде никогда не был, — А. С. Грибоедовым. В его комедии «Горе от ума» всем па¬мятна угроза Фамусова, адресованная Софье, отправить ее «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Написал, как припечатал. Дотошные литературоведы устано¬вили, что у Грибоедова действительно были родственники (и не одна тетка!) в Са¬ратовской губернии. Но не это важно. Слова, написанные в начале XIX в., навеки пристали к Саратову. Их повторяли многие мемуаристы, они стали притчей во язы¬цех у местных журналистов. В «Саратовском дневнике» была даже опубликована пародия, описывающая несуществующую у Грибоедова сцену приезда Чацкого в Саратов в гости к Софье Павловне. Образ деревенской глуши, далекой, беспрос¬ветной, скучной провинции, где жить — «горе горевать», оставался живым и акту¬альным применительно к Саратову и в XIX, и в начале XX в. Но уже во второй поло¬вине XIX в. саратовские жители (в первую очередь — местные журналисты) с про¬винциальной гордостью именовали свой город «столицей Поволжья». Известный философ и публицист В. В. Розанов в своем автобиографическом эссе «Русский Нил» (1907), пожалуй, наиболее ярко подчеркнул «столичность» Саратова:{nl}«Город этот теперь назначен быть университетским. . . В самом деле — это столица нижней Волги. Едва мы сошли на берег, как впечатления именно столи¬цы пахнули на нас. Чистота и ширина улиц, прекраснейшие здания, общая ожив¬ленность, роскошнейший городской сад, полный интеллигентного люда, — все это что-то несравнимо не только с другими приволжскими городами, но и с та¬кими огромными средоточиями волжской жизни, как Нижний Новгород и Ка¬зань. Из всех русских городов, виденных мною, он мне всего более напомнил Ригу, но только это чисто русский город, «по-рижски» устроившийся».{nl}Формулу «столицы» усвоили и многие мемуаристы. Формальный признак круп¬нейшего города на Волге давал для этого основание. Но «столица» — это не про¬сто большой город, а нечто неординарное, оживленное, центр урбанистической цивилизации. Этот образ Саратов также примерял к себе, особенно в начале XX в.{nl}Итак, картина городской жизни, представленная в мемуарах, рисуется в рам¬ках противостояния «деревенская глушь» — «столица». При этом образ города, ко¬нечно, изменяется во времени.{nl}Пожалуй, медленнее всего в рассматриваемый период менялись рельеф го-рода и все то, что было обусловлено его расположением на берегу Волги, а также облик окружающей природы. Ярче всех особенности местоположения города за¬печатлели художники, оставившие в своих записках замечательные «словесные пейзажи». Несколько нарушая хронологические рамки, в качестве исходного мож¬но принять описание братьев Чернецовых, которые в 1838 г. путешествовали по Волге с целью создания панорамы ее берегов. Сама живописная панорама «Вол¬га» (длиной 700 метров!) не сохранилась, но до нас дошли записки художников, которые дотошно и профессионально запечатлели особенности саратовского пей¬зажа, которые в своих основных чертах остаются легко узнаваемыми до наших дней. Саратов «расположен на отлого-возвышенном правом берегу Волги и с трех сто¬рон окружен высокими горами». Художники безошибочно нашли место, с которо¬го открывается лучший вид на город.{nl}«…С вершины Соколовой горы, лежащей на северном конце Саратова, …все пространство места, занимаемого обширным и многолюдным городом, со всеми дальними его окрестностями представляется вполне; ни один из виденных нами на Волге городов не имеет такой точки, с которой можно бы было так удовлет¬ворительно видеть, как Саратов. Отсюда он имеет превосходный вид! Широкие его улицы, здания, сады — все ясно, как на плане, и дает полное понятие о значи¬тельности города. Почти против него на левом берегу Волги видна слобода По¬кровская, и необозримая степь, расстилающаяся по луговой стороне, оканчивает собою черту горизонта. Вдали, на правом берегу, к югу, возвышается гора, где находился татарский город Увек. Волга, величественно раскинувшаяся со свои¬ми островами, песчаными отмелями и косами, дополняет красоту этой превос¬ходной панорамы»44.{nl}Замечательный художник В. А. Милашевский, вспоминая город своего детства, не повторял географических примет уже много раз описанного до него Саратова, но несколькими штрихами передал неповторимое сочетание обрывистых гор, ог¬ромной реки и безбрежных степных далей:{nl}«Древняя земля правого берега Волги. Отвесные обрывы. Жутко смотреть вниз с Соколовой горы, близко подойти к краю — вдруг сорвешься. . . Несомненно, в самих звуках «Саратов», «Самара» погребено исчезнувшее звучание «Сармат». Обрывы, обрывы. . . Какие дали голубые, уходящие в бесконечность! Какие жест¬кие ветры, морозы и невыносимая жара! Река как бешеный конь мчится, обезу¬мев. Мы, мальчишками могли плыть только вниз. Вверх, напрягая все силы, мы не могли проплыть и одного шага»45.{nl} (Заметим: увы, сегодня у Саратова Волга совсем не мчится «как бешеный конь», а тихо плещется спокойная, рано зацветающая вода водохранилища.){nl}Типичный пейзаж, открывавшийся с саратовских улиц, тонко подмечен Милашевским: «Высоко в небо, как свечи, устремлены пирамидальные тополя, они тают в воздухе, а там, за крышами притихших домиков, горы — вблизи лысые и голые, а дальше зеленые, в дубовых лесах. Хорошо!»46. Пирамидальные тополя многие отмечали как признак южного города. Волга казалась границей Европы и Азии. Зимой из заснеженных заволжских степей по льду реки приходили навьюченные верблюды.{nl}Даже суровое сердце П.П. Соколова-Скали как будто оттаивало при воспоми¬нании о панораме родного города:{nl}«Вот вдруг озаренный яростным закатом раскрылся весь город от Соколовой горы до Увека, за ним червонно синела Волга с бело-золотой лентой песков и опять Волга — Коренная, Покровск и десятки верст заволжских степей. Какая красота!»47{nl}Запечатленные еще путешественниками XVIII в. саратовские «неровности» – горы Соколовая, Лысая, Алтынка, Увек (с руинами ордынского города) и овраги (Глебучев и Белоглинский) — упоминаются многими мемуаристами так же, как сады, огороды и бахчи, уходившие в степную даль к югу и к северо-западу от города, там, где горы не закрывали горизонт. Впрочем, город постоянно рос и на том ме¬сте, где «вдоль Соколовой и Лысой гор тянулись фруктовые сады», появлялись Садовые улицы…{nl}Лишь название Белоглинской улицы да воспоминания старых саратовцев со-храняют память о глубоком Белоглинском овраге с протекавшей по его дну речкой и цепочкой прудов48. А. А. Гераклитов вспоминал Ильинский мост (на нынешней ули¬це Чапаева), «который тогда (в 1870-е гг. — АВТ.) был действительно мостом голо¬вокружительной высоты, так как дамб не было, и овраг не затягивался грязью и сором. По дну оврага протекал ручеек, а на зеленой травке у воды паслось гусиное стадо»49. П. А. Козлов-Свободин, живший несколько позже на улице Белоглинской, вспоминал «огромный овраг… с обширным котлованом, идущим на Волгу» и пи¬сал, что собственно и улицы-то в полном смысле не было, «а была узкая кромка земли между передним оврагом и порядком строений». «Все нечистоты от коров, лошадей и содержимое уборных… стекалось и выносилось в задний овраг (овраг в этом месте раздваивался. — Авт.). Жидкая часть всех отбросов забиралась про-текавшим ручьем, а остальное образовывало мелкие болотца. Все это прело, гни¬ло, бродило и испарялось в зловонии. И только благодаря сильным дождям овра¬ги до некоторой степени освежались»50.{nl}«Окруженный горами Соколовой, Лысой и Алтынной, прорезанный двумя ог¬ромными глубокими оврагами — Белоглинским и …Глебучевым, — город спускал¬ся к реке взвозами»51, — писал сын художника А. И. Савинова.{nl}Но Соколовая гора обрушивалась в Волгу (оползни упоминаются многими ав¬торами), овраги засорялись городскими отбросами и засыпались. Волга мелела и отходила от саратовского берега. Русло протоки пытались углубить. В. Н. Золо¬тарев описывает, как в голодном 1902 г. тысячи крестьян углубляли «староречье»52. Но, по-видимому, это не приносило желаемых результатов, и «саратовский про¬ран (свободная часть речного русла. — Авт.)… был до такой степени занесен пес¬ком», что сделался «похожим скорее на пустыню Сахарскую, чем на величайшую реку в Европе»53. Казалось бы, вечный волжский пейзаж менялся под влиянием человеческой деятельности на глазах нескольких поколений54.{nl}Итак, «Саратов раскинулся лицом к Волге, окруженный подковой невысоких гор»55. С близлежащих высот он, несомненно, представлял живописное зрели¬ще. Его улицы имели четкую классическую планировку, основы которой были за¬ложены в первой четверти XIX в.56, что способствовало созданию облика «регу¬лярного» города. Но благоустройство улиц вызывало критику даже у самых боль¬ших патриотов города, признававшихся в любви к «волжской столице». В сере¬дине позапрошлого века только начиналось мощение улиц. В 1858 г. «единствен¬ная благоустроенная улица была Московская… главное, — вся Московская име¬ла мостовую», другие центральные улицы — Сергиевская, Александровская, Не-мецкая, Ильинская — в ту пору были вымощены лишь наполовину. «Остальные площади и улицы… утопали в грязи»57. В том же 1858 г. заезжая знаменитость А. Дюма посетил Саратов: «…Мы прохаживались по чудовищной мостовой, по грязным улицам Саратова — полуденное солнце уже растопило утреннюю жижицу…»58. Еще долго островки благоустройства тонул и в прямо-таки эпическом море саратовской грязи, которая «воспета» десятками авторов. Как следует из воспо¬минаний В. Н. Давыдова, в начале 1870-х гг. «непролазной грязью» Саратов «мог похвастаться и перед другими городами»:{nl}«Осенью его улицы и площади совершенно превращались в реки и болота лип¬кой грязи. Театральная площадь представляла сплошное озеро. Хороших мосто¬вых не было, фонари ночью не горели, улицы никогда не убирались, и дохлые соба¬ки и кошки украшали даже главнейшие улицы. Только в садике, около собора, об¬саженного вокруг молодыми липами, можно было еще быть уверенным, что не потонешь»59.{nl}Давыдову вторит П. А. Стрепетова: «Улицы были немощеные и представляли неудобства в дождливые дни»60. «Мы вязли в грязи»61, — лаконично замечает А.И. Шуберт. «После сильных дождей пыльная перина обращалась в безбрежное море невылазной грязи, в которой тонули телеги, а пешеходы теряли не только калоши, но и сапоги»62, — живописует А. А. Гераклитов. В те же 1870-е гг. многие «малопроезжие улицы» летом были сплошь покрыты травой. «Лебеда и репьи у забора» и в начале XX в. (и в наше время!) — неотъемлемый признак большин¬ства саратовских улиц. Еще в конце XIX в. «мощеные улицы в Саратове… можно было посчитать по пальцам, так как они ограничивались центром города в пре¬делах Ильинской и Никольской улиц — с востока на запад, Московской и Константиновской — с севера на юг»63.{nl}И все-таки в первые десятилетия XX в. в благоустройстве центральных улиц был достигнут явный прогресс. Почти вся центральная часть города была заас¬фальтирована. Очевидцы пишут о «прямых, асфальтированных улицах»64, об «ас¬фальтированном, ровном Саратове»65, о том, что «по своему благоустройству это был лучший город на Волге»66, о «подобранности» города и его «величайших уси¬лиях стать «европейским»67. Художница Муза Егорова вспоминает, что ее семью, переехавшую в 1910 г. из Перми в Саратов, город «поразил своей чистотой и бла¬гоустроенностью»68.{nl}Но никакой асфальт не мог победить всепроницающую саратовскую пыль, без упоминания о которой не обходятся ни одни воспоминания. Кто-то подметил, что «Саратов весной и осенью представляет чернильницу, а летом — пепельницу»69. В 1920-е гг. А.А. Гераклитов писал:{nl}«То, что теперь так досаждает нам в ветреные дни, и в слабой степени не дает понятия о прежнем мучении. При малейшем движении воздуха целые обла¬ка черной мелкой пыли обволакивали весь город. От этой казни египетской не было никакого спасения. Пыль набивалась в нос, глаза, уши; хрустела на зубах во время еды; пока вы пили стакан чаю, на блюдце успевал накопиться осадок грязи. От пыли не спасало ничто: при закрытых наглухо окнах на подоконники на¬носило целые ее сугробы» 70.{nl}Частые ветры поднимали тучи пыли, которые в народе прозвали «саратовским дождем». Саратовская пыль настолько слилась с обликом города, что стала час¬тью его художественного образа. Вот писатель К.А. Федин вместе с В.А. Милашевским рассматривают старую, еще саратовских времен, акварель художника:{nl}« — Пыль, а? — сказал художник, любуясь акварелью. — Правда? Наша пыль на горах, а? Правда?{nl}…А кто из саратовцев, в разгар заволжских суховеев застигнутый где-нибудь на Большой Горной улице порывом раскаленного ветра, — кто не останавливался посреди дороги, зажмурившись, зажав лицо руками и выжидая, когда промчится смерчем устрашающий порыв ветра и даст передохнуть? Казалось, откуда еще взяться пыли, когда продута уже всякая щелка и любая скважинка меж: булыж¬ников мостовой? А ветер набирает и набирает пылищу подолами, шлейфами, во¬лочит ее из подворотен по тротуарам, закручивает в колесо и винтит, винтит колесо по дороге, пока не скатает его в столб, а столб не воздвигнется над улицей, не покатится над крышами и не грянет с небес непроглядным ливнем тьмы…»71. {nl}(Позволим себе небольшое отступление. В конце лета 2001 г. в Саратове про¬ходил международный научный коллоквиум «Европейское Просвещение и циви¬лизация России». Японский академик X. Накагава вспомнил о том, что в молодос¬ти он увлекался рассказами А. П. Чехова, и между прочим заметил: «Но только сей¬час, в Саратове, мне стало ясно, что такое степь и пыль». — АВТ.).{nl}Жаркое пыльное лето, «звенящая» теплая осень «с небом без единого облач¬ка», снежная зима, грязная короткая весна, которая быстро переходит в летнюю жару, — таковы времена года в Саратове. А.А. Гераклитов вспоминал:{nl}«Пыль летом — снега зимой. Надобно сказать, что о расчистке тротуаров от снега никто не заботился. Снег просто приминался ногами прохожих. А так как прохожих в то время было значительно меньше, то утаптывалось не все по¬лотно тротуара (на жаргоне тогдашних саратовцев «бульвар» и даже «бульвар»), а только узенькая тропочка, к концу многоснежной зимы образовывающаяся в глубокую и узкую траншею, по которой приходилось идти гуськом и препираться со встречными, так как никому не хотелось сворачивать в снег и вязнуть в нем»12.{nl}Застройка саратовских улиц не вызывала у авторов мемуаров такого поэти¬ческого энтузиазма, как саратовская пыль. Русские провинциальные города были в основном деревянными. Поэтому внимание современников в первую очередь привлекали каменные строения, количество которых указывало на богатство и зна¬чение города. По мемуарам можно проследить, как каменные здания, бывшие в середине XIX в. только на главных площадях и улицах, постепенно заполнили цен¬тральную часть Саратова. Но его обширные окраины по-прежнему оставались де¬ревянными. Деревянные домики господствовали «на горах», в районах Глебучева и Белоглинского оврагов, вокруг сада Сервье, примыкали к заводам и к железной дороге.{nl}«Прекрасно выстроенные дома» в Саратове засвидетельствовали еще братья Чернецовы в 1838 г.73. П. М. Медведев дает подробное описание городской застройки в 1858 г.: «На театральной площади, довольно большой, увидели гостиный двор, далее лабазы, по другим сторонам площади ветхие заборы, два каменных дома и несколько деревянных», а также «низенькое деревянное здание в виде гри¬ба, с крышею, покрытою зеленоватою плесенью: это был храм Талии и Мельпоме¬ны». На главной улице — Московской — «поражало красотой только здание дво¬рянского собрания». Кроме него было «несколько двухэтажных каменных домов, кое-где невзрачные магазины». «Виды старого, нового соборов и вообще, церк¬вей, сады, зелень, делали и тогдашний Саратов (в особенности издали) красивым городом»74.{nl}«Много каменных зданий» в 1870-е гг. заметил в «красивом городе» В. Н. Давы¬дов. Но А. А. Гераклитов уточняет, что они находились лишь на небольшом пятачке, а преобладали в городе небольшие деревянные «флигельки» в 2-3 окошка, со став¬нями, которые запирались на ночь и в летнюю жару, а между ними — «нескончае¬мые покосившиеся заборы». И скамеечки, приделанные к заборам, были непре¬менной принадлежностью каждого саратовского дома. Таким же морем одноэтаж¬ных деревянных домов, а то и просто «хибарок» предстает Саратов рубежа веков в воспоминаниях В.Н. Золотарева.{nl}В первые десятилетия XX в. город быстро преображался, «обстраивался по-новому». Маленькие деревянные домики вытеснялись, по выражению А. А. Гераклитова, «кирпичными сундуками». С. Р. Миротворцев писал, что внешний облик Саратова накануне революции определяли «пузатые дома», трактиры, кабаки, мно¬гоглавые церкви, мучные лабазы. А. Н. Бакулев упоминал о «солидных каменных зданиях». Многие «каменные» здания были таковыми лишь на вид. Обложенные кирпичом (иногда лишь с фасада), они имели деревянную «начинку». Даже состо¬ятельным саратовцам нравилось жить в таких домах, ибо в них никогда не было сырости75. Приехавшая в 1920-е гг. в саратовскую ссылку из Ленинграда Л. К. Чуковская увидела «опрятные каменные двух- и трехэтажные домики», которые зи¬мой казались приземистыми между буграми снегов: снег вверху, на крышах, суг¬робы внизу, вдоль стен до половины окон»76. Больших доходных домов в Саратове было очень мало. В. Д. Зёрнов вспоминал, что в 1912 г. приехавшие на курсы сель-ские учителя «с удивлением смотрели на единственный в то время в Саратове че¬тырехэтажный дом Пташкиных на Константиновской улице»77.{nl}Притом, что центр Саратова в основном производил неплохое архитектурное впечатление, уникальных построек в городе было мало. В качестве достоприме¬чательностей упоминались старый (Троицкий) собор «с пугачевскими пушками у притвора», «дворянское гнездо» Устиновых рядом со старым собором78, «мно¬гоколонный» новый собор св. Александра Невского постройки В. П. Стасова79, пер¬вая гимназия «с колоннами»80, несколько театральных зданий, «шестиэтажный дом»81 управления РУЖД. Со строительством высокохудожественного архитек¬турного комплекса саратовцы впервые столкнулись только в 1909 г., когда архи¬тектор К.Л. Мюфке начал возводить корпуса Саратовского университета, и по¬явились «роскошные здания на Московской площади»82. В начале XX в. уже бро-сались в глаза некоторые постройки индустриального Саратова — вокзал, заво¬ды, элеватор, паровые мельницы на берегу Волги.{nl}Живые зарисовки зданий старого Саратова оставил в своих беллетризованных воспоминаниях из цикла «Глазами пятилетнего» В. А. Милашевский. В них уме¬ло воскрешается мировосприятие пятилетнего ребенка, соединяясь при этом с зор¬костью и цепкой памятью художника-иллюстратора. Вот сопоставление двух собо¬ров — Старого, постройки конца XVII в., и Нового, стасовского, в стиле классицизма:{nl}«Рядом, против гостиного двора стоит… Он старым собором называется. Новый собор очень красивый. Старый тоже хорош, хотя, конечно, ни столбов, ни мужиков под крышей63, как у нового, у него нет… Но зато нарядный весь. И колокольня, как большая игрушка, с дырками вроде цветов шиповника и окошечками. Через отдушины колокола видны. Весь он узорчатый, как пряник, в бор¬довую краску выкрашен. А столбики все белые. И картинка большая, разноцвет¬ная над дверью! Там и синие, и желтые, и зеленые одежды на людях, они святыми называются. А может он и покрасивей большого белого собора! Папа говорит, что он при «Самозванце» построен! При «Самозванце». Ну и попятно, что он такой, точно звенит весь!»84{nl}Кажется, ничего особенного не было в здании аптеки на Московской, но благо¬даря детским воспоминаниям художника стала она явлением культуры:{nl}«…Груша меня за руку держит. Лестница с двух сторон горкой устроена. И с того боку можно подойти к двери. По ту и другую сторону два окна боль¬шие. А посередине окон шары с какой-то цветной водой. В одном шаре зеленая, в другом — малиновая. Пройдет много-много времени, и я изображу эти шары в иллюстрации к «Мадам Бовари» в окнах аптеки Омэ. Сам Флобер описал эти шары. А ведь я, рисуя аптеку Омэ, помнил и Грушу, и эти шары, и эту лестницу»85.{nl}В 1971 г. В. А. Милашевский, посылая К. А. Федину книжку А. С. Пушкина «Сказ¬ка о попе и о работнике его Балде» с собственными иллюстрациями, написал ря¬дом с рисунком: «Чуть ниже попова дома проходит Большая Горная»86. На склоне Соколовой горы, где в таком же уютном домике прошло его детство, «поселил» художник пушкинского попа. Деревянный дом с мезонином на пригорке в окруже¬нии цветущей сирени; красно-белая церковь и колокольня «как большая игруш¬ка», деревянные домишки, сбегающие по крутой горе к Волге, и река, разлившая¬ся по весне как море: другого берега не видно, — воспоминания саратовского дет¬ства вдохновляли художника всю жизнь.{nl}Внешний вид Саратова сильно изменился в конце XIX – начале XX в. Черты ре¬гулярного европейского города все более явно проступали в его облике. Ожив¬ленные прямые улицы, на которых дома подчас составляли единую ленту фаса¬дов, солидные общественные и торговые здания, купола, колокольни и башни цер¬квей различных вероисповеданий, густая сеть трамвайных линий — такую картину являли собой лучшие кварталы Саратова. А на городских окраинах еще прогляды¬вал позавчерашний город, почти не изменившийся с дореформенных времен, когда Саратов «представлял совершенную деревню с немощеными, утопающими в грязи улицами, с невзрачными, преимущественно деревянными постройками»87.{nl}Река придавала Саратову особые черты волжского города. Волга была не только важной частью городского пейзажа и главной транспортной артерией, она во мно¬гом определяла ритм городской жизни. До появления железной дороги деловая жизнь в городе с прекращением навигации замирала. А театральный сезон, на¬оборот, по-настоящему начинался лишь с налаживанием зимнего санного пути: «местные жители говорили, что пока Волга не застынет, сборов не бывает, а с но¬ября уже появится настоящая публика»88. (Видимо, речь идет о помещиках, съез¬жавшихся зимой в город.) О значении Волги в жизни саратовцев с особым чув¬ством написал А. А. Гераклитов. Свои воспоминания он писал в годы «военного ком¬мунизма» и гражданской войны, когда жизнь на реке замерла, и картина запусте¬ния резко контрастировала с былой активностью:{nl}«…Самое вскрытые Волги, пробуждение ее от долгого зимнего сна, являлось картиной, на которую стоило посмотреть не только от скуки захолустного житья. …А вскоре после вскрытия начинали с не меньшим нетерпением ждать первого парохода снизу. … С началом навигации связаны были насущнейшие инте¬ресы весьма значительной части, если не большинства, саратовского населения. Поэтому понятен интерес к этому вопросу. …Милый волжский берег старых времен с его грязью, крепким запахом воблы и смолы, с крепкими ругательства¬ми, толкотней и дубинушкой!»{nl}В.А. Милашевский, для которого Волга определяла душу и эстетику родного города, вспоминал:{nl}«Живя в Саратове, с ранней поры «впечатлений бытия», я не могу даже вспом¬нить, когда я впервые сел в лодку или взошел на палубу парохода, и эта стихия движения воды вошла в мою душу. Волга, ее берега, села, горы. Поросшие лесами ее обрывы, так причудливо отражающиеся в вечно бегущей воде, прочно вошли и отразились в глубинах моей памяти. Отразились и люди: «свои», живущие на ее берегах, и чужестранцы, для которых волжские воды были путем-дорогой. Древний великий путь человечества».{nl}Праздная публика ходила глядеть на пароходы — на них пускали всех желаю¬щих91. В мае на берег Волги жителей города также привлекала ярмарка под Казанским взвозом, на которой торговали простой посудой и «горянским това¬ром» — поделками из дерева. А в начале октября, под конец навигации, появля¬лись беляны — «весело украшенные, как балаганы на ярмарке» баржи с разнооб¬разным товаром, который не успели продать на Нижегородской ярмарке. Этим «плавучим универмагам» с бросовыми ценами запрещалось подплывать к город¬скому берегу, поэтому путешествие к ним на лодках по осенней бурной Волге было для горожан настоящим приключением92.{nl}Городские кварталы, примыкающие к реке, были оживленными, грязными и неблагоустроенными. Роль набережной выполняла весьма нереспектабельная на вид Миллионная улица, на которой кипела деловая жизнь и толкалось множе¬ство грузчиков и босяков. В годы, когда волжский фарватер уходил далеко от го¬рода, устраивались деревянные мостки, по которым можно было подъехать к кон¬торкам пароходных обществ, стоявшим на коренной Волге93. У П. П. Соколова-Скали «грандиозное зрелище саратовской набережной», в отличие от Гераклитова, не вызывало умиления:{nl}«…На версты простирался муравейник обилия и нищеты, баснословной на¬живы и подъяремного труда… Надутое, чванное, сытое существование добро¬детельных семейств…, и бесшабашная озорная трагически истошная веселость босяков — рваных, лохматых красавцев, вносивших на спине по зыбким мосткам рояли на пароходы»94.{nl}Писательнице В. И. Дмитриевой с детства врезалась в память страшная драка, увиденная на саратовской пристани: «Озверелая толпа крючников (грузчиков на пристани. — Лег.) била молодого парня в розовой рубашке. За что его били, нам, конечно, было неизвестно, но никогда не забуду этой ужасной сцены, дикого рева толпы, искаженных лиц, изорванной в клочья рубахи парня, которого повалили наземь, топтали ногами и потом всего в крови и в грязи куда-то волочили…»95{nl}В. А. Милашевский мастерски описал прибрежные саратовские улицы начала XX в., поднимающиеся от Волги к центральной равнинной части города, — «это взвозы, так как по ним въезжают с товарами, взвозят их с Волги, вверх к городу и его улицам. Взвозы очень круты, если не сорок пять градусов, то вроде этого».{nl}«Дома стоят как бы в театральном амфитеатре. Второй этаж: нижеле¬жащего дома соответствует подвалу вышестоящего. Все фундаменты и ниж¬ние этажи треугольные. Ниже к Волге — парадное крыльцо и нормальное окно, выше, в том же этаже, окна все меньше и меньше, они врезаются в землю, самое маленькое оконце смотрит на подошвы идущего вверх прохожего. Только во вто¬ром этаже окна расположены по горизонтали. Один дом как бы не мешает смот¬реть другому на главную сцену жизни — Волгу»96.{nl}Несомненно, что в старом Саратове близость Волги ощущалась гораздо ост¬рее, чем сегодня. Планировка города имеет замечательную особенность: почти каждая центральная улица — и продольная, и поперечная, — выходит к Волге. При невысокой застройке улиц реку можно было увидеть почти отовсюду. Художник Н. В. Кузьмин вспоминал о «постоянном ощущении великой реки», которое охва¬тывало его во время приездов в Саратов:{nl}«И целыми днями мы бродили с отцом по улицам, и отовсюду видна была широ¬ченная Волга, а на том берегу в знойном тумане виднелась Покровская слобода. От жары заходили выкупаться в купальню, а после на улице пили квас, который шипел и пенился. Глазели на пристани пароходств «Самолет» или «Кавказ и Мерку¬рий», где всегда была тьма народу, толпы «галахов» бродили в поисках работы»97.{nl}Мемуары деятелей культуры хорошо отразили провинциальную атмосферу и динамику развития городской жизни — рост города, изменение его социально-экономического облика, ускорение его жизненных ритмов. При этом многие из них пытаются понять саму суть провинциальной жизни, ее вечные атрибуты. В глазах прогрессивных авторов — а именно таковыми сознавали себя почти все мемуаристы — провин¬циальное бытие имело множество пороков и недостатков. «Захолус¬тную неподвижность» саратовс-кой жизни середины XIX в. отме¬чал А. Н. Пыпин98. Знаменитая ак¬триса П. А. Стрепетова безогово¬рочно осуждает «спячку», «зас¬той», «убийственную патриар¬хальность», в которой «у нас поче¬му-то до сих пор еще видят вели-кую добродетель и которая в сущ¬ности есть не больше, как отвра¬тительная плесень на неподвиж¬ной поверхности стоячей лужи отсталого общества»99. Она, как и другие авторы, с радостью заме¬чает пробуждение общественной и деловой жизни в провинциаль¬ных городах.{nl}Пожалуй, А.А. Гераклитов не¬сколько выпадает из этого ряда – в его записках слышится явная симпатия к навсегда ушедшей жиз¬ни, причем не к той, что была нака¬нуне революции, а к неторопливому патриархальному бытию времен его детства, казавшемуся таким простым и дружным, «не просвещенным социализмом».{nl}Особый взгляд, совместивший в себе и осуждение провинциального убоже-ства, и признание самоценности прошлого, сформулировал в письме-воспоми¬нании К.А. Федин:{nl}«Мне было десять лет, когда я с родителями жил в большом русском городе, на людном перекрестке… Кто не грыз каленых тыквенных и подсолнечных семечек, тот не так-то лег¬ко представит себе перекресток большого русского города, с конкой, калачным заведением, парикмахерской и городовым.{nl}Я в этом убежден до сих пор. Слащаво-масляная жвачка из этих непритяза¬тельных зерен как нельзя более полно выражает все убожество потребностей, желаний, вкусов былого всероссийского населения, но — странно — в то же вре¬мя какую-то независимость, сторонностъ его от этого перекрестка, на кото¬ром оно молчаливо и не очень старательно круговращалось. Поистине — птицы в небе! Поплюют, пожуют, да и спать».{nl}Н.И. Костомаров сетует на то, что он застал в Саратове середины XIX в. «лишь несколько образованных семей». Он же приводит анекдотический случай, когда саратовские обыватели во время Крымской войны стали обвинять в городских по¬жарах мифических «англо-французов»: «В народе, с голоса полицейских чиновни¬ков, толковали об англо-французах, а в высших кругах подозревали поляков»101. Явно обиженный на полицию ссыльный историк писал: «Приехал в Саратов новый полицмейстер, отличавшийся тем, что на первых же порах, желая угодить началь¬ству, …ездил по городу с казаком и приказывал бить плетью людей, которых зас¬тавал с гармониками, поющих песни»102.{nl}Консерватизм провинциальной жизни, сопротивление новшествам, пережит¬ки крепостничества, пожалуй, ярче всего выступают в мемуарах П. М. Медведева, запечатлевших Саратов 1850-1860-х гг.:{nl}«В обычное время этот большой город… изображал из себя пустыню или ме¬сто, где сильно свирепствовала холера и много унесла жертв. На улицах редко попадались прохожие, гостиный двор пустовал, ставни в домах от солнца за¬крыты, на улице пыль, мошкара, попадаются люди в сетках, от них пахнет гвоз¬дичным маслом или скипидаром… Извозчики в своих тарантасах спят…».{nl}Со своеобразным юмором показывает П. М. Медведев бессмертную провин¬циальную показуху перед столичным начальством. В 1863 г. в Саратове ждали на¬следника престола цесаревича Николая Александровича:{nl}«И что же? С 10 июля все перерождается, весь город красится, разваливши¬еся хибарушки и заборы тоже красят: бабы домашним способом разводят охру, мел, помелом и вениками, взамен кистей, окрашивают домишки и заборы. Маля¬ры работают вовсю. Торговые вывески переписываются. Полиция приказывает снять вывеску: «Иванов портной из Парижа», а она висела десятки лет. Мосто¬вые чинят… Мусор убирают, плотники воздвигают величественные триумфаль¬ные ворота, арки. Полиция суетится, ругается и обязательно дерется».{nl}Страницы воспоминаний о репетициях встречи великого князя выдают в авто¬ре поклонника Гоголя. Готовились принять наследника и в театре. По словам Мед¬ведева, хозяин сада при загородном театре Ф. О. Шехтель кричал: «Нашел, нашел! Удивлю, удивлю!»… «У меня здесь 25 верблюдов! Я ему покажу шествие верблю¬дов в пустыне Сахаре!» И вот, когда в антракте спектакля цесаревич вышел на бал¬кон, разыгралась следующая сцена:{nl}«Шехтель не медлил: все свои затеи пустил в ход сразу, песенники запели, фейерверк затрещал, верблюды заревели и обрызгали публику, а потом стали ее давить. Поднялся крик, оханье и стоны! Цесаревича, действительно, это пора¬зило и напугало».{nl}Не менее любопытен и рассказ Медведева о появлении в 1863 г. первой част¬ной газеты в городе — «Саратовского листка». Городские обыватели недоумева¬ли, зачем нужна местная газета, и никак не желали тратить на нее 3 рубля в год. По словам Медведева, газету удалось внедрить в жизнь саратовцев под прямым давлением предприимчивого полицмейстера, ставшего владельцем «Саратов¬ского листка»106.{nl}А. Дюма в своих записках о путешествии по Волге отмечает крайнюю удален¬ность Саратова от западноевропейской цивилизации. Примечательно и его сте¬реотипно-легкомысленное суждение о «маленькой парижской торговке бельем», которая якобы «цивилизовала» маленький «уголок наполовину русской, наполови¬ну татарской земли»107.{nl}Взгляд из Парижа, конечно, не совпадал с восприятием города теми, кто при¬езжал из уездной глуши. Будущей писательнице В. И. Дмитриевой после деревни и Балашова Саратов уже в 1860-е гг. казался «сказочным городом»108.{nl}Мемуаристы дают понять, что появление земских и судебных учреждений, го¬родского самоуправления явно оживило городскую жизнь к началу 1870-х гг. Этот рубеж отмечен многими авторами (П. А. Стрепетова, А. И. Шуберт, В. Н. Давыдов). «Саратов, хотя уже не был тем Саратовом, которым Фамусов пугает Софью, но все же он ничем не выдавался из общего типа провинциальных городов»109, — пишет В. Н.Давыдов. «Некоторое оживление в провинциальную жизнь внесли начавша¬яся тогда усиленная стройка железных дорог и введение гласного судопроиз¬водства. В провинции появилась столичная интеллигенция, инженеры, адвока¬ты». Но в целом, отмечает мемуарист, «все жили за ставнями, жили тепло, сытно и уютно… Читали мало, вернее ничего не читали»110.{nl}Приехавшая в 1871 г. в нижневолжский город актриса А. И. Шуберт вспомина¬ла: «Город мне показался мертвым (железной дороги тогда не было), улицы по боль¬шей части не мощеные; поглядишь в окно — ни души». К тому же многие актеры жили в «слободке» возле летнего театра и сада Сервье, который тогда версты на три отстоял от города и не имел с ним хорошего сообщения111. Далее Шуберт отмечает разительную перемену, которую принесло открытие железной дороги в том же 1871 г.: «Город изменился до неузнаваемости. Явились интеллигенты»112.{nl}Мемуаристам, писавшим в начале XX в., 1870-е годы казались неспешными и патриархальными. А. А. Гераклитов вспоминает тихие и пустынные, поросшие тра¬вой улицы Саратова своего детства. По его словам, обитатели маленьких дере¬вянных домов и дворов, поросших бурьяном, не чувствовали себя жителями боль¬шого города и жили с соседями одной семьей. Правда, автор отмечает обилие извозчиков, «развитое конное сообщение» на главных улицах, особую оживлен¬ность волжского берега и даже то, что по улице Большой Кострижной за час про¬ходило 117 человек. Вполне патриархальную картину жизни городской окраины рисует В. Н. Золотарев, чье детство проходило в 1880-1890-е гг. на Бахметьевской улице. В летнюю жару улица «вымирала», ставни домов закрывались. Только вечером «жители выходили на улицу к воротам, где были устроены скамейки, садились, грызли семечки и передавали последние городские сплетни, одновременно пе¬ремывая косточки своих соседей»113. Вместе с тем, немудреные мемуары Золота¬рева рисуют Саратов огромным неисчерпаемым миром, который постепенно от¬крывался ребенку, а затем гимназисту.{nl}Художник А.П. Боголюбов приводит отзыв о Саратове 1880 г. знаменитого писателя И.С. Тургенева как о «городе зерновых тузов», который, однако, «всегда был городом передовым»114.{nl}Последние десятилетия XIX в., по-видимому, еще больше оживили городскую жизнь. К концу 1880-х гг. относятся воспоминания Н. Н. Боголюбова о семинарс¬кой и театральной молодости в Саратове. Он рисует картину очень оживленного города, с акцентом на его немецкой специфике:{nl}«Тогдашний Саратов был центром крупного помещичьего землевладения и глав¬ным пунктом немецкого «засилья» на Волге. Главная улица города так и носила название «Немецкой». Все вывески в городе были на русском и немецком языках. Мукомольное и хлебное дело — все находилось в немецких руках; лучшие муко¬мольные мельницы принадлежали немецким владельцам; пароходное дело, самые рентабельные пароходы на Волге также были в их руках».{nl}Через несколько страниц, применительно к 1888 г., автор пишет об «асфальти¬рованном, ровном и по-немецки аккуратном Саратове»115. Действительно, с 1882 г. в Саратове появились асфальтовые тротуары. Относительно «немецкого засилья» и того, что все вывески в городе были на двух языках, автор допустил явное пре¬увеличение.{nl}Музыканту М. Е. Букинику, приехавшему в Саратов в 1899 г. из Германии, «пос¬ле Берлина город с его деревянными домами и заборами показался… игрушечно малым и провинциальным»116.{nl}Для полноты картины приведем описание автора, который не принадлежал к деятелям культуры. В 1903 г. увидела Саратов (после многих лет, проведенных в Ковенской и Гродненской губерниях) светская барышня М. П. Столыпина — дочь саратовского губернатора. Направляясь с отцом в город на Волге, она представ¬ляла себя грибоедовской героиней: «В Саратов, к тетке, в глушь». Уже в эмиграции она вспоминала:{nl}«А сам Саратов. Более, как он мне не понравился! …Все наводило па меня здесь уныние и тоску: улицы, проведенные будто по линейке, маленькие, скучные домики по их сторонам, полное отсутствие зелени, кроме нескольких чахлых липок вокруг собора. Волга оказалась так далеко за городом, что туда и ходить не разрешалось: такой в тех местах про сживал темный люд и так много там было пьяных. Красива только старая часть города с собором, типичным гости¬ным двором с бойкими приказчиками»117.{nl}Но в доме губернатора уже было электричество! Это новшество появилось в Саратове почти одновременно с Москвой.{nl}В первые десятилетия XX в. городская жизнь Саратова менялась на глазах, раз¬рушая представление о застойной провинциальной жизни. П. М. Медведев, писавший в те годы свои мемуары, отмечал, что Саратов его молодости «мало походил на нынешний богатый, с хорошими зданиями, роскошными магазинами, вообще, европейский город»118. Это уже был город, который манил к себе молодежь, меч¬тавшую учиться в университете и консерватории. Студент (будущий академик) Бакулев тоже помнил «бессмертные» грибоедовские строки, но в 1911 г. он «зара¬нее знал, что после тихой Вятки» окажется «не в глуши, а в большом, культурном городе».{nl}«В сомом деле, он и удивлял и радовал приезжего обилием людей на улицах, особенно молодежи, солидными каменными зданиями, прямыми асфальтирован¬ными улицами. В городе прокладывалась трамвайная линия. Бросалось в глаза мно¬жество магазинов, банков, отделений торговых фирм. Чувствовался размах са¬ратовского купечества и его стремление оправдать репутацию волжской сто¬лицы. Правда, убогие лачуги вокруг пристани, толпы бурлаков и грузчиков, ожи¬дающих зова хозяев и приказчиков, наконец, скопища нищих у папертей многона¬селенных церквей — все это напоминало о будничной действительности россий¬ского города».{nl}П.П. Соколов-Скаля вспоминал лихорадочное оживление Саратова в начале Первой мировой войны: «Город меня поразил каким-то странным, как будто празд¬ничным возбуждением. Купеческий Саратов как будто сорвался с цепи: биржа, сделки, постановки, отгрузки, грандиозные прибыли…»120{nl}Итак, тихость и недвижимость патриархальной жизни остались в прошлом. И тем не менее, В. А. Милашевский (он тоже не преминул вспомнить о Софье Фа¬мусовой, «которая, скучая, проживала у тетки»!) несколько ностальгически вос¬клицает: «Провинция, неторопливая провинция, не бегущая, не задыхающаяся, не жаждущая схватить что-то». Но тут же поясняет:{nl}«Саратов не совсем та провинция, которая обрисована в литературе наши¬ми классиками. Не провинция чеховских Беликовых, сологубовских Передоновых, хотя, конечно, и они были. Но было и что-то другое, отличное от рядовых про¬винций. Саратов имел свою «блесткость», как говорят знатоки лошадей… Саратов был город с некоторой неповторимостью».{nl}Эту неповторимость автор видит в не общем выражении культурного и обще¬ственного лица города.{nl}У последней черты старого мира увидел «волжскую столицу» в сентябре 1917 г. Г. Г. Тельберг. Города еще не коснулась разруха «вездесущей революции»: «Сара¬тов выглядел все таким же чистеньким, оживленным и даже нарядным городом»122.{nl}Нетипичная провинция — эта мысль В. А. Милашевского побуждает обратить¬ся к тем сравнительным характеристикам губернских городов, которые нередко встречаются у мемуаристов. Нелепо было сравнивать «столицу Поволжья» с под¬линными столицами — Петербургом и Москвой. Но в других случаях «компаратив¬ный подход» мемуаристов может потешить провинциальный саратовский патрио¬тизм, хотя субъективность оценок, несомненно, имела место.{nl}Уже применительно к 1870-м гг. склонный к оценочным эпитетам В. Н. Давыдов относил «красивый», высоко стоявший в театральном отношении Саратов к числу лучших провинциальных городов. Выше он ставил только университетскую, «ожив¬ленную», «любимую» Казань. Автор с симпатией писал также о «живописном», «хлебном и зажиточном» Орле, о «милом» курортном Липецке. Но «захолустный Тамбов», «несуразный Воронеж», не говоря уже о Перми и Екатеринбурге, уступа¬ли в глазах этого театрального деятеля Саратову. С большой симпатией писал о Саратове рубежа веков оперный режиссер Н. Н. Боголюбов. Астрахань после Са¬ратова показалась ему «огромной деревней», а Пермь — «городком, едва насчи¬тывающим сорок тысяч жителей». Но в культурном отношении Саратов долго усту¬пал Казани, которую автор называл «Афинами Поволжья». Н. И. Собольников-Самарин, с 1901 по 1907 г. возглавлявший театры Саратова и Казани, отдавал пальму первенства городу на Нижней Волге. Что же касается Казани, то этот большой уни¬верситетский город был, по его мнению, «непозволительно скучен». «После Сама¬ры Саратов почему-то показался мне большим городом», — замечал А. Д. Попов. И, наконец, В. А. Милашевский, с такой любовью написавший о своем родном городе, признает, что по части культурного прогресса и европеизации Саратов 1910-х гг., превосходивший прочие «пензы», уступал «европейско-буржуазному» Харькову.{nl}Тяга к столицам, которую испытывали многие саратовские интеллигенты, го¬ворит сама за себя. Директор гимназии М. А. Лакомте признавался: «Я мечтал вы¬рваться из провинции»123. Писатель Д. Л. Мордовцев в середине 1870-х гг. доказы¬вал, что в провинции отсутствуют условия для развития таланта и творческих сил124. Когда Л. И. Гумилевский в 1915 г. уезжал в Петербург, друзья-литераторы провожа¬ли его завистливыми глазами: «Ведь только там, в столице, настоящая жизнь… Лучше быть там дворником, чем здесь столоначальником!»125 . Но судя по воспоми¬наниям В. Д. Зёрнова, в 1910-е гг. университетский Саратов уже не казался скуч¬ным даже столичным ученым. Как уже отмечалось, Саратов обладал специфическим социальным обликом. На страницах мемуаров проходит целая вереница социальных типов старого вол¬жского города. Первые социальные характеристики города — дворянский, купе¬ческий, «мужицкий». В воспоминаниях П. М. Медведева запечатлен, в основном, город дворянский и чиновничий. Автор показывает, что «благородные» составля¬ли самую значительную часть театральной публики начала 1860-х гг. Но вместе с тем «таланты» и «поклонники» были разделены высоким социальным барьером. Даже танцевать на балу дворянам и актерам в одном зале не полагалось. Приме¬чательно, что состоятельный актер (сам Медведев) желает сделаться землевла¬дельцем. Автор показывает «неудобства», которые принесла помещикам рефор¬ма 1861 г.: «…Многие из дворян, у которых не было средств, брались за торговлю, подряды и другие предприятия, все кончалось большей частью неудачами. Только одна государственная служба их обеспечивала: матушка-казна на все их прегрешения по службе смотрела сквозь пальцы». Характерный пример — Е.Н. Аверкович — «истый дворянин своего отечества». «Любил, что называется, пожить во всю: был хлебосол, картежник и любитель прекрасного пола. Промотавши свое име¬ние, выдавал себя за богатого лесоторговца, попытался стать антрепренером, но и тут его ожидало фиаско…»126{nl}Типы саратовских чиновников и дворян-чудаков вывел в своих воспоминаниях В. О. Жеребцов127. Степные помещики оставались заметными фигурами саратов¬ского социального пейзажа вплоть до революции.{nl}В мемуарах Медведева гораздо менее заметны саратовские купцы. Промель¬кнула бледная фигура городского головы, который едва не умер от страха во вре¬мя встречи наследника престола. Купец и владелец загородного сада и театра Ф. О. Шехтель128 рисуется как фигура комическая. Но вот уже А. И. Шуберт замеча¬ет, что «до проведения железной дороги Саратов был мужицким городом: преоб¬ладали торговцы, которые кулисами не интересовались»129, а в 1870-е гг. в теат¬ральных кулуарах появляются «богатые люди», которых приходится терпеть, по¬скольку актеры и музыканты получали от них определенный доход. М. Г. Савина упо¬минает директора железной дороги, который «когда приезжал в Саратов на со¬брания или по своим делам, то весь город веселился, так как он любил и умел уст-раивать беспрестанные пикники и обеды». Однажды этот «всеобщий любимец» заставил актеров играть в выходной день для небольшой группы своих друзей. Никто не посмел отказаться, поскольку за спектакль были уплачены большие деньги и актеров угостили роскошным ужином130.{nl}Саратов «купеческий», торговый — это, пожалуй, наиболее распространенный социальный эпитет. «Город тупых себялюбивых купцов», «богатое кастовое купе¬чество»131 — в этих лаконичных характеристиках жизненные наблюдения вылились в штамп, характерный для советской эпохи. Как не вспомнить здесь записок глас¬ного Саратовской городской Думы М. Ф. Волкова, который с горечью писал о том, что роль городского общества в основании университета осталась неоцененной132. Как всегда живая зарисовка из жизни «мучных королей» у В. А. Милашевского:{nl}«…Проехала дама в шубе с пелериной из черных соболей, медвежья полость саней, кучер в цилиндре, упряжка в дышло, без дуги! Пара великолепных карако¬вых лошадей… Это проехала жена молодого Рейнеке. Попробовал бы ее муже¬нек хоть один раз не придти на мельницу и не подышать мучной пылью и отрубя¬ми, носящимися в воздухе! Старый Рейнеке его бы проклял! Их всего несколько человек — Рейнеке, Борелъ, Шмидт, а ведь всю Германию хлебом кормят! …Все потомки землеробов, милостью императрицы Екатерины приехавшие сюда рас¬пахивать черноземную заволжскую пустыню…».{nl}Как бы подводя итог социально-экономическому развитию дореволюционно¬го Саратова, профессор Тельберг писал:{nl}«Саратов был на Нижнем Поволжье главным узлом торговой и промышлен¬ной деятельности, которая снабжала грузами огромную сеть юго-восточных железных дорог. Мукомольная промышленность была главным созвездием на этом небосклоне. Она находилась главным образом в руках разбогатевших немецких ко¬лонистов Поволжья, которым принадлежали в Саратове многоэтажные паровые мельницы… Однако были и русские «тузы» по мукомольной и рыбной части».{nl}Еще более детальная характеристика торгово-промышленного значения пред¬революционного Саратова дана в воспоминаниях А. А. Минха135.{nl}Саратовское духовенство — разное. Чаще всего оно упоминается в мемуарах, писавшихся в советское время, как косное, реакционное. Его олицетворение выс¬тупает «известный своими черносотенными взглядами и выступлениями» преос¬вященный Гермоген, демонстративно не явившийся в городской театр на торже¬ственный акт открытия Саратовского университета. Как мракобес он упоминается и у К. С. Петрова-Водкина, и у В. А. Милашевского. В последнем случае автор до¬пускает ошибку: в описываемое им время Гермоген еще не был саратовским архи¬ереем. Вероятно, он служил для авторов советского периода своеобразным сим¬волом реакционного саратовского духовенства. А в воспоминаниях Л. М. Прозо¬ровского Гермоген вместе с иеромонахом Илиодором и Г. Распутиным выступают как гонители прогрессивного театра136.{nl}Но, конечно, не все священники представлялись таковыми. Из Саратовской духовной семинарии вышел не только Н. Г. Чернышевский, без упоминания о кото¬ром редко обходятся мемуаристы, но и, например, оперный режиссер Н. Н. Бого¬любов. А будущий график М. И. Поляков учился в духовном училище. В качестве исключения из общей массы невежественного духовенства М. П. Бок упоминает священника отца Четверикова137, на лекции которого в зале музыкального учили¬ща собиралось огромное количество народа. После одной из лекций видный эсер Архангельский якобы сказал князю Кропоткину138: «Если бы у вас были все попы, как этот Четвериков, то и нас бы не было»139.{nl}В воспоминаниях А. А. Гераклитова и В. Н. Золотарева Саратов последних де¬сятилетий XIX в. предстает как город мастеровых (слесарей, токарей, сапожников, белошвеек), мелких служащих и торговцев. Гераклитов рисует почти идилличес¬кую картину: «Хозяин со своими мастерами, подмастерьями и учениками жили все в куче за одну семью. Конечно, как полагается, мастера пили горькую, а ученики были у них на побегушках и получали больше затрещин, чем следовало. Но в об¬щем царила какая-то интимность и дружелюбие»140. Еще одна характерная зари¬совка у Гераклитова: мелкий служащий казенной палаты после работы дома под-рабатывает шитьем белья для воспитанников Александровского ремесленного учи¬лища, чтобы накопить на покупку хутора. Саратов мещанский — это масса горо¬жан, «уважающих себя саратовцев», которые воскресным утром, «в начале один¬надцатого», непременно ели пироги. «Пироги с капустой и яйцами, пироги с мясом и обильным количеством лука, а не так, как теперь делают… Пироги с рисом и гри¬бами, пироги с вязигой, пироги с саго и с кусками розовой «истомленной» осетри¬ны, положенной сверху»141. Мещане составляли большинство жителей Саратова, а большая часть из них была вчерашними крестьянами142. Саратов действительно был «мужицкий»!{nl}Саратов пролетарский вырисовывается только в воспоминаниях, повествую¬щих о первых десятилетиях XX в. У П. П. Соколова-Скали в описании загородной маевки предстают «принаряженные мастеровые, железнодорожники, грузчики, табачники фабрики «Левкой», разливальщицы завода фруктовых вод Калинкина, пивовары, мукомолы с паровых мельниц Рейнеке и Шмидта»143. В воспоминаниях Милашевского рабочие сливаются в одну «черную массу», идущую в «роковой бой» в памятном 1905:{nl}«Одежда рабочего чаще всего была черная. Бобриковая черная короткая куртка…, черные брюки, заправленные в черные сапоги, черная фуражка или черная же шапка овчинная, иногда имитация каракуля. Изредка в толпе мель¬кнет черная шляпа ссыльного интеллигента или голубая фуражка студента»144. {nl}Про¬летарский Саратов в воспоминаниях А. Д. Попова — не совсем обычный. На фоне традиционных представлений советского времени о революционном пролетари¬ате несколько непривычно выглядит приобщенность детей и взрослых рабочих к культуре — к искусству, чтению, особенно, к театру, хотя есть упоминания и о ре¬волюционных кружках работников железнодорожных мастерских. Саратовский рабочий (члены семьи Попова работали на механическом заводе Беринга), еду¬щий в Москву, чтобы побывать в Художественном театре — фигура, наверное, не типичная, но показательная145. Как сообщает А. А. Минх, до 1917 г. в Саратове существовало четыре школы для взрослых рабочих. «Обращалось внимание не только на первоначальное обучение, но и на постепенное общее образование и разви¬тие. Наряду с учителями городских школ приглашались учителя гимназий и про¬фессора университета, читавшие в высших отделениях популярные лекции по раз¬личным отраслям науки. Создавались фундаментальные библиотеки, организо¬вывались научно-образовательные экскурсии и спортивные развлечения, устраи¬вались литературные вечера, спектакли и танцы»146.{nl}Совершенно особую категорию саратовского населения составляли «галахи». Термин этот, как доказыв