Саратовский Листок 1882 г., 29 сентября, № 212{nl}{nl}Частный пристав Баус.{nl}{nl} Дореформенная провинциальная полиция за весьма малыми исключе-ниями, представляла собой нечто вроде грязной клоаки или Авгиевых коню-шен. Причинами этому были: крайне ограниченное содержание и отсутствие возможности дальнейшего движения по службе. Место частного или стано-вого пристава – вот конечный предел, далее которого не мог двинуться поли-цейский чиновник. Должности полицмейстеров в губернских и городничих в уездных городах замещались исключительно военными офицерами, назна-чаемыми комитетами о раненых, а земские исправники избирались из среды своей местными дворянами. Переменить полицейскому службу, в каком либо другом ведомстве было очень трудно. Хотя и другие ведомства в то время были наполнены чиновниками, содержащимися главным образом не на ка-зённом жаловании, а на побочные доходы; но это не мешало им всё-таки смотреть с предубеждением на полицейского чиновника. Полиция за исклю-чением полицмейстера и городничих, носивших военный мундир, и исправ-ники, принадлежащих к дворянскому сословию, являла и в своей частной жизни особую среду. В домах помещиков, богатого купечества, старавшихся жить на широкую ногу, и чиновников, занимавших более или менее влия-тельные места, нельзя было встретить в числе знакомых частного или стано-вого пристава, – о квартальном надзирателе и говорить нечего; я очень хоро-шо помню, что если они являлись куда-либо в дома, по делам службы, то их обыкновенно принимали в передних.{nl}При такой обстановке, очень понятно, на службу в полицию поступали весьма плохие в нравственном отношении личности, а дальнейшая служба вырабатывала из них людей, не пренебрегавших никакими средствами к на-живе. Надобно же было запастись чем-нибудь на чёрный день; а чёрный день, в виде близкого знакомства с уголовной палатой, почти всегда оканчивало карьеру полицейского чиновника. Редко который из них не попадался под суд и не передавал награбленные деньги куда следовало, для того, чтобы по крайней мере остаться в сильном подозрении относительно совершения своих противозаконных деяний и не переселиться в те места, «куда Макар телят не гонял».{nl}До первоначального утверждения судебных следователей, этого, так сказать, преддверья уставов 20 ноя 1864 года, вся следственная часть, при старой обстановке не контролировалась гласностью, скрытая непроницаемой завесой канцелярской тайны, всецело находящейся в руках полиции и адми-нистрации, дававших суду материал для приговоров на основании теории улик, собранных невежественными и своекорыстными следователями. Поли-ция не только разыскивала, но и исследовала каждое преступление, и поэтому всегда имела в руках все средства к сокрытию и преступления и преступ-ников, если в этом имела свою выгоду. Хотя в законах о судопроизводстве по делам о преступлениях и поступках, порядок произведения следствий и был обставлен известными формальностями, с целью гарантировать личность об-виняемого от произвола следователей; но личностями, в то время, считались только лица привилегированные, или по своим денежным средствам близкие к привилегированным, и поэтому в большинстве случаев формальности, предписанные законом, не соблюдались на практике; – обыск, взятие под арест, освобождение от ареста, отдание на поруки и т.п. совершались без всяких постановлений, а чисто по произволу следователя, и суды на это не обращали внимания. Как в настоящее время, так и тогда, большой процент преступлений падал на долю крестьян, находившихся в рабском состоянии и, представлявших собой скорее вещь, нежели человека, и на долю мещан, не знакомых ни с законом, ни со своими правами (высечь мещанина без суда – было явлением весьма обыкновенным), то очень понятно, что полицейский чиновник, до тех пор, пока не совершал какого-либо крупного мошенниче-ского подвига, – безнаказанно нарушал все формальности следственной про-цедуры, извлекая для себя всевозможные выгоды и в случае надобности, уп-лачивая тем, кто мог иметь прямое и непосредственное влияние на их судьбы, откупались деньгами от кары правосудия и снова начинали свои деяния, пока не запутывались настолько, что отправлялись колонизировать сибирские палестины.{nl}К таким дореформенным полицейским субъектам принадлежал и Сара-товский частный пристав Баус, о деяниях которого даже сложены легенды, в которых он являлся не просто заурядным мошенником, но атаманом шайки разбойников и грабителей, – чуть ли даже не убийцею. В подобного рода об-винениях играли главную роль вымысел и досужая фантазия, что впрочем, свидетельствовало, что герой этой фантазии, вероятно, наделал немало гадо-стей на своём веку. В конце концов, он не избегнул наказания и не отделался одними подозрениями и возможностью безмятежно окончить свои дни в от-ставке, в успокоении от трудов праведных.{nl}Особенно грандиозного в преступлениях Бауса нет, но, тем не менее, рассказ о нём рисует нам картину тогдашних полицейских порядков и осно-вываются не на народной молве, а на подлинных документах, которыми мы пользовались.{nl}Фёдор Баус начал свою службу писцом в пензенской градской полиции, затем переехал в Саратов, где был сначала квартальным надзирателем, потом приставом 4-й части; а в 1842 г переведён на эту должность в 1 часть и, состоя здесь на службе, попал под суд, окончившегося для него неблаго-приятно, благодаря нескольким крупным уголовным делам, обратившим на себя внимание не только местного, но и петербургского начальства, вызвав-шего для производства следствия чиновника министерства внутренних дел, коллежского советника Васильчикова.{nl}Обратимся к изложению тех дел, в которых оказался замешан пристав Баус.{nl}30 ноября 1843 года, Саратовский мещанин Фёдор Васильевич Соловь-ёв, проживавший в Баранниковом буераке, в 5 верстах от Саратова, заявил Саратовскому старшему полицмейстеру Емельянову, что 28 ноября, в 10 ча-сов вечера, пришли к нему неизвестные люди, стали требовать у него денег и когда он объяснил, что денег у него нет, то они подвергли его пытке: водя зажжённой свечой по обнажённому животу, так, что вынужденный этою пыткой, Соловьёв отдал грабителям имеющиеся у него сто рублей, после чего грабители ушли. В одном из приходивших к нему для грабежа людей, Со-ловьёв узнал пастуха, которого он встречал в Саратове и, хотя имени и про-звания его не знает, но при встрече надеется узнать. По осмотру полицмей-стером Соловьёва, на животе его оказались следы довольно сильных ожогов. В этот же день полицмейстер Емельянов препроводил потерпевшего Соловь-ёва в 1 часть, с предписанием на имя частного пристава Бауса, которому по-ручил принять строгие меры к розыску преступников и о результатах доне-сти. Баус в течении нескольких месяцев по этому предмету не сделал никако-го распоряжения и дело осталось безгласным. Когда же полицмейстер сделал запрос Баусу о положении порученного ему дела, то он коротеньким рапор-том донёс, что собрал живущих в Саратове пастухов и предъявил их Соловь-ёву, но Соловьёв не признал ни в одном из них участника причинённых ему истязаний и ограбления и что, наконец, Соловьёв заявил Баусу, что в силу вероисповедания содержимой им старообрядческой секты, не желает разы-скивать ограбивших его людей и чистосердечно прощает их и что вследствие этого Баус и не начал дела об ограблении Соловьёва. Справедливость всего изложенного в рапорте ничем не была подтверждена, – ни протокола предъ-явления Соловьёву пастухов, ни письменного заявления Соловьёва о его хри-стианском всепрощении грабителям, которое, если б и действительно было высказано Соловьёвым, не давало Баусу, как полицейскому чину и следова-телю, права не начинать дела о грабеже, так как это преступление не было личной обидой и не принадлежало к категории дел, прекращаемых миром. Между тем время прошло, следы преступления скрылись и, хотя в последст-вии Соловьёв и протестовал против рапорта Бауса, но протест этот не мог помочь к раскрытию виновных, истязавших и ограбивших его.{nl}Ранее события с Соловьёвым, проживавший в своём саду на речке Дальняя Гусёлка, близь Саратова, отставной коллежский асессор Лачинов, 17 ноября 1843 года, приехал в Саратов и заявил в 3-й части, что 15 ноября, он, Лачинов, по обыкновению лёг спать в 7 часов вечера; но ещё не заснул, как услышал скрип от просверливания буравом двери или стены. Лачинов встал и приказал бывшей у него в услужении государственной крестьянке Матрёне Ивановой зажечь огонь; при свете Лачинов увидал, что кто-то буравом свер-лит дверь, идущую со двора в сени, почему он взял ружьё, а работница топор и остался в сенях. Грабители, бывшие на дворе, начали стучать в дверь, крича «отворяй!» и на спрос работницы: «зачем?» отвечали: «за чем приехали, то и станем делать». Лачинов и работница влезли на чердак, куда вела из сеней лестница и стали кричать о помощи соседям; но так как эти соседи жили до-вольно далеко от дома Лачинова, то и не могли слышать этих криков; тогда Лачинов вздумал спуститься в слуховое окно и побежать к соседям за помо-щью; но когда взглянул в слуховое окно, то увидел, что под окном стоит ка-кой-то мужик с саблею в руке. Мужик посмотрел на Лачинова и сказал: «вы-лезай, вылезай, вот она готова». Испугавшись грабителя и его угроз, Лачинов отошёл от окна и увидел, что один из разбойников в сенях спрашивает его работницу: «где у твоего хозяина деньги». Лачинов до того испугался, что, забыв о заряженном ружье бывшем у него в руке, бросился на чердак и выпрыгнул в слуховое окно; но в это мгновение стоявший на дворе мужик ударил его саблей, вышиб из рук ружьё, и Лачинов упал без чувств. Долго ли продолжалось его беспамятство, Лачинов не помнит; но, очнувшись, увидел ещё какого то мужика, вышедшего из его дома, который ударил его чем-то тяжёлым по руке, втащили его в комнату и толкнули в подвал, где уже лежа-ла работница Матрёна Иванова. Между тем, разбойники расхаживали по всем комнатам и производили грабёж. Вдруг один из них вероятно, бывший во дворе, вбежал в комнаты и закричал «вода» (должно быть какой-нибудь сигнал), после чего все разбойники бросились из дома, захлопнув крышку подвала. Через несколько времени всё утихло. Лачинов и работница с трудом открыли творило, вылезли из подвала и заявили о всём случившемся с ними соседям; затем Лачинов, больной и избитый, поехал в Саратов. Разбойников, по словам Лачинова, было чел 6, в полушубках и черкесских шапках. {nl}Так как Лачинов, не указал, кого именно он подозревает в грабеже, то пристав 3-й части г. Саратова, ограничился только освидетельствованием по-боев, нанесённых Лачинову и отправкою его, согласно желанию, в Алексан-дровскую больницу; а само заявление Лачинова, о совершённом у него гра-беже, представил полицмейстеру, который передал это заявление в Саратов-ский земский суд. Производством следствия по делу об ограблении Лачинова занялось временное отделение Саратовского земского суда.{nl}Пока производилось следствие по заявлению Лачинова, отставной чин Секавин, проживавший в своём саду в Долгом Буераке, близь Саратова, объ-явил земскому суду, что с 20 на 21 декабря 1843 г., в 10 часу ночи, его разбу-дила работница Марья Кочетова, говоря: «вставайте, на кого-то сильно на дворе лают собаки». Секавин, предполагая, что пришёл кто-нибудь из знако-мых крестьян, вышел в сени, открыл дверь, и, отворив её, увидел, при лунном свете, неизвестного ему человека, с вилами в руках, и спросил его, что ему нужно. Незнакомец ответил: «тебя-то мне и нужно». Секавин бросился назад в комнату, схватил двуствольное ружьё, заряженное дробью; а неизвестный, вбежав вслед за ним, закричал «ребята, сюда». Тотчас вошли в комнату 3 че-ловека; один из них схватил за дуло ружьё Секавина. Секавин выстрелил, но промахнулся. Между тем, другой человек начал бить Секавина каким-то же-лезным орудием по голове; Секавин, вырвав у разбойников своё ружьё, вновь выстрелил и опять дал промах. Кто-то из грабителей снова вырвал у него ру-жьё, тогда Секавин, схватив случайно попавшийся под руку молоток начал им обороняться. Затем, воспользовался удобной минутой, выбежал в сени, взял там топор и, выскочив на двор, начал кричать «караул»; но никто не слышал этого крика. Неистовые вопли работницы, заставили Секавина воз-вратиться в комнату, где разбойники бросились на него, и он одного из них ударил топором по голове. После этого разбойники бросились на него, и Се-кавин, не выпуская из рук топора, снова выбежал во двор и оборонялся, раз-махивая топором, причём ему удалось ударить по голове одного из нападав-ших; но как он его ударил – остриём или обухом топора – он не помнил. В этой свалке Секавин получил сильный удар по голове и упал без чувств около плетня, где и был найден работницей Марьею Кочетовою, которая привела его в комнату. Много имущества у Секавина оказалось разграблено.{nl}Работница Секавина, Марья Кочетова, со своей стороны объявила, что, защищаясь от разбойников, она схватила другое ружьё, принадлежащее её хозяину и, взяв его за конец ствола, ударила одного из разбойников прикла-дом по голове, от какового удара изломался приклад и, как ей показалось, из головы пошла кровь. Но разбойники повалили её, отняли у неё ружьё и нача-ли бить по бокам и по спине кистенём. Марья кричала от невыносимой боли, и в это время вбежал в комнату хозяин её, Секавин, с топором. Разбойники оставили Марью и бросились на Секавина; а Марья, поднявшись через силу с полу, проползла через сени в ретирадное место и здесь лишилась чувств. По-том, через несколько времени – определить не может, она опамятовалась и увидела в окошечко, что разбойники запрягают хозяйских лошадей, и слы-шала, как один из них говорил другому – «видно Родион то убрался». За-прягши лошадь, разбойники выехали со двора на дорогу, ведущую из села на Саратов. Когда всё утихло, Марья вышла на двор и, найдя своего хозяина лежащего около плетня всего окровавленного, с трудом привела его в комна-ту и уложила в постель.{nl}Один из числа разбойников лежал у крыльца дома Секавина мёртвым и при следствии, по заключению врача, производившего судебно-медицинское исследование, смерть его произошла от нанесения в голову раны острым орудием.{nl}Убитый разбойник оказался однодворцем Родионом Пятаковым, про-живавшим на мельнице, принадлежавшей жене пристава Бауса. Он по всей вероятности, был убит Секавиным во время свалки на дворе, хотя последний хорошо этого не помнил, не отрицая, в прочем, что одного из разбойников он ударил топором по голове в комнате, а другого уже на дворе.{nl}Следствиями, проводимыми по делам об ограблении Лачинова и Сека-вина, сначала временным отделением Саратовского земского суда, а потом особой комиссией под председательством казённых дел стряпчего Горохова и, наконец, чиновника министерства внутренних дел коллежского секретаря Васильчикова, обнаружено было, что вышеупомянутые грабежи произведены были одной и той же шайкой разбойников, проживающих в Саратове и от-правлявшихся за город на промысел. Главными коновалами этой шайки были: крестьянин помещика Мешковского Евграф Вольнов, беглый кантонист Семён Тимофеев и однодворец Родион Пятаков, убитый на грабеже в саду Секавина.{nl}По исследованию объяснилось, что Родион Пятаков с 20 января 1843 г, состоял под следствием за конокрадство. Следствие это производил пристав Баус, и Пятаков содержался в Саратовском тюремном замке. Один, из знако-мых его, мещанин Мясников, обратился к Саратовскому старшему полиц-мейстеру с просьбою об освобождении Пятакова на поруки. Полицмейстер, имея в виду, что о Пятакове производится следствие приставом Баусом, по-требовал от него сведений, – может ли Пятаков быть освобождён на поруки. На предписание полицмейстера, Баус донёс, что Пятаков на повальном обы-ске одобрен, под судом прежде никогда не был, что подозрение его в краже лошадей, за что он содержался в тюрьме, неосновательно и что других дел, по которым был Пятаков обвинён, тоже в виду Бауса не имеется. Вследствие такого донесения, полицмейстер, не дал Баусу положительного приказания об освобождения Пятакова на поруки, предоставив эту меру на его личное усмотрение. Баус, тот час же, а именно в конце августа 1843 года, отдал Пя-такова на поруки мещанину Астрадымову. Отпущенный на поруки Родион Пятаков поступил работу на мельницу, принадлежащую жене Бауса и нахо-дящуюся за чертой города. Вскоре на эту же мельницу, нанялась в работницы жена Пятакова, Авдотья, и сестра его мещанка Коновалова.{nl}При следствии Авдотья Пятакова и Коновалова показали, что Родион, проживая на мельнице Бауса, часто отлучался в Саратов, откуда постоянно возвращался пьяный, о чём Авдотья не раз заявляла Баусу, который всегда отвечал ей: «знаю об этом и без тебя», и никогда не взыскивал с Родиона за его отлучки и пьянство. 20 декабря, Родион тоже ушёл с мельницы и назад уже не возвращался. Когда Авдотья Пятакова, узнав об убийстве мужа, обра-тилась к хозяину своему приставу Баусу за советом, что ей следует в этом случае делать, то Баус приказал ей подать ему объявление о пропаже её мужа, не упоминая ничего о том, что ей известно о его смерти. Почему ей Баус дал такое приказание, Авдотья не знает. При этом Баус сказал ей, что в случае, если её будут спрашивать о муже, она не должна говорить, что она вместе с ним жила на мельнице Бауса, а сказала бы, что они жили на мельнице Сагарёва. Объявление Авдотьи Пятаковой о пропаже её мужа, писал брат пристав Баус, чиновник Петровской полиции, находившийся в это время в Саратове в отпуске.{nl}Работник на мельнице Бауса, отставной рядовой Иванов, показал, что Пятаков действительно жил у Бауса и по воскресным и праздничным дням, с ведома хозяина, уходил в Саратов и пьянствовал.{nl}При следствии Баус растерялся до такой степени, что в показаниях своих, желая оправдаться, начал прибегать к несообразной лжи, утверждая, между прочим, что ему не было известно, у кого Пятаков находится на пору-ках, тогда как по его же распоряжению был отдан на поруки Астрадымову.{nl}Мещанин Астрадымов показал, что раз как-то он зашёл по своим делам в 1-ю часть, куда в это время был приведён из тюремного замка арестант Ро-дион Пятаков, которого он в это время видел в первый раз; дал он поручи-тельную за него записку, по приказу пристава Бауса, говорившего ему, что Пятаков будет проживать у него, Бауса, на мельнице. {nl}Из справки, наведённой следователем Васильчиковым, обнаружилось, что Родион Пятаков, кроме произведённого о нём дела в 1-й части г. Сарато-ва, по обвинению в конокрадстве, был прикосновенен к делу о краже денег из церкви слободы Покровской. Это обстоятельство было сокрыто приставом Баусом в рапорте его к полицмейстеру, полковнику Емельянову, когда Баус писал, что не встретил препон к отдаче Пятакова на поруки и что кроме не-основательного обвинения в конокрадстве, за ним никаких дел нет. Впослед-ствии Баус, в опросе объявил, что о прикосновенности Пятакова к делу об ограблении церкви, он не помянул в донесении полицмейстеру, по забывчи-вости.{nl}Так же прикосновенная к делу о краже денег из церкви в слободе По-кровской, солдатка Аксинья Бубличенкова, в одном из своих показаний чис-тосердечно созналась, что сама слышала от своей знакомой, солдатки Луке-рьи Абязиной, у которой был приют в доме для разных подлых личностей, в том числе кантониста Семёна Тимофеева и крестьянина Евграфа Вольнова, оказавшихся участниками при грабеже у Секавина и Лачинова, – «что в Сара-тове скоро и легко можно приобрести чужое добро и пользоваться им, без всякого за то взыскания, потому что у неё, Абязиной, есть по 1-й части хо-роший знакомый барин Баус, а при нём можно пройти весь город для воров-ства и он ничего не вынесет на сторону и никого не выдаст».{nl}Кантонист Семён Тимофеев сознался, что он участвовал в ограблении Лачинова и Секавина, вместе с мещанином Луповым и Родионом Пятаковым и что с последним его познакомила солдатка Абязина.{nl} Хотя Абязина на очных ставках с Бубличенковой и не созналась в том, что она говорила ей о своём знакомстве с приставом Баусом; но опро-вержения её были слабы и на увещевание о сознании отвечала: «всё равно, сознаваться или не сознаваться: кнута и ссылки в каторгу не миновать».{nl}В начале 1843 года у титулярного советника Казакова, была украдена пара лошадей и когда Казаков заявил об этом 1-й г. Саратова части, то при-став Баус поручил своему брату, квартальному надзирателю Баусу, искать тех лошадей в Медведевском лесу или у Саратовских мещан Чичкова, Телегина и Пономарёва, известных конокрадов. Лошади были отысканы у Чичкова и Телегина; но Баус, прежде чем возвратить лошадей Казакову, послал к нему Чичкова и Телегина просить денег, будто бы за оказание ими 1-й части со-действия в розыске означенных лошадей. Когда же Казаков получил из 1-й части своих лошадей, то заявил Баусу о необходимости преследовать Чичко-ва и Телегина, как виновных в уводе этих лошадей, но Баус отказался принять его заявление, объясняя, что Чичков и Телегин лошадей у него, Казакова не крали, а напротив, содействовали разысканию их. Но кто же увёл у Казакова лошадей и где они были отысканы – Баус Казакову не сказал; а Казаков, удовлетворившись, что лошади его нашлись, не счёл нужным жаловаться на Бауса его начальству.{nl}В мае месяце 1843 года, губернский секретарь Иванов подал Саратов-скому старшему полицмейстеру Емельянову заявление о грабеже у него де-нег, с причинением жестоких побоев, неизвестными людьми, напавших на него на улице, в ночное время. Так как Иванов был ограблен в районе 1-й г. Саратова части, то полицмейстер Емельянов, тот час же передал заявление Иванова приставу Баусу, для производства следствия. Баус, не приступая к следствию и продержав у себя заявление Иванова пять месяцев без всякого движения, передал его во 2-ю часть, по месту жительства потерпевшего, тогда как по закону должен был произвести следствие, ибо преступление было совершено в заведуемой им части. Между тем, в течении этих пяти месяцев, все следы преступления, требовавшего расследования по горячим следам скрылись.{nl}В оправдание своё по делу об однодворце Пятакове, как уже выше ска-зано, Баус объяснил, что он не знал даже, у кого Пятаков находится на пору-ке, а за тем стал доказывать, что и Пятаков совершенно ему не знаком, ибо лично у него мельницы нет, а таковая есть у жены его Екатерины Матвеевой, которую она приобрела покупкой, при участии подпоручика Константина Николая Сагарева. Мельница эта находится за городом, Баус там бывал очень редко, и, что после уже убийства Пятакова, ему сделалось известным, что Пятаков с женой и сестрой был нанят на мельницу подпоручиком Сагаревым. Следовательно, – пьянствовал ли Пятаков и какие вёл знакомства, ему, поло-жительно ничего не было известно. 22 декабря, действительно, к нему Баусу, приходила какая-то женщина, которая назвалась Авдотья Пятакова, жена Ро-диона Пятакова, проживает в работницах на мельнице жены Бауса и Сагарева, заявив, что муж её пропал; но о том, что будто он убит, Авдотья ничего не говорила, и, что он, Баус, действительно посоветовал Авдотье, подать объяв-ление о пропаже её мужа. Что же касается до того, будто бы он уговаривал Авдотью Пятакову не показывать, что муж её жил на мельнице жены его, Бауса, – то это ложь. Кто писал Авдотье Пятаковой объявление о пропаже её мужа и обрукоприкладствовал это объявление ему не известно.{nl}Между тем , Иван Баус показал, что, прибывши в Саратов из Петровска, в отпуск, он остановился в квартире своего брата, пристава Фёдора Бауса, и при нём в части писал Авдотье Пятаковой, объявление о пропаже её мужа. Объявление это за неграмотною Авдотью обрукоприкладствовано коллежским регистратором Степаном Мурыгиным, объяснившим на словах, что в декабре 1843 г., но какого числа он не упомнит, подписывал в 1-й части объявление за камышинскую однодворку Авдотью Пятакову, о пропаже му-жа её; но самую эту однодворку Мурыгин не видел, а расписался за неё по приказу пристава Бауса, который говорил, что эта однодворка живёт у него на мельнице.{nl}Ввиду противоречий, Фёдору Баусу были даны очные ставки с братом его Иваном и Мурыгиным. Фёдор Баус на очной ставке отозвался запамятст-вованием того обстоятельства, что брат его Иван писал объявление Пятако-вой, а Мурыгин, по его приказу, обрукоприкладствовал это объявление.{nl}Объяснения Бауса, почему он не начал следствия по делу об ограблении и истязании Соловьёва, нами уже изложено выше. Относительно же передачи заявления Иванова из 1 во 2 часть, Баус вопреки прямого смысла закона, объяснил, что ему казалось совершенно правильным, передать производство следствия по месту жительства просителя, а не по месту совершения преступления. Хотя это оправдание не только не основано на законе, но яв-ляется крайне нелепым и прямо показывает желание только отписаться, не думая о том, что подобная отписка – бессмыслица; но, тем не менее, Баус стоял на своём, считая своё объяснение справедливым и согласным с законом. Что же касается обстоятельств розыска украденных у Казакова лошадей, то Баус упорно отвергал обвинения Казакова и говорил, что Чичков и Телегин содействовали разысканию лошадей; но если он не знал, где они нашли лошадей, то это не его вина, ибо Чичков и Телегин, сказали ему, что они ло-шадей случайно нашли бродящими на улице и, не зная, чьи это лошади, представили их в часть. По делу Лачинова и Секавина, Баус положительно отвергал всякое малейшее участие своё, хотя бы и косвенное, в этом деле.{nl}Вообще во всех своих объяснениях Баус старался оправдать себя таки-ми доводами, которые с первого взгляда ясно показывают, что ему, как волку, попавшему в капкан, оставалось только метаться из стороны в сторону и в бессильной злобе щёлкать зубами. Наконец Баус, желая оправдаться прибегал уже к сплетням, обвиняя за привлечение его к следствию в качестве об-виняемого губернского казённых дел стряпчего Горохова, действующего будто бы по инициативе ревизовавшего Саратовское губернское правление и Саратовскую полицию, чиновника министерства внутренних дел статского советника Середы, который, по словам Бауса, мстил ему за то, что он аресто-вал Саратовскую мещанку Чиркову, за пристанодержательство некоей беглой девки князя Енгалычева, с которой будто бы имел связь Середа. Этот довод оправдания был уже верхом нелепости – всякому известно, какую роль в бы-лое время играли Петербургские чиновники, приезжавшие в провинцию для ревизии, и возможно ли было, чтобы полицейский чиновник осмелился даже подумать арестовать женщину, у которой проживает любовница Петербург-ского ревизора.{nl}В время производства следствия и суда пристав Фёдор Баус содержался под стражей в Саратовском тюремном замке с 1844 по 1850 год.{nl}Саратовская палата уголовного суда признала, что по всем обвинениям, возведённым на Бауса, его следует оставить в сильном подозрении; но так как дело о Баусе рассматривалось в совокупности с преступлениями других лиц, из которых более девяти человек были присуждены к телесным наказаниям, то дело это поступило в правительствующий сенат, который признал Бауса, по обстоятельствам дела, уликам и разноречивым показаниям, виновным: 1) в нарушении обязанностей службы, не принятием от обиженного воровством доказательств к обличению обвиняемых в производстве у него кражи (о краже лошадей у Казакова) и неначатием порученного ему от начальства двух следствий о грабеже и разбойном нападении (по делам Иванова и Соловьёва) и 2) в умышленном сокрытии в донесении начальству преступных действий, препятствовавших освобождению из под стражи, обвиненявшегося в краже и святотатстве однодворца Пятакова, следствием чего были сделаны им с другими лицами, разбойные нападения и, приняв за сим во внимание умысел и обдуманность в действиях Бауса, зло допущенное им и принятие пре-ступника Пятакова в качестве мельника в заведение его жены, сенат определил: лишить бывшего частного пристава 1-й части г. Саратова, кол-лежского секретаря Фёдора Бауса всех прав состояния, сослав в Сибирь на поселение. О таковом решении по делу Бауса, был дан правительствующим сенатом указ Саратовской палате уголовного суда от 28 марта 1850 г за № 305, и в том же году, приговор над Баусом был приведён в исполнение публично, при громадном стечении народа, как рассказывают очевидцы.{nl}{nl}В.Дурасов