Статьи

Статьи автора опубликованные в различных изданиях.

Кумаков А.В. Штрихи к портретам провокаторов и предателей в народнических кружках Саратова.

У всякого исторического события есть свои герои, жизнь и деяния которых привлекают историков. Но в тех же эпизодах истории зачастую участвовали и отрицательные с точки зрения этих героев персонажи, роль которых бывала не менее значительна. Их жизни уделяется гораздо меньше внимания поскольку с ними связывают противодействие прогрессу, а нравственный облик этих личностей видится исключительно в негативном контексте. В истории российского революционного движения широко известны имена С.П. Дегаева и Е.Ф. Азефа, которым посвящено множество научных работ и художественных произведений. В то же время об агентах жандармов, действовавших в регионах известно совсем немного. Не стали исключением и работы о народническом движении в Саратовской губернии В.В. Шроковой, которая лишь упоминает участие Беневольского в провале местного кружка «Народной воли».

В настоящей работе приведены факты из биографий людей, благодаря которым революционная деятельность саратовской молодёжи в 70-е и 80-е годы XIX века эффективно пресекалась и находилась под контролем властей. Сведения почерпнуты из материалов дел саратовского жандармского управления, фонда III-его отделения императорской канцелярии в ГА РФ, исследований Общества политкаторжан и опубликованных воспоминаний очевидцев. Следует отметить, что нигде в документах сотрудничество с жандармами этих людей не отмечено. И если бы не воспоминания и письма современников, собрать информацию о предателях, провокаторах и тайных агентах было бы крайне сложно.

Начать следует с того, что организованного революционного движения на саратовской земле в рассматриваемый период фактически не было. Существовали дискуссионные кружки интеллигентной молодёжи, хорошо описанные в мемуарах Ивана Майнова[1], в которых участие людей из «народа» было более, чем скромным. Проблемы жандармам создавали в основном приехавшие из столиц эмиссары, без деятельности которых в Саратове ничего не происходило, поскольку настоящая партийная работа всегда централизована.

Первые революционные действия, не будем их путать с разговорами в домашних кружках, представители саратовской молодёжи совершили лишь летом 1874 г., когда в Саратов приехала группа пропагандистов, организованная и оплаченная Порфирием Войноральским. Зоркому приставу Выговскому хватило двух недель для разоблачения мнимых сапожников, которые были арестованы и попали под следствие. Саратовские семинаристы, к которым попала часть несброшюрованных книг привезенных из типографии Войнаральского, попытались их переплести у знакомых им людей. Но два выбранных переплётчика сельский учитель Василий Меркулов[2] и писарь Степан Шелкунов[3] сообщили об этом властям.

Однако, жандармам, арестовавшим по этому делу сразу несколько человек и получившим при этом массу вещественных доказательств, было непросто разобраться, кто есть кто в этой антиправительственной организации. Задержанные революционеры жили по фальшивым паспортам и на допросах запутывали следствие. Жандармам нужны были подсказки, которые они вскоре получили.

Среди близких сподвижников Войноральского оказался мальчик Андрей Кулябко, который в 15 лет решил стать революционером после того, как бросил обучение в пензенской гимназии[4].

Становление этого «революционера» произошло вскоре после кончины в 1872 г. его отца – сердобского дворянина Павла Андреевича Кулябко, внесённого в 6-ю часть родословной книги саратовского губернского дворянского собрания.[5] Супруга покойного обратилась тогда в дворянское собрание с просьбой о приписке её восьмерых детей к саратовскому дворянству для дальнейшего получения существовавших ещё сословных привилегий. И тут для старшего сына, нашего героя – Андрея открылась горькая истина, что Павел Андреевич ему вовсе и не отец. Мальчик был рождён вне брака и ввиду отсутствия на тот момент родителя, не был крещён, и в метрическую книгу местной церкви записан не был. Секретарь дворянского собрания в дворянскую книгу вместе с братьями и сёстрами внести Андрея без метрики не мог. Надо полагать, что это и дало повод бывшему дворянину бросить гимназию, и встать на путь насильственного установления социальной справедливости. По сведениям жандармов отцом новоявленного революционера был Павел Васильевич Слепцов[6] родной дядя матери Андрея – Глафиры Алексеевны Слепцовой, которая была на 14 лет младше своего соседа по родовому имению. Павел Васильевич зимовал в Москве, где имел собственный дом и для девятнадцатилетней провинциалки наверняка был интересен, как столичный франт. Не будем проводить аналогий с пушкинским Онегиным, так как история такой любви банальна и стара как мир.

Очевидно, 14-ти летнему мальчику в момент осознания неприятной правды о себе тридцатилетний Войноральский указал цель и смысл жизни. Порфирий, таким же образом пострадавший от классового неравенства (был внебрачным сыном княгини), взял разочарованного подростка под своё крыло. Думать о куске хлеба мальчику больше было не нужно. Сначала он получил от своего покровителя казённую должность в Пензенской губернии, а позже в Москве, Андрей просто жил за счёт старшего товарища, выполняя его поручения[7].

Но после ареста мальчик не оказался стойким революционером и быстро пошёл на сделку со следствием. По этому поводу Софья Лешерн в одном из писем бросает: «Здесь подгадил Кулябка, всё рассказал подлец»[8]. Жандармский полковник Гусев пишет в одном из рапортов начальству, что о соответствии фальшивых фамилий революционеров с настоящими он смог разобраться с помощью дворянина Андрея Павловича Кулябко[9]. Кстати, находясь в тюремном замке, тогда уже 16-ти летний пособник следствия, чувствуя свои заслуги перед государством, обратился к тому же Гусеву с просьбой об улучшении питания и выделении ему приличной одежды[10]. Одиночные камеры политическим полагались и так.

Соратники знали о роли показаний Андрея в ходе следствия, и во время сходки на Зелёном острове в июле 1874 г. весёлый и общительный для соратников С.Ф. Ковалик предлагал убить Кулябко, как предателя[11].

Но Андрей вскоре живой и здоровый оказывается на свободе в имении матери. Он жениться, заводит детей и, по-видимому, не испытывает нужды, хотя службы никакой не несёт. В 1893 г. его можно было найти в г. Аткарске на ул. Дворянской, в доме Овчинникова. Именно тогда, неслужащий тридцатипятилетний дворянин А. П. Кулябко решил восстановить справедливость и обратился в саратовское губернское дворянское собрание о приписке его семейства к привилегированному сословию. Отказать ему было нельзя, и почтенному учреждению пришлось вместо метрического свидетельства принять справку, выданную саратовской епархией о том, что «из приведённых свидетельств» видно, что у матери его в 1858 г. родился сын Андрей[12]. В результате, за заслуги отца Андрей был внесён, пусть не в 6-ю, но хоть во 2-ю часть дворянской родословной книги Саратовской губернии. Таким образом, очевидно, что Кулябко предал товарищей по борьбе с несправедливостью совсем не бескорыстно. Помимо полученной свободы хорошей услугой государству он устранил социальную несправедливость для себя самостоятельно, без всякой революции. Для попавшегося по громкому политическому делу это была неплохая плата. А для будущих революционеров биография Андрея Кулябки дала урок того, что борец за народ должен всё-таки быть взрослым человеком, готовым к тяжёлым психологическим стрессам, которые неизбежны при противостоянии с властью.

Другой уроженец Саратова – Михаил Петрович Троицкий, который в течении 25 лет упоминается в документах саратовского жандармского среди лиц неблагонадёжных, таковым и являлся. Но не с точки зрения государства, а с позиций общепринятой морали.

Известно, что с 1856 г. Троицкий обучался в Саратовской гимназии, но вышел из неё, не окончив курса «по домашним обстоятельствам». Обстоятельства эти не мешали ему, однако, собирать у себя друзей-вольнодумцев для тайных дискуссий, что дало основание в 1863 г. жандармскому начальнику представить Троицкого губернатору, как лицо безнравственное[13]. Тем не менее, недоучившись в гимназии, Михаил, благодаря друзьям смог получить благотворительную материальную помощь для поездки в Казанский университет, где какое-то время был вольнослушателем. Там учёба, как и в гимназии, у него не заладилась, и он уехал в Петербург, откуда весной 1869 г. был выслан под полицейский надзор за участие в беспорядках.[14] Вполне определённо, что Троицкий принадлежал к тому типу бездельников, которые под видом студентов скитаются по столицам не имея определенных занятий, но зачастую бывают душой компаний.

Вернувшись в Саратов, Михаил встретил старого знакомого Кунтушева, который предложил ему поехать в Одессу с целью организации тайного ввоза нелегальной литературы в Россию. Бизнес вряд ли сильно прибыльный, но вполне романтичный с оттенком героизма, и не требующий какой-либо квалификации. Для человека без определённых занятий этот способ заработать показался привлекательным.

Кстати, компаньон Троицкого в новом бизнесе – Кунтушев до этого вынашивал план освобождения с каторги Чернышевского, но скитания по стране в поисках финансирования этого благородного дела не привели к успеху, и он был водворен полицией в Саратов за беспаспортное бродяжничество[15].

Итак, в августе 1869 г. двадцатитрехлетние Кунтушев и Троицкий выехали в Одессу для занятия нелегальным бизнесом. Более чем через полвека в своих воспоминаниях Ф.А. Борисов[16] предполагал, что там они могли познакомиться с Нечаевым. Факт далеко не очевидный, судя по дальнейшей судьбе перманентных революционеров. В Одессе у них опять что-то не заладилось, и потенциальные контрабандисты переехали с непонятной целью в Елизаветград, где произошло событие, определившее всю дальнейшую судьбу Троицкого.

28 октября 1869 г. исправляющий должность Елисаветградского полицмейстера получил в конверте с почтовой маркой письмо от неизвестного ему лица, подписанного якобы агентом с.-петербургской полиции Константином Клочь, который сообщал, что «в вашем городе с недавнего времени поселились два человека, имеющие целью крайне нехорошее дело, а именно сделать подкоп под рельсы железной дороги и во время проезда государя сделать взрыв»[17]. «Агент» сообщал, что срочно уезжает и оставил полицейским адрес «злоумышленников» для дальнейших действий.

Явившаяся туда полиция нашла там, однако, одного Кунтушева, который сообщил, что Троицкий утром ушёл в неизвестном направлении. Как выяснилось, последний уехал в Николаев, а затем в Крым, где и был через месяц арестован, опознанный в больнице, куда попал в результате случайной травмы[18]. В то же время по стране начались аресты сподвижников Нечаева, и наши арестованные земляки, как возможные участники партии «Народная расправа» были отправлены в Петропавловскую крепость.

Вскоре выяснилось, что в С.-Петербурге никакого агента Клоча не существует, а сличение почерка автора письма о готовящемся покушении на императора и почерка Троицкого показало, что оно написано им самим[19]. Факт небезынтересный, поскольку Михаил таким образом отправил Кунтушева в тюрьму, очевидно, полагая, что сам от преследования ускользнет в образе героя, перехитрившего ищеек. Такая версия поступка доносчика была высказана жандармами, которые неплохо разбирались в людях. Вряд ли Троицкий мог предположить, что досадный случай (он был ранен куском черепицы вырванным ветром из крыши крымского домика) соединит его с товарищем в тюремной камере[20].

Уже в Петербурге следствие установило, что ни с кем из нечаевцев Троицкий знаком не был. Соответственно, на суде ему предъявить было ничего кроме неосуществлённого плана завоза нелегальных книг. План этот состоял из одних безрезультатных разговоров, почему суд присяжных оставил потенциального революционера на свободу, правда под особым полицейским надзором[21]. Таким образом, заключение в Петропавловской крепости было следствием не героических действий этого романтического бездельника, а написания им доноса на самого себя и товарища, которого он фактически предал.

Двухлетнее содержание в Петропавловской крепости до, прошедшего летом 1871 г. суда, на котором он был оправдан (вместе с 42 такими же случайными «революционерами») создало Троицкому на полтора десятка лет ореол матёрого борца, который очаровывал в дальнейшем его соратников.

Но сначала он очаровал одну из подсудимых на том же процессе над нечаевцами – Елизавету Христиановну Томилову[22], которая была арестована за крамольную переписку с Нечаевым и укрывательство у себя на квартире в Петербурге его сообщника В.Ф. Орлова[23]. Состоятельная вдова, кроме того, помогала Нечаеву материально, когда тот прятался от российских властей в Женеве, где жить было недёшево. Её 100 руб. помогли скрасить беглецу тоску по родине[24]. Но присяжные, тем не менее, не нашли её опасной для общества, и весной 1872 г. она появляется в Саратове вместе с Троицким[25]. Пара поселилась в одной квартире в доме Якова Леонтьева на Грошовой.[26] Их гражданский брак, скреплённый единством жизненных целей и материальным обеспечением вдовы, которая была на 7 лет старше возлюбленного, просуществовал долгие годы (следы супругов теряются в конце 80-х годов в Балашове)[27].

Михаил, никогда и нигде не работавший, теперь мог себе позволить это и далее. На допросах он утверждал, что «занимался отчасти торговлей». Некоторое время он даже прослужил на Сызранской железной дороге. Но, очевидно, это мешало его участию революционной борьбе, и пара вновь появилась в Саратове, где у дяди Троицкого – был собственный дом. Дядю они сильно не отягощали, поскольку постоянно отлучались в различные города: Харьков, Одессу, Казань, Астрахань и т.д. Нужда этих борцов за свободу трудового народа не обременяла.

В 1880 г. пара окончательно приехала в Саратов[28]. И вскоре на квартире Елизаветы Христиановны начал собираться революционный кружок[29]. Как свидетельствует Иван Майнов, Томилова «служила делу не только тем, что предоставила свою квартиру для кружковых собраний: главным образом на ее денежные средства велась в это время вся кружковая работа, а сама она аккуратно исполняла обязанности секретаря»[30].

Вскоре саратовский кружок написал заявление о включение его в партию «Народная воля», куда по сообщению В.Н. Фигнер входили: Михаил Петрович Троицкий, Митрофан Эдуардович Новицкий, Иван Иванович Майнов, Пётр Сергеевич Поливанов, Евгений Александрович Дубровин[31], Алексей Петрович Ювенальев[32], Елена Христиановна Томилова и ещё 5-6 человек.[33]

Как мы знаем, к 1882 г. четверо из этого списка были арестованы по уголовным статьям, Ювенальев решил вести добропорядочную жизнь, а наша парочка продолжала вести праздный образ жизни, который периодически омрачался арестами Троицкого. Но каждый раз жандармы не могли ничего ему предъявить, поскольку «опытный революционер» на самом деле ничего крамольного не делал, кроме участия в разговорах о светлом будущем для трудового народа. Когда в 1887 г. московское начальство приказало в очередной раз арестовать Михаила Петровича жандармский полковник Гусев досадовал на бессмысленность указания. Он хорошо понимал, что предъявить Троицкому будет нечего. Его романтическая содержательница жандармами также серьёзно не воспринималась, как и годами ранее.

Так сложилась судьба доносчика, жизненные принципы которого не вызывают особых сомнений. Впрочем, он искренне был увлечён революционными идеями, что позволяло ему сохранять образ деятельного ветерана перед молодым поколением и пожилой вдовой.

Убийство Александра II заставило жандармов искать новые методы работы для обеспечения профилактики от антиправительственных действий. Внедрение в нелегальные кружки своих агентов – провокаторов, стало широко применимой практикой. Провокаторы побуждали нерешительных борцов к реальным действиям, влекущим за собой уголовную ответственность, которая облегчала изоляцию от общества, поддавшихся на провокацию.

Взаимоотношения жандармов с секретными сотрудниками тщательно скрывались даже внутри управлений, и вряд ли мы найдем документы о их вербовке и текущей работе. Но в определённый момент провокаторам приходилось давать письменные показания, которые сохранились в том числе и в архиве саратовского губернского жандармского управления.

Летом 1885 г. в Саратов приехал в отпуск скромный почтовый служащий Иван Беневольский[34], который в 1879 г. посещал кружок Ивана Майнова и Петра Поливанова. Тогда Иван брал у них книги, которыми в свою очередь делился со своим знакомыми, в том числе и служащим земской управы Григоровым[35]. Но в 1882 г. Беневольский переехал в Москву и устраивается в Управление перевозки почт по железным дорогам чиновником низшего оклада, и саратовцы о нём забыли, поскольку личность была незаметная.

В феврале 1882 г. после отъезда из Саратова Новицкого связь саратовских народовольцев с центром оборвалась. С тех пор революционно-настроенная молодёжь ждала, что кто-то из столиц выйдет с ними на связь. Наконец спуся три года, в городе появляется несколько нелегалов, скитавшихся по стране после ареста Германа Лопатина со списком надёжных народовольцев. Среди них оказался и Иван Беневольский, который привёз доказательство, что он не только сохранил революционный пыл, но и имеет контакты с Центром. Это было письмо руководителя кружка «саратовцев» в Москве Клинга[36] саратовцу Петру Степанову, у которого он советовал Беневольскому узнать о положении дел в местном кружке[37].

По приезду в Саратов Беневольский встретился со Степановым в Липках, а также отдельно со старым своим знакомым, служащим в земской управе Григоровым, которому намёками стал говорить о связях в Москве с Сергеем Ивановым[38] и Феофаном Крыловым[39]. Григорьев ответил, что и у них есть связи и типография, где выпустили «Слово Тихона Задонского» и «Что же нам делать» Толстого[40]. От Степанова и Григорова Беневольский узнал, что кружок «Народной Воли» в Саратове существовал всё время после приезда Новицкого, менялись только члены[41].

Беневольский узнал ещё, что в саратовском кружке недавно произошёл раскол, вызванный «одной барынькой по её словам – генеральшей в партии «Народная воля». Она приехала в Саратов со своим мужем Сахар Сахаровичем и называла себя Марьей Николаевной[42]. Конфликт у неё произошёл с членом кружка Коробковым, и состоял в том, что гостье не понравилось платье, которое купил ей саратовский кружок на собственные средства. «Генеральша» посчитала его не соответствующим её паспорту, а Коробков ответил, что щегольство нужно отодвинуть на второй план, что ей следует беречь деньги партии и быть скромнее. Приехавший Сахар Сахарович постановил исключить Коробкова за его легкомыслие из кружка, как лица «могущего быть вредным партии «Народная Воля».

Это заявление безусловно приняли Степанов и Глогенберг, а Александровский, Григоров, Севастьянов, Коробков, Попов и Никонович были против. Вскоре Сахар Сахарович с женой уехали, и он прислал письмо от партии об исключении Коробкова.

В результате кружок распался на два враждующих. При этом от типографии у Степанова осталась доска, а у Александровского – шрифт. Работать вместе они не хотели, и соответственно печатать больше не могли. Григоров попросил Беневольского разобраться в Москве, имел ли Сахар Сахарович право вмешиваться в дела кружка, когда он был явно пристрастен. Степанов в свою очередь в разговорах с Беневольским оправдывал Сахара Сахоровича и обвинял Коробкова. Беневольский уговаривал Степанова бросить личности и объединить кружок, поясняя, что Москве нужна большая группа, которая сможет получить большое финансовое предложение, а так не получит никто. Но стороны не пошли на компромисс[43].

Беневольский рассказал им о своих связях в Москве и посвятил в свой план по ограблению железнодорожной почты, которую он сопровождал по службе. Александровский и Григорьев против ограбления сначала ничего в принципе не имели, но после недолгих размышлений посчитали его преждевременным. Во-первых, за отсутствием деятельности потребности в деньгах у кружка не было. Во-вторых, посчитали, что уголовное преступление может скомпрометировать партию перед обывателями. Заявили, что в случае крайней необходимости смогут набрать денег, как это было при попытке освобождения Новицкого. Рассказали, как на свои деньги покупали одежду, лошадь и повозку и т.д.[44] Решили, что Саратов лучше поможет партии работой своей типографии. Поэтому сотрудничество с Москвой в деле ограбления почты решили отложить до следующего собрания кружка[45]. Эта провокация Беневольскому не удалась.

На следующем собрании, которое состоялось в квартире Александровского, Беневольскому предложили стать членом кружка. Начали заседание с дискуссии о приказе Сахар Сахаровича и о последовавшем раздоре в кружке. Поручили новоиспечённому члену наладить связи в Москве. В частности разобраться, кто из приезжавших ранее в Саратов представителей центра самозванец, а кто нет. Имел ли Сахар Сахарович право на издание такого приказа. Узнать существует ли вообще Исполнительный Комитет[46].

Просьбы саратовцев Беневольский в Москве не выполнил, и его контакты с саратовцами вскоре прекратились, не имея предмета для продолжения переписки.

С 24 ноября 1886 г. в его формуляре появится запись о вольнонаемных занятиях в охранном отделении Московской полиции.[47] А 11 декабря 1886 г. Иван, как агент московской охранки, вновь появился в Саратове. Членам кружка объясняет, что прибыл для выяснения Центром обстановки на месте. С собой он привёз по 4 экземпляра «Листка Народной Воли» и «Программы Народной Воли», что должно было убедить кружок в его близости к Центру. На словах рассказал Александровскому, что происходило в Москве в последнее время. В том числе и то, что якобы Натан Богораз[48] выразил желание поехать в Саратов с организационными целями, если группа там есть, и она сильна. С тем, чтобы оказать материальную помощь и наладить печать в саратовской типографии «Листка Народной Воли»[49].

Александровский в свою очередь рассказал, что дела их кружка ухудшились так как они потеряли работу. Революционная работа свелась к поиску новых связей. В том числе, кружковцы возлагали большие надежды на «Общество вспомоществования торгово-промышленному служебному труду», и «Обществу наборщиков». Говорили о желании объединения с провинциальными кружками в других городах и т.д.[50]

На следующий день в квартире Мокринского собрался весь кружок в количестве 8 человек: Попов, Мокринский, Александровский, Севастьянов, Россов, Соловьёв, Никонович и Александр Кириллович. На этом совещании решили присоединиться к новой партии, изъявили готовность принять в Саратове нелегалов. Однако, оказать материальную помощь заключённому Чумаевскому (другу Беневольского) отказались, из-за материальных трудностей[51].

Беневольский, не задерживаясь, возвращается в Москву, откуда 21 декабря 1886 г. от директора Департамента полиции начальнику саратовского жандармского управления полковнику Гусеву ушло письмо следующего содержания. «Из совершенно достоверного источника мною получены сведения, что в г. Саратове существует вполне сплочённая и организованная группа лиц противоправительственного направления». В письме были перечислены все саратовские контакты Беневольского. В вину им вменялась перепечатка запрещённого сочинения графа Л. Н. Толстого «Так что же нам делать». Завершало письмо требование «сообщить в возможно непродолжительном времени сведения, чем именно занимаются в настоящее время упомянутые лица»[52]. Но не более.

Только 14 марта 1887 г. начальник московского ГЖУ генерал-майор Н.А. Середа[53] отправил в саратовское ГЖУ показания губернского секретаря Ивана Васильевича Беневольского, который по официальной версии был «провален»[54]. Теперь после обыска и ареста против всех упомянутых возбудили дознание.[55] 10 апреля 1887 г. судебная палата была извещена о начале следствия «по сведениям сообщённым Московским ГЖУ о саратовском революционном кружке»[56], а на следующий день последовало уведомление о заключении ряда лиц под стражу[57]. Аресты продолжались и в число задержанных попал и уже известный нам М. П. Троицкий, на том основании, что в Саратове о нём говорили Беневольскому, как о видном и активном члене кружка[58], а также потому, что тот дружит с А.П. Феологовым[59].

22 апреля майор Панин, проводивший следствие, просит привезти Беневольского в Саратов для подробного допроса и очных ставок, поскольку все арестованные говорили, что никакого Беневольского не знают. Начальник саратовского ГЖУ полковник Гусев, очевидно, зная кем является «проваленный» ответил подчиненному, что считает очные ставки преждевременными[60]. Спустя месяц в ответ на повторный запрос Гусев пишет Панину, что пока «нельзя определить, когда следующие мероприятия с Беневольским могут быть произведены»[61].

5 мая 1887 г. Панин докладывает директору Департамента полиции, что дознание о саратовском кружке практически окончено. По проверке данных указанных Беневольским было привлечено 26 свидетелей, причём значительная часть его показаний не подтвердилась[62]. Против Россова, Попова и Александровского всё же нашли факты, которые не вызывали сомнения. Остальным обвиняемым предъявить было нечего, и по согласованию с прокурором они были выпущены под особый надзор полиции[63]. Благодаря проведённой работе очаг народовольческой активности в Саратове был погашен. Прошедшие в этом деле молодые люди остались либералами, но никаких действий, противоречащих закону, больше не предпринимали.

23 сентября 1887 г. саратовский прокурор вынес заключение о завершении дела в административном порядке[64].

15 ноября 1887 г. мать Александровского внесла за сына 1000 руб. ценными бумагами, и он вышел на свободу[65]. Из всех обвиняемых только Россов в апреле 1888 г. был выслан из Саратова[66].

Интересно, что секретный агент полиции Беневольский за общение с революционными деятелями Лисянским, Сергеем Ивановым и Оржихом[67] попадал в поле зрения жандармов, которые подчинили его гласному надзору полиции на 5 лет[68]. В мае 1888 г. Беневольский прекратил «вольнонаемные занятия» секретного агента и попадал в штат Охранного отделения Московской полиции[69]. После этого он обратился к своему руководству с просьбой снять с него установленный надзор, что и было сделано[70]. Теперь прямой обязанностью Ивана Васильевича стало обслуживание конспиративных квартир и заведывание агентурным отделом[71]. В 1897 г. он по состоянию здоровья оставил службу и попросил в этой связи персональную пенсию. В этой просьбе его поддерживал обер-полицмейстер Москвы Д.Ф. Трепов (в отца которого стреляла Вера Засулич)[72]. В результате вместо 146 руб. 95 коп. (пенсия для служащего с его стажем и окладом) Иван Васильевич за свои заслуги за время своей 18-ти летней службы получил 600 руб. в год[73].

Московская охранка именно в те годы активно вербовала людей в окружении революционно-настроенной молодёжи. В то же самое время был завербован двадцатидвухлетний телеграфист С.В. Зубатов, так же проработавший секретным агентом два года до 1888 г. Служа далее в охранном отделении, благодаря своим незаурядным качествам, он наладил эффективную работу с секретными агентами и стал начальником Беневольского.

Секретные агенты были не только у охранного отделения полиции, но и у жандармов. Начальник московского ГЖУ генерал-майор Н.А. Середа не брезговал и помощью уголовников, которые предлагали властям свои услуги, рассчитывая получить амнистию за свои предыдущие преступления. Один из таких типов, оказался в Саратове и был причастен к некоторым из саратовцев, попавших в поле зрения жандармов. Речь идёт о польском дворянине Михаилом Ефимовичем Белино-Бржезовском, который запомнился многим саратовцам.

Согласно документам жандармского управления, в июне 1885 г. в Саратове появился молодой человек, именовавший себя отставным гвардии корнетом Белино-Бржезовским. Его жизнь на широкую ногу, крупная картёжная игра, которую он вёл в компании лиц сомнительной честности побудили жандармского полковника Гусева просить Саратовского полицмейстера проверить документы Белино-Бржезовского и вообще навести о нём справки. Документов у Белино-Бржезовского не оказалось, но он заявил, что личность его может быть удостоверена начальником Московского ГЖУ. И действительно генерал-майор Середа сразу же сообщил телеграммой, что Белино-Бржезовский ему лично известен[74].

В июле Бржезовский уехал из Саратова, и вскоре после его отъезда купеческий сын Илья Аносов пришёл в жандармское управление и заявил, что ему предъявлены для уплаты 2 тыс. руб. по векселям, будто выданных им, Аносовым, на имя  Белино-Бржезовского (в последствии оказалось, что таковых векселей имеется тысяч на 20). Илья Аносов заявил, что эти векселя фальшивые, так как никогда не давал их Белино-Бржезовскому. Он рассказал полковнику Гусеву, что с Бржезовским познакомился в 1884 г., когда содержался вместе с ним под стражей в Сретенской части г. Москвы, будучи привлечён к политическому делу[75]. На что жандармский начальник посоветовал Аносову начать дело судебным порядком и сообщил прокурору саратовской судебной палаты о заявлении Аносова[76].

Из рассказа А.Н. Баха известно, что «по требованию своего мучителя молодой человек (Аносов – авт.) подписал какой-то вексель, на котором, если не ошибаюсь, сам Белино-Бржозовский подделал подпись отца своей жертвы. Он, вероятно, надеялся, что до скандала дело не дойдет, но ошибся в своих расчетах»[77].

Илья дал в газету «Московские ведомости» объявление следующего содержания: «6 сентября сего года саратовским нотариусом Морозовым предъявлены мне два векселя по 1000 руб. каждый, выданные будто бы мною в Москве 28 апреля 1885 года отставному корнету Михаилу Ефимовичу Белино-Бржозовскому /…/. Я заявил нотариусу Морозову, что векселя эти подложные, так как нигде, никому и никогда никаких векселей не выдавал, о чём и довожу до всеобщего сведения. Купеческий сын Илья Фёдорович Аносов».

Это объявление заметил московский жандарм и отправил директору Департамента полиции П.Н. Дурново вырезку из газеты с пояснением, что Аносов – вероятно обвиняемый по делу о «Союзе»[78], а приведённый факт на его взгляд «характеризует отчасти Бржезовского»[79].

С начала сентября 1885 г. за Белино-Бржезовским была установлена слежка в Петербурге, где он появился в сопровождении молодой дамы[80]. Полицейские следили по делу Аносова за Михаилом Ефимовичем, не зная о том, что тот – тайный агент политического сыска[81]. Когда, петербургские жандармы обратились к московским коллегам с предложением привлечь его к дознанию, они получили неожиданный ответ: «Прошу приостановить исполнением впредь до распоряжения департамента, сохранить бумагу в тайне»[82]. Об услугах оказываемых Белино-Бржезовским генералу Середе, во избежание нежелательной утечки знать было положено далеко не всем.

Но услуги тайного агента не отменяли уголовной ответственности «червонного валета» за мошенничество, и 19 октября 1885 г. он был всё же арестован, по требованию судебного следователя, по делу о подложном составлении векселей и препровожден в Саратов[83].

Следом за арестованным в Саратов приехал губернский секретарь Александр Александрович Блок, бывший некогда гродненским исправником, а в 1866 г., состоявший чиновником при Санкт-Петербургском обер-полицмейстере. Встретившись с Ильёй Аносовым, он сказал, что является хорошим знакомым Белино-Бржезовского и прибыл сюда по его делу. Далее Блок предложил Аносову принять меры к прекращению дела с Бржезовским, признав векселя действительными. В противном же случае грозил Аносову обличением его в совершении государственного преступления, говоря, что для этого у него имеются достаточно данных. Более того, Блок требовал от Аносова уплатить ему 10 тыс. руб., обещая оказать содействие к прекращению производимого о нём, Аносове, дела по обвинению в государственном преступлении.

Аносов передал судебным следователем содержание их разговора, и у Блока был произведён обыск, в результате которого были найдены разные записки, носящие характер наблюдений и заметок относительно политических дел в Москве и Петербурге. Блок был арестован[84], но в последствии отпущен под залог 3000 руб.[85]

Документы подтверждают, что Блок был реально информирован о следствии по делу «Союза молодёжи», так как Илья всё-таки был позже арестован, но Фёдор Исаевич Аносов 5 июня 1886 г. внёс за сына Илью залог в 3000 руб. и последний был выпущен на свободу[86].

В заметках Блока о политических делах в столицах фигурировало два Аносова. Помимо Ильи в поле зрения вымогателей попал его двоюродный брат – купец 2-й гильдии Елисей Иванович Аносов, который в 1884-1885 гг. часто приезжал в Петербург. Был он человеком очень богатым, получившим от отца в наследие миллионное состояние, имел в Саратове каменный дом. Аносов, занимаясь коммерческими делами, разъезжал по всей России, часто бывая на Нижегородской ярмарке[87].

По мнению А.Н. Баха «этот молодой человек не совсем ясно отдавал себе отчет в своем положении, и когда Белино-Бржозовский облюбовал его и припугнул жандармами, молодой человек стал откупаться от него деньгами»[88].

Жандармам стало известно, что «к двоюродному брату Ильи Аносова, Елисею Аносову, молодому человеку 19 лет, весьма скромному и робкому, проживавшему летом этого года в Петербурге, явились в занимаемую им там квартиру два лица, назвавшими себя жандармским офицером и чиновником полиции, для производства обыска и ареста, мотивируя эти действия павшим будто бы на Елисея Аносова подозрениям в политической неблагонадёжности, так как брат Илья привлечён по делу о государственном преступлении, причём выдававший себя за полицейского чиновника тут же отвел Елисея Аносова в сторону и сказал ему, что он Елисей Аносов может миновать ареста, если заплатит им деньги. Дальнейшими происками этих лиц и способом запугивания Елисей Аносов вынужден был уплатить им крупную сумму, в общей сложности 60 тыс. руб.

Сопоставляя эти сведения с данными дела о Белино-Бржезовском и Блоке, можно предположить, что к появлению мнимых жандармского офицера и чиновник

Просмотров:

Список научных статей автора

  1. Кумаков А.В. Городские головы Х.И.Образцов и П.Ф.Тюльпин//Проблемы истории Саратовского края и документальное наследие. Материалы научных конференций Саратовского областного отделения РОИА 30.09.2004 и 6.10.2005. Саратов. «Архитектор-С». С. 187-200.
  2. Кумаков А.В. Сигары и шоколад для русского полковника в австрийском плену//Первая мировая война: поиски новых подходов к исследованию, приглашение к диалогу. Доклады Академии военных наук. Саратов. 2006. № 5 (23). С. 204-207.
  3. Кумаков А.В. Личные архивы В.А. Шомпулева и Е.А. Ивановой в ГАСО//Краеведение и архивное дело в провинции: исторический опыт и перспективы развития. Саратов. 2006. С. 162-164.
  4. Кумаков А.В. «Не стоит жить в стране, где не видишь правды и справедливости»: Дело М.Х. Готовицкого в Ревтрибунале в 1919 г.//Саратовский краеведческий сборник: Научные труды и публикации/Под ред. В.Н. Данилова. Саратов. «Наука». 2007. – Вып. 3. С. 179-192.
  5. Кумаков А.В. Герой своего времени (Русский дворянин на Кавказе)//Военно-исторические исследования в Поволжье. Саратов. 2008. Вып. 8. С. 151-159.
  6. Кумаков А.В. Страницы истории села Грязнуха и Свято-Троицкого (Дивногорского) монастыря Камышинского уезда Саратовской губернии//Памятные даты отечественной и местной истории и документальное наследие. Материалы научных конференций Саратовского областного отделения РОИА 28.11.2008 г. и 20.11.2009. – Саратов. «Эль-Принт». 2009. С. 104-116.
  7. Кумаков А.В. Биография В.А. Шомпулева в документах, воспоминаниях, переписке и периодической нечати//Музей в региональном пространстве: презентация исторического наследия, культурная и общественная миссия. Саратов. 2011. (Труды СОМК. Вып. 22). С. 301-310.
  8. Кумаков А.В., Плешаков И.Н. Царицынский городничий Долгово-Сабуров – дворянин XVIII столетия//Нижне-Волжский исторический сборник Царицынского генеалогического общества. Волгоград. Изд-во ЦГО. 2012. Вып. 4. С. 21-26.
  9. Кумаков А.В. Картины из жизни одного поместья в Саратовской губернии//Культура и речь Саратовского края. Саратов: ИЦ “Наука”. 2012. Вып. 3. С. 21-37.
  10. Кумаков А.В. «Союз фронтовиков» в Саратове в начале 1918 г.//От «Германской» к гражданской: становление корпуса народных вожаков русской смуты. Сб. статей и материалов. Под ред. А.В. Посадского. Москва. «АИРО-XXI». 2014. С. 571-586.
  11. Кумаков А.В. Фонд Шахматовых в саратовском архиве//Академик А.А. Шахматов: жизнь, творчество и научное наследие (к 150-летию со дня рождения). СПб.: Нестор-История. 2015. С. 97-104.
  12. Кумаков А.В. Формирование административных структур для реквизиций и конфискаций собственности в первый год социалистической революции//Саратовский краеведческий сборник. Саратов. 2016. Вып. 6. С. 208-220.
  13. Кумаков А.В. Саратовская губерния в революционную пору: хронология событий//Россия в 1917 году: институциональный ресурс, социальные риски и цивилизационный коллапс. Саратов: ИЦ «Наука», 2017. С. 570-689.
  14. Кумаков А.В. Астафьевы, Романовы, Михеевы//Восстановление родства. Материалы первого съезда потомков хвалынцев 22-23 августа 2019 г. Саратов. 2020. С. 126-132.
  15. Кумаков А.В. О выдаче саратовским дворянским депутатским собранием в январе 1918 года справки для зачисления офицера в Украинскую народную армию//Новый часовой. СПб. 2021. №23. С. 215-222.
  16. Кумаков А.В. Династия астраханских казаков Морозовых. От петровских времён до советской власти//Нижне-Волжский исторический сборник Царицынского генеалогического общества. Волгоград. 2022. Вып. 14. С. 127-141.
Просмотров:

Хвалынские капиталисты Астафьевы и московский большевик Михеев.

Кумаков А.В.  Астафьевы, Романовы, Михеевы//Восстановление родства. Материалы первого съезда потомков хвалынцев 22-23 августа 2019 г. Саратов. 2020. С. 126-132.

В документах XVIII века о заселении Хвалынского уезда, опубликованных в сборниках СУАК, есть упоминание о мордовских мурзах Астафьевых. Вполне возможно предположить, что род именно этих Астафьевых продолжался в городе несколько поколений. Так или иначе, но Сергей Куприянович Астафьев в конце XIX века строит на южной окраине Хвалынска кирпичное производство. Строить из кирпича в те времена могли позволить себе немногие. Поэтому кирпичные заводы были в губернии, кроме Саратова только в Аткарске и Царицыне. Тогда кирпич чаще всего использовался для наружной обкладки деревянных домов. В 1906 такой дом на улице Купеческой под номером 200 строит себе один из сыновей Сергея Куприяновича – Василий. Неподалеку уже под номером 221 строит себе дом и другой его сын – Егор. Кирпичные сараи, которые стояли на берегу Волги, находились неподалеку от дома Василия Сергеевича. Его дочь Алевтина помнит, как работники собирались у них во дворе на обеденный перерыв. Простые взаимоотношения работодателя с сотрудниками спасли ему жизнь в 1930-е годы, когда в стране происходила плановая ликвидация бывших эксплуататоров. В семье хранится письмо, подписанное несколькими рабочими мастерских, которые объясняют власти, что Василий Сергеевич для сотрудников не был «буржуем» и угнетателем.

Женой Василия Сергеевича стала Елена Алексеевна Романова. Её семья была из соседнего Вольска, где у Романовых был собственный дом. Кем был глава семейства – Алексей установить, пока не удалось. Но сохранилась фотография его супруги – Полины Антоновны, которая демонстрирует, что семья Романовых так же, как и Астафьевых, была не из бедных. Об этом говорит и тот факт, что Полина Антоновна могла позволить себе паломничество в Иерусалим по святым местам. Сувениры, которые она привезла из Палестины (морские раковины), долго хранились в семье её дочери Елены в Хвалынске.

В просторном доме Василия Сергеевича был виден достаток: резная мебель, картины, книги, посуда. На фотографиях у Елены Алексеевны красивые платья и ювелирные украшения. Всё это говорило о том, что дела у хозяина шли неплохо.

Из кирпича производства Василия Сергеевича Астафьева были построен Крестовоздвиженский храм в Хвалынске. Также кирпич с его клеймом нашли в кладке печи деревянной церкви во имя рождества богородицы в селе Никольское Николаевского уезда. О других строениях автору неизвестно, но, по словам его дочери, кирпичи с клеймом «В.С. Астафьев» зачастую грузились на баржи в другие города и сёла.

В Хвалынске промышленных предприятий было не так уж много. Хозяин кирпичных мастерских принадлежал к местной элите. Предприниматели такого уровня, как правило, участвовали в городском самоуправлении. И мы знаем, что сорокалетний Василий Сергеевич Астафьев состоял гласным городской думы. Надо полагать, что в городе он был известен, в том числе и интеллигентных семьях Хвалынска, в чём мы и убедимся далее..

Мировая война вызвала кризис в строительной отрасли России, и в 1916 году производство было остановлено. Приход советской власти означал окончание предпринимательской деятельности 42-х летнего Василия Сергеевича. Мастерские он передал новым хозяевам города. В результате из простоявших полвека печей больше не вышел ни один кирпич. По словам дочери в этой трагедии была и положительная сторона: национализация банков – кредиторов предприятия после прихода большевиков освободила бывшего «буржуя» от выплаты кредита, висевшего на производстве. Василию Сергеевичу пришлось поступить на работу на кирпичный и меломольный завод совнархоза, что позволило ему в дальнейшем сводить концы с концами.

Вскоре, как и по всей России в Хвалынске начали проводить уплотнение домов и квартир состоятельных людей. Астафьевым пришлось отделить в пользу трудящихся половину дома, и в большом зале, который мы можем увидеть на фотографии, вскоре появилась перегородка. В 1918 году в доме проходили обыски. Василия Сергеевича арестовывали с целью вымогания денег, выпускали и вновь угрожали арестами. И так продолжалось долгое время. В 1930 году коллективное письмо его бывших работников помогло фактически раздавленному капиталисту пережить все чистки, проходившие в стране, и спокойно умереть в своём доме коллективное письмо в 1942 году 68 лет отроду.

В семье Василия Сергеевича Астафьева росла единственная дочь – Алевтина (супруга Елена Алексеевна умерла рано). Отец заботился об её образовании и следил за кругом её общения.

Совсем юной девушкой она пережила роман с Александром Трофимовым – двоюродным братом К.С. Петрова-Водкина. Того самого, который в 1912 году позировал живописцу в качестве наездника для знаменитого «Купания красного коня». Но отношения не сложились, возможно, потому, что Александр весной 1918 года был мобилизован в Красную Армию. Возможно, и просто потому, что Алевтина была из буржуазной семьи, а Шура был сиротой, которому кое-что перепадало от уже знаменитого брата. Кстати, Кузьма Сергеевич журил брата за подарки девушке и впрямую писал ему, что рановато ему думать о семье (Александру было 19, а Алевтине 17 лет).

Благодаря отцу, который был ровесником и товарищем хвалынскому художнику И.А. Елатонцеву, среди знакомых Алевтины Васильевны  оказался  и известный по всей России живописец И.С. Горюшкин-Сорокопудов. Жена Ивана Силыча была родом Хвалынска, а с Елатонцевым они подружились во время занятий живописью в Астрахани у общего преподавателя П.А. Власова. Дача Елатонцевых находилась неподалеку от дома Астафьевых, здесь Горюшкин-Сорокопудов познакомил юную Алевтину с азами живописи. Этюды, сделанные под его руководством, сохранились в семье до наших дней.

В 1920 в Хвалынск на место переведённых в Архангельск проверенных из местного партактива коммунистов присылают команду москвичей. Среди них был и Павел Григорьевич Михеев, который сначала возглавил партийный суд. Затем он становится руководителем уездного профсоюзного комитета. В первый год работы этот москвич попадает в переделку. В марте 1921 года мятежный отряд Попова арестовывает его в числе других советских работников. Около ста советских работников собирают в большом помещении, отобрав на всякий случай одежду и обувь. Павлу Григорьевичу повезло, и после ночи, проведённой взаперти с коллегами, он благополучно выскользнул вместе с С.М. Симоновым из оставленного без охраны здания. На их глазах отряд (или банда в терминологии советского времени) покидал Хвалынск. Спрятавшись в пустующей лавке в нижнем белье и босиком, они вместе с Симоновым ждали в мартовский морозец приближения красных отрядов.

На посту профсоюзного лидера Павел Григорьевич проводит превращение старообрядческих монастырей в окрестностях Хвалынска в санатории Черемшаны – 1,2 и 3. На территории монастырей находились дачи столичных старообрядцев, которые приезжали сюда доживать в покое остаток дней. Благодаря усилиям Михеева склоны тихих ущелий покрыли многочисленные дачи-корпуса, в которых за советское время смогли отдохнуть многие тысячи жителей нашей страны.

Вместе с Павлом Григорьевичем из Москвы  приезжает его сын – Иван. Революцию он вместе с отцом пережил в столице, о чём он успел рассказать своему внуку. У семнадцатилетнего юноши в памяти осталась не столько стрельба на улицах города, сколько выступления на площадях революционных поэтов, в частности, Маяковского. У Ивана Павловича вскоре после приезда в Хвалынск начинается роман с Алевтиной Астафьевой. Отношения их развиваются и вскоре приводят к заключению брака. А в феврале 1925 года у них рождается дочь Лидия – мать автора этих строк.

 

Просмотров:

Биография Виктора  Антоновича Шомпулева

Кумаков А.В. Биография В.А. Шомпулева в документах, воспоминаниях, переписке и периодической нечати//Музей в региональном пространстве: презентация исторического наследия, культурная и общественная миссия. Саратов. 2011. (Труды СОМК. Вып. 22). С. 301-310.

«Записки старого помещика» Виктора  Антоновича Шомпулева вызывают у сегодняшнего читателя несомненный интерес по нескольким причинам.

Во-первых, в этих мемуарах незаурядное писательское мастерство сочетается с исторической документальностью. В них упоминается более трёхсот реальных лиц, штрихи к портретам которых автор даёт на основе личных впечатлений.

Во-вторых, в «Записках» описывается провинциальная жизнь, которая в отечественных мемуарах представлена менее, чем столичная. В «Записках» представлен длительный период истории Саратова из жизни его жителей от губернатора до простых крестьян.

В-третьих, мемуары написаны на рубеже 19-го 20-го веков помещиком, родившимся при крепостном праве и долгое время жившим на доходы от своих крепостных. Однако, судьба Шомпулева сложилась так, что свою многолетнюю службу ему пришлось посвятить реформам разрушавшим старый уклад. Автор спустя полвека после начала реформ не может скрыть симпатии к старым временам. И эта симпатия сродни той, которую мы сегодня испытываем к «застойным» временам. Прошлое вызывало у Шомпулева, несмотря на понимание им неизбежности наступивших экономических реформ воспоминания о стабильности и спокойствии.

Естественно, что происходившее тогда в стране, воспринималось автором  «Записок» согласно с его материальным положением и социальным статусом. В этой связи остановимся на деталях биографии Виктора Антоновича, которые он не отразил в своих воспоминаниях. К счастью, подробности его жизни можно восстановить, так как помимо документов в архивах, сохранилась довольно обширная переписка Виктора Антоновича с официальными лицами и членами его семьи.

В формировании личности будущего мемуариста важнейшую роль, конечно, играла семья. Её история типична для провинциального российского дворянства того времени. Именно в родственном окружении формировался менталитет «старого помещика», каковым называет себя Шомпулев в подзаголовках к собранным в данной книге рассказам.

Своему происхождению Шомпулев посвятил два очерка: «Из прошлого» и «Из дневника жандарма …». Сделал он это явно не случайно. Как и у каждого потомственного дворянина, его гордостью были знаменитые предки. От своих родителей, он, скорее всего, знал свою родословную не более, чем на четыре колена по материнской линии и всего лишь на два – по отцовской. Но и этих сведений было достаточно, для того, чтобы молодой дворянин чувствовал свою «белую кость», поскольку его деды принадлежали к старинным дворянским фамилиям. Вспомним, как описал отношение дворян к своей родословной Аксаков, который был всего на одно поколение старше Шомпулева: «Производя свой род, бог знает по каким документам, от какого-то варяжского князя, он (его отец – прим.ред.) ставил свое семисотлетнее дворян­ство выше всякого богатства и чинов».

Итак, в какой семье вырос Виктор Антонович. В одном из писем к М.Н.Галкину-Врасскому он пишет, что:  «отец моего отца был полковник венгерской службы, принявший русское подданство и приписавшийся к Екатеринославскому дворянству, где ему в этой губернии были пожалованы 3000 десятин земли, и переименовали его Шомпулевым».  Однако, факты, приведённые в письме, вероятно слегка приукрашены.

Во-первых, пока не удалось найти сведений о гусарском полковнике Иване Шомпулеве, а гусарских полковников в русской армии в то время было не так много. Скорее всего, его чин был скромнее. Во-вторых, не ясна судьба столь крупного имения, которое находилось по документам в Новомосковском уезде Екатеринославской губернии. Его сын – Антон Иванович имения уже не имел. Хотя, коекчно, землю без крестьян на казачьей земле отставной гусар мог по каким-то причинам и продать, не передав сыну.

Поскольку документов о дедушке Виктора Антоновича не найдено, можно лишь предполагать, что он приехал в Россию в середине XVIII века. Тогда Россия вербовала, бежавших с турецких территорий дворян восточноевропейских стран с целью образования пограничного войска иррегулярного строя. В числе первых 5 поселённых гусарских полков был и венгерский.

Каждый, поступивший на Русскую службу гусар, получал земельный надел, деньги для приобретения лошади, оружия, обмундирования и амуниции, и в дальнейшем получал жалование. В 1741 году гусарские полки официально вошли в состав русской армии. Венгерский полк был сформирован подполковником Кумингом, который привел из Венгрии две роты кавалеристов, которые свели в гусарский полк, состоявший  из трёх эскадронов по 200 человек. Среди них, очевидно и был молодой венгр, ставший после крещения Иваном Шомпулевым (фамилия, по словам В.А. была православным священником сильно искажена).

Дедом же по материнской линии у Шомпулева был Степан Григорьевич Долгово-Сабуров – представитель одной из древнейших боярских фамилий. Представителей этого рода мы находим уже в окружении Александра Невского.

У Степана Григорьевича была типичная для его эпохи дворянская биография. Не имея средств, отец отдал его в армию в 15 лет. Юноша участвовал во многих сражениях. Был рекомендован в адъютанты Суворову, и находился несколько лет рядом с великим полководцем. Прослужив 16 лет, Степан перешёл на гражданскую службу. Дослужившись до должности Царицынского городничего (уездного города Саратовской губернии) получил на старости лет по прошению на высочайшее имя 800 десятин земли.

В 1788 году Степан Григорьевич женится на дочери титулярного советника Фёдора Артамоновича Быкова – Александре. Сохранилось, подписанное Суворовым поздравление по этому случаю написанное из Кинбурна: «поздравляю вас с новым семейством желаю жить в спокойствии…  Пребываю с истинным моим почтением. Государь мой Вашего высокоблагородия покорный слуга Александр Суворов».

Их младшая дочь Анна, выходя замуж за Антона Ивановича Шомпулева, получила в приданое часть и отцовского имения.

«…никого кроме г-жи Шомпулевой из потомства отца её Надворного Советника Степана Григорьевича Долгово-Сабурова в живых не находится… на предмет  ходатайства о передаче фамилии … сыну её нынешнему Саратовскому Уездному Предводителю Дворянства Виктору Антоновичу Шомпулева. 31 дня 1873 года».

Как мы уже знаем, Антон Шомпулев был для Саратова приезжим, равно как и Степан Долгово-Сабуров. Быковы же, уже тогда были старожилами саратовского края, в те времена ещё Астраханской губернии. Дед Александры Фёдоровны – Артамон Быков офицер астраханского гарнизона был пожалован в дворянство в 1739 году, а его сын Фёдор, также офицер осел под Саратовом, получив в 1769 году за службу сельцо Елшанку, ставшим в последствии Быковкой. В отставке Фёдор Артамонович служил по выборам, был, в том числе, первым казначеем Саратовской губернии. Отметим, что родственники Шомпулева, проживавшие в Саратовской губернии, все были по линии бабушки – Быковы.

Эту бабушку Виктора Антоновича звали Александра Фёдоровна. У неё было две сестры Мария и Прасковья. Они вместе были совладельцами родительского имения в селе Быковке Саратовского уезда, в версте от которого впоследствии будет построена усадьба Шомпулева – Приют. Мария будет жить в Студёновке в паре вёрст ниже Быковки, а Прасковья в Неклюдовке пару вёрст выше Быковки по течению Латрыка. Эти места станут сценой событий в «Записках старого помещика», а в бытовых зарисовках дореформенной жизни героями в основном будут соседи помещики – дальние родственники автора. Став в конце 19 века земским начальником в этих же местах, Шомпулев в свои очерки вывел героями жителей этих мест, но уже крестьян и земских служащих.

Сегодня ушли с лица земли все эти деревеньки, а от Быковки осталось каких-то пару десятков домов. Лишь волостной центр – Поповка осталась по современным меркам крупным селом.

Сёстры Быковы выходят замуж за местных помещиков – соседей по имениям. Их сыновья также женятся на детях соседей. И дочери выходят замуж за осевших, благодаря этому, вокруг Быковки помещиков.  В результате почти вся округа в Саратовском уезде находится у Виктора Антоновича в различной степени родства. Не случайно все они фигурируют в его очерках. Очевидно, родственники нередко обсуждали друг друга. Всё как у великого русского писателя: «Куда, бывало, ни повернись – везде либо Арапов, либо Сабуров, а для разнообразия на каждой версте по Загоскину да по Бекетову. И ссорят­ся, и мирятся все промежду себя; Араповы на Сабуровых женятся, Сабуровы – на Араповых; а Бекето­вы и Загоскины сами по себе пло­дятся. Чужой человек попадется – загрызут».

Имея несколько сохранившихся частных писем членов семьи Виктора Антоновича Шомпулева можно представить среду, в которой формировался  будущий автор записок. Его рано овдовевшая мать, выросла в семье, о порядках в которой можно составить представление по следующему письму, адресованного братом Анны Степановны Алексеем к отцу. Написанно оно в самом начале 19-го века в Петербурге, где Алёша учился в кадетском корпусе:

«Дражайший радители

Милостивой государь батюшка и милостивая государыня матушка Дражайшее ваше письмо пушенное 20-го апреля тронуло меня столько, что исторгнуло из глубины сердца моего сливейшее раскаяние, из очей моих обильнейшие потоки слез. Чем могу оправдатся пред столь чадолюбивым отцем, пред столь великодушным благодетелем котораго огорчил я толико? Чем могу заслужить и испросить великодушное его иснисходительное прощение? Все могу и нежелаю выдумывать ложных притчин к привлечению себе большей вины чрез недостойный толикаго отца, попечителя и благодетеля обман а единственно с сокрушенным сердцем и искреным раскаянием свою вину повергаюсь к испытанному вашему великодушею с слезным молением: отпустите мне столь непростительной поступок: я чуствую, сколько вас огорчил, чуствую цену всех ваших благодеяний и милостей и немогу нетерзатся совестию что подвигнул вас на гнев. Одно ваше снисхождение может мне возвратить столь нужное спокойствие духа. Я употреблю все свои силы чтобы впредь не раздражать вас ни малейшим проступком и всех случаях повиноватся буду полезнейшим вашим наставлениям и приказаниям … препоручая себя в продолжение дражайших ваших милостей и требуя родительскаго вашего благовения, содействующаго к моей пользе и благополучию имею честь пребывать вовсю мою жизнь с глубочайшим почитанием неограничною преданостию вам всенижайший сын и послушный слуга Алексей Долго Сабуров».

Такого, мягко говоря, почтительного отношения родителей и детей, младших к старшим, мы сегодня вряд ли можем себе представить.

В 1787 г. в семье уже знакомого нам венгерского гусара рождается мальчик Антон. Его биография повторяет судьбу большинства дворян той эпохи. Это – военная служба с малолетства. По выходу в отставку женитьба и продолжение службы, необходимое для содержания семьи

Как и большинство молодых офицеров того поколения, Антон Иванович стал участником отечественной войны 1812 года, а по выходу в отставку стал офицером создаваемой в то время в России жандармской службы. Можно полагать, что помимо карьерных соображений он пошёл на эту службу и из любви к отечеству. Если для современного читателя жандарм – вероятнее всего, синоним угнетателя, то для части дворян первой четверти 19-го века (жандармская служба сформировалась в 1815-1826 годы, с функциями современных спецслужб) эта фигура, вероятно, была фактором стабильности в начавшем бродить обществе. Подтверждением этого могут служить выдержки из инструкции графа А.X.Бенкендорфа чиновникам III отделения:

«…Обратить особое ваше внимание на могущие произойти без изъятия во всех частях управления и во всех состояниях и местах злоупотребления, беспорядки и закону противные поступки.

… Наблюдать, чтоб спокойствие и права граждан не могли быть нарушены чьей-либо властью или преобразованием сильных лиц, или пагубным направлением людей злоумышленных.

… Вы без сомнения даже по собственному влечению вашего сердца стараться будете узнавать, где есть должностные люди совершенно бедные или сирые, служащие бескорыстно верой и правдой, не могущие сами снискать пропитание одним жалованием, о каковых имеете доставлять ко мне подробные  сведения для оказания им возможного пособия и тем самым выполните священную на сей предмет волю Его Императорского Величества — отыскивать и отличать скромных, вернослужащих.

В вас всякий увидит чиновника, который через мое посредство может довести глас страждущего человечества до Престола Царского и беззащитного и безгласного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту Государя императора».

Разве не того же мы ждём сегодня от власти?

Как мы узнаем из очерка Виктора Антоновича, его отец мог одёрнуть и самого губернатора. Чин штабс-капитана, который получил Антон Иванович, уже служа начальником жандармской команды Саратовской губернии, дал ему право на потомственное дворянство, которое и унаследовал Виктор Антонович.

«… Мы Антона Шомпулева, который Нам поручиком служил, за оказанную в его службе Нашей  ревность и прилежность в Наши Штабс-Капитаны Всемилоствейше пожаловали и учредили … и Мы надеемся, что он в сем ему от Нас Всемилоствейше пожалованном чине так верно и прилежно поступать будет, как то верному и доброму офицеру надлежит…».

Мать Виктора Антоновича родилась в 1803 г. и была пятым ребёнком в семье Долгово-Сабуровых. Когда Антон Иванович Шомпулев приехал в Саратов Анна Степановна жила в Саратове с матерью и братом – отставным офицером флота, который только что женился. Двое её старших брата погибли в войну 1812 года. Для жениха, приехавшего в чужой город, Анна была выгодной невестой с приданым, состоявшем из несколько крепостных и трёх небольших имений.

Антон Иванович и Анна Степановна сочетались браком, очевидно, вскоре после прибытия Антона Ивановича Шомпулева в марте 1819 г. в Саратов. Известно, что с 1824 года он оформляет участок казённой земли в Саратовском уезде в оброк и исправно уплачивает за него 130 рублей в год. Очевидно, земля понадобилась для обеспечения работой крепостных крестьян молодой семьи.

В 1825 г. В семье Шомпулевых рождается первенец – дочь Екатерина, в 1829 ещё одна дочь Мария, которая умерла, по всей видимости, в младенчестве. И, наконец, 17-го июня 1830 г. родился мальчик Виктор – автор «Записок старого помещика». Восприемниками при его крещении были отставной штабс-капитан Михаил Гаврилович Мосолов (близкий знакомый и сослуживец Антона Ивановича)  и коллежская советница Мария Фёдоровна Быкова по мужу Дмитриева (тётка Анны Степановны). В том же 1830 г., во время эпидемии холеры в Саратове умирает отец новорожденного, что подробно описано в рассказе Виктора Антоновича «Из дневника жандарма 30-х годов».

Сведений о жизни Анны Степановны и её детей в 1830-е годы – мало.  Из записок мы узнаём, что у Виктора Антоновича, что, как и у большинства его современников была «мамка» из крепостных. А всего в доме проживало множество дворовых (только из имения в Чирчиме, по документам было взято в Саратов 12 человек). Помимо этого вскоре появляется француз – гувернёр Позе. Можно полагать, что Анна Степановна могла позволить себе вести вполне светский образ жизни. От родителей, как мы уже говорили, остались поместья и крепостные, а от мужа – пенсион вдовы обер-офицера. Анна Степановна, по имеющимся сведениям, после отъезда сына в Петербург основала село Приют и построила в нём усадьбу.

Заботу о детях покойного жандарма взяло на себя государство. Правительство в те времена беспокоилось о судьбе сирот дворян, погибших на службе. А после холеры 1830 года были даже открыты дополнительные кадетские корпуса для мальчиков. Девочек за неимением в то время провинциальных институтов благородных девиц определяли в столичный Смольный, по-старому называемый монастырём. Это учебное заведение содержалось на счёт императорской фамилии и пожертвования богатых вельмож.

Среди близких знакомых Анны Степановны – семья Ивановых (Любовь Герасимовна Иванова так же была в то время вдовой), о чём мы знаем из воспоминаний Виктора Антоновича и его племянницы Елизаветы Алексеевны Ивановой. Алексей Петрович становиться позднее шурином Шомпулева.

Не оставлял без внимания семью умершего предшественника начальник губернских жандармов подполковник Пётр Иванович Быков, который помог вдове в устройстве первой в жизни Виктора Антоновича аудиенции, о которой мы узнаём из его мемуаров: «Я был зачислен кандидатом в один из кадетских корпусов, но когда именно должна была меня привезти туда моя вдовая мать, уведомления не было, почему на этот раз мне пришлось лично подать Цесаревичу о том прошение, и вот, я хорошо помню, как одели меня в костюм маленького жандарма и в сопровождении гувернера М-r Позе отправили на пристань, куда должен был пристать пароход.  Начальствующие, хорошо знавшие моего покойного отца и нашу семью, пропустили меня вперед. Цесаревич взял от меня просьбу, которую я, стоя на одном колене, держал на голове и передал ее сопровождавшему его воспитателю (В.А.Жуковскому)».

В дневнике Жуковского за 1837 год также есть запись об этом событии: «27 воскресение. Пребывание в Саратове. Представление. Вице-губернатор Попов. Арнольди. Быков жандарм. Преосвященный Иаков. Тихменев. У обедни. … Бал. Прекрасная зала с колоннами белого фальшивого мрамора. Дочь Мавры Алексеевны. Быкова монастырка. Устинова. Жена Свечина, милая кокеточка».

Прочитав далее повествование об этом дне, читатель увидит, что Виктор Антонович ошибочно упоминает пароход, которого не было. Вероятнее всего собственные воспоминания (в год посещения ему было всего 7 лет) автор записок дополнял деталями из рассказов матери.

Цсаревич Александр в письме отцу Николаю I также описывает этот день достаточно подробно, но, упоминая о сыновьях Быкова, ничего не пишет о маленьком Шомпулеве:

«В Саратов мы приехали в 11 часов и переправи­лись опять на правый берег Волги.

Вчера 27-го числа день Полтавский, поутру я принял пред­ставление, был в соборе у обедни, церковь странная снаружи, совсем не в русском роде, наподобие мавзолея, внутренне хоро­ша. … Я живу в доме вице-губернатора – весьма хорошем строении…. Здесь я в первый раз видел казаков Астраханского Войска, люди довольно видные и поря­дочно одеты… вечером я был на дворянском балу в чудесной зале, лучше казанской, общество большое, и мно­го хорошеньких.

… У меня обедали артиллерийские батарейные командиры и Корпуса жандармов подполковник Быков, от которого я получил записку, он просит о помещении 2-х сыновей в Александровский или в Тверской».

Читатель сможет сравнить это описание дня посещения цесаревичем Саратова с сюжетом очерка Шомпулева, имеющегося в данной книге и увидит подтверждение документальности последнего.

Будущий Александр II был первый из четырёх императоров, с которыми довелось общаться Виктору Антоновичу. «Государя Александра Николаевича… он видел … чаще других государей: и Цесаревичем на Кавказе, и Императором в 1871 году в Саратове, и затем неоднократно в столице, куда … приходилось отправляться с адресами, и Его Высочество был всегда разговорчив, до крайности приветлив и милостиво внимателен».

 

Образование.

В один из своих очерков Виктор Антонович вставляет сентиментальную легенду: «Отец, умирая и благословляя меня, сказал: будь военный и пролей кровь за Царя и Отечество. И этот завет его стал моей мечтой с самого раннего детства, почему, когда в 1837 г. моей матерью было получено из Петербурга уведомление, что я зачислен в Александровский малолетний в Царском Селе корпус, я был в восторге». Вряд ли больному холерой Антону Ивановичу поднесли месячного Витю, но рассказ этот соответствовал тогдашнему идеалу отношения дворян к военной службе и Виктор Антонович ставит себя рядом с этим идеалом.

В приведённых далее мемуарах читатель найдёт описание путешествия из Саратова в Петербург и картинки из жизни малолетнего Шомпулева в корпусе для малолетних сирот.

Что же это было за заведение, в котором оказался восьмилетний сирота? Александровский корпус для малолетних сирот в Царском Селе (для подготовки их к поступлению в кадетские корпуса) был открыт в 1830 году и вмещал 400 детей в возрасте от 7 до 10 лет, разделённых на 4 роты, и сроком обучения 3 года. «Все мы были одеты в военную форму, не исключая и  взвода малолетних, где в мое время были и такие, на которых нельзя было надеть еще и штанишек, так как один даже был на руках у кормилицы» – вспоминает Виктор Антонович.

И далее:  «Из Александровского корпуса я переведен был в конце 30-х годов в Павловский кадетский корпус, находившийся в то время в Петербурге на Обуховском проспекте».

Павловский кадетский корпус был образован в 1829 году из императорского военно-сиротского дома и его штат состоял из четырёх строевых и одной нестроевой роты по 100 человек.

Кадетские корпуса помимо военного имели и благотворительное значение, давая возможность получать образование и содержание детям неимущих и умерших офицеров и дворян. Так как число желающих поступить в кадетские корпуса постоянно возрастало, то возможность поступления в них обусловливалась служебными заслугами родителей. Но преимущественно принимали сирот неимущих, причем существовало 26 разрядов по правам на казенное воспитание, в соответствии с которыми и определялась очередность приема.

В кадетские корпуса после экзамена принимали мальчиков – 9,5-11,5 лет. Для всех корпусов в  1836 г. был введен единый учебный план и установлен общий порядок организации и устройства. Все предметы делились на три курса: приготовительный (1 год), общий (5 лет) и специальный (3 года). Помимо военных наук в кадетских корпусах преподавались: Закон Божий, русский язык и литература, немецкий и французский языки, математика, естественные науки, география, история, статистика, законоведение, чистописание, рисование и черчение. С 40-х гг. в составе старших классов существовали одногодичные артиллерийские и инженерные отделения, где преподавались соответствующие дисциплины.

«К сожалению мне не суждено было окончить корпус и, перейдя уже в четвертый общий класс во время Петергофских лагерей на маневрах в Ропше, я получил воспаление легких и был отправлен в Петербург в лазарет, где с трудом, поставив меня на ноги, доктора запретили мне дальнейшее учение, и в 1845 году я возвратился на родину, где после кумысного лечения, мне пришлось хотя ненадолго превратиться в чиновника канцелярии саратовского губернатора по уголовному столу» – пишет он в том же очерке.

Воспоминания Виктора Антоновича о кадетском корпусе эмоционально сдержаны. Он как бы вскользь упоминает о неприятных личностях, с которыми он столкнулся в стенах этого заведения. В качестве сравнения приведём более категоричное высказывание одного из товарищей Пушкина на тот же предмет:

«…Конечно, необходимы общественные заведения для образования офицеров, а особливо для морской службы, но не должно туда принимать детей… Разумеется, что тут должно уничтожить варварский обычай телесных наказаний, недостойный образованных людей, истребляющий понятие о чести, столь необходимой для всякого чувствующего свое личное достоинство.

Надобно побывать самому в таком корпусе, чтобы иметь понятие о нем. Несколько сот молодых людей всех возрастов, от семи до двадцати лет, заперты в одно строение, в котором некоторые из них проводят более десятка лет; в нем какой-то особенный мир: полуказарма, полумонастырь, где соединены пороки обоих… Всем порокам открыт вход сюда, тогда когда не принято ни одной меры для истребления оных. Телесные наказания нельзя к таким причислить, ибо они наказывают, а не предупреждают проступок. Принимаемые без всякого разбора воспитанники приносят с собою очень часто все пороки, которые мы встречаем в молодых людях, в праздности вскормленных в кругу своих дворовых людей, у коих они уже успели все перенять, и передают их всем своим товарищам. Таким образом, ежедневно, в продолжение нескольких десятков лет, собираются пороки, пока они не сольются в одно целое и составят род обычая, закона, освященного временем (всегда сильною причиною) и общим примером. Тогда уже ничто не может помочь, никакие меры — исправить такое заведение… К тому же причины зла основаны на природе вещей: возьмите несколько человек со всех концов земли, всех степеней образованности, всех исповеданий веры, исключите их из остального мира, подчинив одному образу жизни. Что выйдет? Одинаковые занятия, одинаковая цель жизни, радости, печали и вообще все, что они будут чувствовать, касающееся их всех, а не одного из них, даст им всем одну отличительную черту, один характер, общий всем, но составленный из личности каждого (таково было начало каждой народности). И не будет ли этот характер тем хуже, чем порочнее члены, составившие общество?           … совсем не заботятся о том, чтобы приохотить молодых людей к ученью. Отчего те и думают только о том, как бы скорее выйти в офицеры и бросить книги, полагая, что, достигнув эполет, они уже все нужное знают, не подозревая, что по сию пору их только приготовляли к настоящему ученью…».

Можно себе лишь представить, как чувствовал себя восьмилетний мальчик, оторванный от матери, находящийся более чем за тысячу вёрст от дома. Естественно он тосковал о домашней обстановке. Тому есть свидетельство. В воспоминаниях племянницы Шомпулева Елизаветы Алексеевны Ивановой, записанных по рассказам её отца (Алексея Петровича Иванова), служившего тогда в Петербурге находим следующие строки:  «ему (А.П.Иванову) доверяли воспитание молодёжи. … По праздникам к нему приходили кадеты и ученики заведений, которых родители доверили отцу моему. Из числа последних был и кадет Шомпулев, брат будущей жены отца и моей матери, то есть мой дядя».

Сестра Виктора – Екатерина избежала изоляции от родни ради воспитания. Её пригрела двоюродная бабка Мария Фёдоровна Дмитриева (Быкова) – «вдовая и бездетная», которая «не пожелав, чтобы мою единственную сестру, отвозили в Смольный монастырь, куда она была зачислена, взяла ее к себе, оставив ей после смерти этот дом». 

 

Начало службы.

Документов о начале карьеры Виктора Антоновича не сохранилось. Остался лишь рассказ об этом периоде самого автора «Записок».   «В гражданскую службу я вступил 22 июня 1846 года, но ни в канцелярии Саратовского губернатора, где я служил, ни в архиве Губернского правления, по справкам бывшего Губернатора найти этого не могли за уничтожением старых документов по распоряжению правительства».

Виктор служит в уголовной палате канцелярии Губернатора, в 1846-1849 гг., вероятно без жалования и вне штата. «Я был тогда ещё очень молод и перед поступлением в кавказские войска служил чиновником при губернаторе Кожевникове. За уголовным столом вместе со мной, без всякого жалованья, занимались ещё двое молодых дворян-помещиков и трое дворян, не имевших поместий. Последние, продолжая гражданскую службу, дослужились до высших чинов, и один из них, тайный советник, ещё недавно ушёл из К. губернаторов. Мы же, предназначая себя для службы военной, только на всякий случай желали познакомиться с гражданскими делами» – находим мы в очерке «Провинциальные типы сороковых годов». Эта служба дала в дальнейшем материалы для нескольких очерков из «Записок старого помещика».

Кого из родни имел ввиду Шомпулев можно лишь полагать. Но мы уже знаем, что в Саратове по линии отца и деда у него родни не было. У матери к тому времени не было ни родителей, ни братьев, ни сестёр. Остаются две двоюродные бабушки: Мария и Прасковья Фёдоровны, по мужьям Дмитриева и Неклюдова. Дмитриева была бездетна и в то время уже вдова. А вот у Прасковьи было несколько детей: сын Пётр Николаевич и три дочери, по мужьям Хрещатинская, Якубович и Григорьева. Они были и были ближайшими родственниками Анне Степановне Шомпулевой и её соседями по имению в Быковке, где у неё был клочок земли и несколько крепостных.

Была правда ещё одна семья в Саратове, с которой Шомпулевы были близки и вскоре породнились – Ивановы.

 

Сестра Екатерина и Ивановы.

В 1848 г сестра Екатерина выходит замуж за Алексея Петровича Иванова, вернувшимся тогда из Петербурга, где мы его уже видели, как опекуна кадета Шомпулева. В тот год он оставил службу в Петербурге, ради управления родовым имением, находившемся в Слепцовке Аткарского уезда (это произошло после убийства старшего из братьев Ивановых – Григория).

Отношения семей Шомпулевых и Ивановых началась ещё в конце 20-х годов, о чём можно судить по сохранившемуся документу – гарантии, которую давал более обеспеченный Алексей Петрович Антону Ивановичу на выделение казённого земельного участка в оброчное содержание. Есть и другое свидетельство давности отношений этих семей. Со слов матери Елизавета Алексеевна Иванова брака пишет: «Она (Екатерина Шомпулева) любила его уже в 6 лет и не надеялась быть за ним, собиралась уйти в монастырь. Встреча их была романтической». Если верить этому рассказу встреча произошла в 1831 году, когда Алексею Иванову было 20 лет и он был студентом Петербургского …. Очевидно он приезжал на лето в Саратов, где и покорил сердце девочки Кати.

«У Анны Семеновны (Степановны) просил руки её дочери местный богатый помещик Иваницкий (А.П.Иванов), которого та тайно любила. Свадьба Катрин Гиргеевой (Екатерины Шомпулевой) состоялась в конце зимы при роскошной обстановке» – пишет В.А.Шомпулев в автобиографическом очерке «Из прошлого. Быль», в котором, в отличие от остальных его «Записок» имена близких людей и автора изменены.

Молодые поселяются в доме только что умершей М.Ф.Дмитриевой (родной тётки матери Виктора), которая любила свою внучатую племянницу и вписала её в своё завещание. Виктор же по этому завещанию, о котором он рассказывает в очерке «Из прошлого Саратовской губернии», получил семь тысяч рублей. Впоследствии  (в 1893 году) Екатерина Антоновна построила на том же участке новый двухэтажный каменный дом, сохранившийся поныне. Виктор Антонович после разрыва отношений с супругой постоянно проводил зимы во флигеле этого дома. «На днях еду в Саратов и затем на несколько дней в Петербург, откуда возвратясь, коль буду жив, закабалю себя, по обыкновению на всю зиму в четырёх стенах своей квартиры». « Шесть месяцев просидел в четырёх стенах; … и теперь, наконец, вылез на свежий воздух…» – пишет он Галкину-Врасскому.

«Крайний дом (Б.Кострижная, №4) Соборной площади принадлежал моей бабке – Марии Федоровне Дмитриевой, которая принимала горячее участие при постройке собора (Александро-Невского). После же ее смерти улица эта называлась Дворянской, и наконец впоследствии, не знаю по чьей инициативе, ей дано глупейшее название Большой Кострижной».

Дружба  между семьями Ивановых и Шомпулева прошла через поколения и сохранилась до последних дней Виктора Антоновича. В доме сестры на Большой Кострижной он скончался, и вещи Виктора Антоновича в музей СУАК, вскоре после его кончины передали ни его дети, а  родной племянник Дмитрий Алексеевич Иванов.

 

Военная служба. Кавказ.

Как и многие русские дворяне, Виктор Антонович прошёл через военную службу на Кавказе, где в течение многих лет шла, то разгораясь, то затухая война с чеченцами, возглавляемых Шамилём. Как и его современники Шомпулев описывает пережитые события в романтическом духе. Более того, мы можем найти поразительную перекличку с рассказами о тех же событиях наших великих соотечественников – Лермонтова и Толстого.

Напомним, портрет Грушницкого, написанный Лермонтовым в «Герое нашего времени»:

«Он был ра­нен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня.

Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, но­сит, по особенному роду франтовства, толстую солдат­скую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. …ему едва ли два­дцать один год … слывет отличным храб­рецом; я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза…

Приезд его на Кавказ — следствие его роман­тического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что…».

Прочитав далее автобиографические рассказы Шомпулева, читатель сможет увидеть поразительное сходство его героя с Грушницким. Он так же ранен в ногу и отдыхает на водах, носит солдатскую шинель и георгиевский крестик, так же оставил в Саратове некую девушку, которую он зашифровал в своем рассказе, как Катеньку Яковлеву.

А чего стоит эпизод о чеченской девушке Хейкла из очерка «Быль. Из прошлого», ведущей себя столь похоже с лермонтовской Бэлой?

Рассказ же о жизни в казачьей станице удивительно напоминает жизнь Оленина из «Казаков» Толстого. Это и бытовая сторона:

«Оленину, который уже три месяца как был зачислен юнкером в … полк, была отведена квартира в од­ним из лучших домом в станице, у хорунжего …» .

Похожи и взаимоотношения с сослуживцами во время жизни в станице: «С начальством и товарищами он имел мало дела. Положение богатого юн­кера на Кавказе особенно выгодно в этом отношении. На работы и на учение его не посылали».

Оленин, как и Шомпулев видел «как каждый юнкер или офицер в крепости регулярно пьет портер, играет в штосе, толкует о наградах за экспедиции … в станице регулярно пьет с хозяевами чихирь, угощает девок закус­ками и медом, волочится за казачками, в которых влюб­ляется; иногда и женится…».

Воинские подвиги были, очевидно, у всех молодых офицеров похожи: «Набег продолжался четыре дня. Начальник предложил остаться в штабе. Оленин отказался. Он не мог жить без своей станицы и просился домой. За набег ему навесили солдатский крест, которого он так желал …

За экспедицию он был представлен в офицеры, а до того времени оставляли его в покое…».

Но вернёмся к биографии нашего героя. В 1849 году девятнадцатилетний Виктор отправляется на Кавказ. Прощание проходило в доме Ивановых и в своих воспоминаниях Шомпулев пишет о прощании с матерью и хозяевами дома. Отметим, что у Алексея Иванова была жива мать, и было 10 братьев и сестёр, каждый из которых к тому времени имел свою семью.

Согласно формулярного списка, с 19 марта он зачислен юнкером с выслугою 3-х месяцев за рядового в Егерский, генерал-адъютанта князя Воронцова, более известный как Куринский, полк.

Описание первых дней пребывания во Владикавказе также удивительно похоже на таковые других мемуаристов того же времени. Приведём цитату из книги офицера генштаба тех лет Ольшевского: «… во Владикавказе остановился в единственной, можно сказать, в то время порядочной гостинице Лебедева. Здесь же был клуб, где про­водило время за картами и в танцах небольшое владикавказс­кое военное общество.…Не побывать у Опочинина…, значило навлечь его неудовольствие; да после этого не кажись на прекрасные глаза его жены Бабале, которая хотя и доживала третий десяток, но в обожателях недостатка не имела». Не исключено Шомпулев и Ольшевский сидели там на одном диване.

Далее Шомпулев поселяется в месте дислокации полка «в крепости Воздвиженской, расположенной на левом фланге Кавказа, в 30-ти верстах впереди крепости Грозной. Воздвиженская была расположена близ Аргунского ущелья на крутом берегу реки Аргуна. Девственные леса Кавказа, окружавшие с двух сторон Воздвиженскую, давали возможность горцам обстреливать, в ночное время, эту крепость и в особенности с противоположного берега Аргуна …». Здесь по роду службы ему «приходилось участвовать в конвоировании больших обозов во время оказии из Вождвиженской в Грозную, а также в прикрытии рабочих во время фуражировок и заготовки дров для нужд крепости. Командировки эти весьма редко обходились без перестрелки с неприятелем».

В первый год службы Шомпулева Куринским полком в составе левого фланга Кавказской армии « были предприняты две экспедиции против горцев. Первая из них при р. Нефтянке, с мая продолжалась около полутора месяца. Вто

Просмотров:

Саратовский дворянин на Кавказе. Герой того времени.

Кумаков А.В. Герой своего времени (Русский дворянин на Кавказе)//Военно-исторические исследования в Поволжье. Саратов. 2008. Вып. 8. С. 151-159.

Известный общественный деятель Саратовской губернии Виктор Антонович Шомпулев, прослуживший отечеству на разных должностях свыше пятидесяти лет, неизменно представлялся поручиком в отставке и с гордостью носил свой солдатский георгиевский крест. Должность губернского предводителя дворянства позволяла ему в своё время получить ранг статского советника, в соответствии с которым он и получил орден св. Владимира 3-й степени. Но Шомпулев всю жизнь оставался младшим офицером, подчёркивая свою причастность к ратным делам.

Родившись в дворянской семье, Виктор Антонович знал, что его отец, деды и прадеды прошли через воинскую службу и участвовали в делах. Дед его по отцовской линии был венгерским гусаром, принявшим российское подданство, а дед по матери – офицер Ладожского полка, бывший несколько лет адъютантом Суворова. Отец участвовал в Отечественной войне 1812 года. Умер, исполняя должность начальника губернской жандармской команды, во время холеры в 1830 году.

Мать Виктора, овдовев в 27 лет, нужды не испытывала, поскольку имела за мужа полный пансион, а от родителей  – несколько крепостных и небольшое имение под Саратовом. Однако, дать сыну образование за казённый счёт посчитала нужным.

Сначала семилетний Витя, как сирота офицера, был на три года определён в Александровский корпус для малолетних сирот в Царском Селе. Это учебное заведение было создано для подго­товки к поступлению в кадетские корпуса сыновей офицеров, погибших на службе. А в 1840-м году он был переведён в Павловский кадетский корпус, образованный в 1829 году из императорского во­енно-сиротского дома. В корпусе он был на хорошем счету и неоднократно подходил в качестве ординарца к императору Николаю I и великому князю Михаилу Павловичу, что, несомненно, укрепило в мальчике монархические чувства. Однако, Виктор Антонович пробыл в корпусе только шесть лет, закончив два курса: приготовительный (1 год) и общий (5 лет). Заболев пневмонией, он оставил корпус и вернулся в Саратов, где около двух лет прослужил вне штата (без жалования) в канцелярии губернатора Кожевникова. Впоследствии, в своих формулярах он пишет, что получил домашнее образование, избегая упоминания о неоконченном образовании.

В начале января 1849 года восемнадцатилетний Виктор отправляется на Кавказ. Провожали юношу из дома его старшей сестры (Большая Кострижная, 4), получившей его год назад по наследству от своей двоюродной бабки – Марии Фёдоровны Дмитриевой. Анна Викторовна только что выгодно вышла замуж за единственного наследника обширного имения в селе Слепцовка Аткарского уезда – Алексея Петровича Иванова. Не исключено, что близкое знакомство последнего с кавказским героем Николаем Павловичем Слепцовым подвинуло Виктора пойти служить именно на Кавказ.

Для дальней поездки был нанят дормез (повозка, позволявшая ехать лёжа на перине или тюфяке), запряженный четвкой почтовых лошадей.  На козлах, помимо ямщика ехал крепостной дядька – лакей, который сопровождал Виктора во время всей его службы на Кавказе.

Дорога до Владикавказа заняла три недели безостановочной езды. Приехав, Виктор Антонович остановился в единственной в городе гостинице Лебедева. Здесь же был клуб, где местное общество про­водило время за картами и танцами. Юноша сделал визиты нескольким военноначальникам, и, познакомившись, стал у них бывать. Особенно он сблизился с начальником Владикавказского военного округа генерал-майором Ильинским, у которого Шомпулев регулярно обедал до определения в воинскую часть. Не менее тесно он сошёлся с семьей командира артиллерийской батареи Алексея Петровича Опочинина, который был женат на княжне Варваре Яковлевне Орбе­лиани. По его воспоминаниям, Виктор Антонович посещал эти два семейства поочередно.

В дом Опочинина гостей влекло общество его жены, которая, по словам Шомпулева, была до крайности интересной, и двух сестёр последней. По словам дивизионного квартирмейстера Ольшевского (оставившего мемуары о тех же событиях, что и Шомпулев): «не побывать у Опочинина…, значило навлечь его неудовольствие; да после этого не кажись на прекрасные глаза его жены Бабале, которая хотя и доживала третий десяток, но в обожателях недостатка не имела».

Шомпулев описывает характерный эпизод из офицерской жизни, связанный с командиром Кабардинского полка полковником князем Барятинским, известным щеголем, носившим лаковые штиблеты и воротнички снежной белизны. Во время одного из обедов Барятянский попросил Бабалю снять с ножки башмачок, и выпил из него шампанское за здоровье хозяйки. Примеру князя последовали все офицеры, и туфелька обошла весь стол.

Шомпулев провел во Владикавказе более месяца и сделался своим, как в семействе Опочининых, так и Ильинского, которые предлагали ему поступить к ним на военную службу и в дальнейшем навещали юношу в его части.

Однако, Виктор Антонович с 19 марта  вступает в Егерский, генерал-адъютанта князя Воронцова, более известный как Куринский, полк, входивший в состав 20-й пехотной дивизии. Службу он начал юнкером, с выслугою 3-х месяцев за рядового. Однако, будучи рядовым, Шомпулев прожил в казармах всего месяц, после чего ротный командир разрешил перейти ему на квартиру в отдельную избу, где Виктор жил в дальнейшем со своим крепостным лакеем.

Полк размещался в крепости Воздвиженской, расположенной на левом фланге Кавказа, в 30-ти верстах от крепости Грозной. Воздвиженская была расположена вблизи Аргунского ущелья и регулярно подвергалась обстрелам чеченцами с противоположного берега реки Аргун.

В гарнизоне кроме куринцев и подвижной артиллерии, входили: ракетная команда, взвод саперов и две-три сотни донских казаков. Один из батальонов занимал построенное в 1847 году, в 14 верстах от Воздвиженской, укрепление Урус-Мартанка. Штатских на передовой линии в то время практически не было. Единственным развлечением, у офицеров была игра в карты.

Особым событием для гарнизона был приезд казачек Терской линии. Особенно, восхищала молодых офицерови Виктора Антоновича в том числе Дунька Догадиха. Последней даже однажды устроили факельное шествие, нося ее с песнями на носилках по крепости. Эта красавица очаровала в своё время военного министра графа Александра Ивановича Чернышова, а так же Лермонтова, написавшего якобы после знакомства с ней «Казачью колыбельную», и художника князя Гагарина.

Гарнизон еженедельно участвовал в конвоировании обозов в Грозную. Кроме того, прикрывал рабочих во время сенокоса и заготовки дров для нужд крепости. Конвои весьма редко обходились без перестрелки с неприятелем, особенно при движении колонны через Ханкальское ущелье. Горцы безнаказанно с высоты гор обстреливали колонну пушечными снарядами, тогда как войска, лишены были возможности отвечать им тем же. В ответ, куринцы образовали команду, вооружённую двуствольными ружьями с откидными штыками, которая в ночное время в засадах на лесных дорогах истребляла «шайки немирных горцев».

Командиром Куринского полка в то время был генерал-майор, барон Пётр Петрович Меллер-Закомельский. По словам Шомпулева в полку его не любили. Барон беззастенчиво пользовался правом, предоставленным офицерам, брать солдат для заготовки фуража, оплачивая каждому по пяти копеек в день и по две чарки водки. Под предлогом заготовки войскам, он продавал казне по несколько десятков тысяч пудов сена. При этом помимо денег получал еще и благодарность от начальства.

Набеги на ближайшие немирные аулы делались гарнизоном сравнительно редко, и всегда без особых потерь убитыми и раненными. Вылазки эти производились преимущественно тогда, когда чеченцы, уходили в набеги в другие местности, о чем в крепости узнавали за деньги лазутчиков из местных жителей. Набеги проводились для угона скота для питания войск, и истребления аулов, которые после этого обычно поселялись около русских крепостей.

«Ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские погоны … мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, горцы не выдерживают штыков и в плен не сдаются …».

В середине лета 1949 года в Куринскому полку проводил инспекторский смотр генерал Петр Петрович Несте­ров. Основное внимание генерал обращал на одежду, пищу и размещение войск. На смотре он даже не захотел посмотреть полк в церемониальном марше. Но вызвал от каждой роты по несколько солдат и всех юнкеров и осмотрел их нижнюю одежду. Все юнкера оказались в тонком цветном белье, кроме Шомпулева, у которого оно было такое же, как у солдат и на ногах были портянки. Виктор Антонович также не носил тонкого мундира, хотя под солдатским сукном его одежды была подшита шелковая подкладка. Это обратило на него внимание, и в следующую экспедицию Виктору было разрешено жить в палате с батальонным адъютантом.

В 1849 году Шомпулев участвовал в двух экспедициях против горцев. Первая из них в мае – июне проходила на реке Нефтянке. Отрядом командовал полковник Суслов. В результате этой операции была построена укрепленная башня в нескольких верстах от Грозной. Горцы, как и всегда, мешали работам, обстреливая лагерь из орудий. В свою очередь, получив сведения об отсутствии в ближайшем немирном ауле горцев, Суслов предпринял ответный набег, в котором пришлось участвовать и Шомпулеву.

В составе отряда, участвовавшего в этом набеге, была рота пехоты, сотня казаков и два орудия. Отряд на рассвете перешёл в брод речку Шавдонку и прикрывал мост, который наводили саперы для перехода кавалерии и артиллерии. После этого казаки во главе с Сусловым быстро направились к аулу, близь которого паслось неприятельское стадо рогатого скота. Однако, горцы, под началом известного чеченского наиба Талгика, заметила конницу. Казакам пришлось вступить в перестрелку с горцами и ограничиться только угоном скота. Когда началась обратная переправа с артиллерией через мост, прикрытие его легло на роту, в которой находился Шомпулев. Натиск горцев был настолько силен, что рота должна была залечь в канаву, чтобы дать возможность, с другой  стороны  реки, через их головы, обстрелять неприятеля картечью. После разборки моста рота стала переходить в брод эту топкую речонку. Артиллерия уже была лишена возможности сдерживать горцев, которые спешились и вступили в рукопашный бой. Схватка была отчаянная и продолжалась лишь несколько минут, но потери с обеих сторон убитыми и раненными были значительны. Ротный командир был убит, а в числе тяжело раненых оказались офицеры и почти все унтер-офицеры этой роты. Шомпулев, по его словам, несмотря на контузию в голову, вывел роту, подобрав всех убитых и раненых. Однако, он не получил награды, опять же по его словам только потому, что имел недоброжелательное к себе отношение начальника отряда. Суслову, якобы, не нравилось то, что к юнкеру в лагерь приезжало дамское общество двух его старших начальников.

Вторая, гораздо более значительная, экспедиция, в которой участвовал Шомпулев, проходила под начальством генерала Нестерова и продолжалась с 3-го августа по 25-е октября 1849 г. Во время неё было построено Тепли-Кичинское укрепление по течению реки Сунжи.

Войскам пришлось начать эту экспедицию взятием 3-го августа, с бою участка правого берега реки Сунжи, против возвышенности, на которой был в последствии разбит лагерь и построено укрепление. Заметив стягивание русских войск, горцы устроили на покрытым лесом берегу завал из срубленных деревьев и хвороста и встретили отряд пушечным и ружейным огнём.

Река Сунжа в этом месте была довольно широка, а  брод был выше человеческого пояса. Быстрое течение сильно затрудняло переход под градом неприятельских пуль, с ружьями на плечах и патронташами на шее. Чтобы не быть снесенными водой, солдатам пришлось держаться друг за друга, убитых же при этом, вырывая из рядов, уносило течением реки. Достигнув берега, отряд взял завал в рукопашном бою, привычном, по словам Шомпулева для кавказских войсках.

За участие в этом бою Шомпулев был произведен в офицеры. Но в полк высочайшее утверждение пришло только через несколько месяцев, поскольку представление шло по многочисленным инстанциям. Из полка оно отправлялось к командиру бригады, от него к начальнику дивизии, далее к командующему войсками Кавказской линии, и к главнокомандующему, который в то же время был наместником Кавказа, а затем только уже к Военному Министру, для доклада Государю Императору. Железных дорог и телеграфов тогда еще не было и потому даже для курьера, отправлявшегося в Петербург, путь от Кавказа был длителен.

В январе следующего 1850 года была проведена одна из самых крупных по числу войск зимняя экспедиция в Большой Чечне, под начальством того же генерала Нестерова. Юнкерам, представленным в офицеры, в то время не было обязательным участвовать в экспедициях, поскольку они находились в положении уже не рядовых, но ещё не офицеров. Однако, Шомпулев не остался в крепости, так как в этой экспедиции участвовал  батальон куринцев во главе с Меллер-Закомельским, в который входила рота нашего героя.

Экспедиция эта предназначалась для вырубки Шалинского леса, находившегося в нескольких верстах от Воздвиженской, за рекой Аргун, с целью приближения к резиденции Шамиля – Ведино.

С 1846 года в Чечне возобновилась рубка просек в системати­ческом порядке. Они прокладывались для постоянного сообщения между российскими поселениями. Для этого срубались де­ревья до основания, до корней. В Шалинском лесу нужно было сделать просеку шириной в две-три версты, чтобы защитить проходящие по ней колонны не только от ружейного, но и от прицельного артиллерийского огня. Это был решительный наступательный шаг на Боль­шую Чечню.

В этой, третьей для него, экспедиции Виктор Антонович пробыл в строю всего несколько дней, но в его памяти сохранились некоторые эпизоды из тех дней, поразившие его юношеское воображение.

Например, случай с подпоручиком Андрейченко, вынувшего изо рта убитого сослуживца сигару со словами: «эх, братец, не дали даже докурить такую хорошую сигару». Действие происходило у костра, вокруг которого офицеры читали Лермонтова. Убитого было приказано отнести, и чтение Лермонтова возобновилось.

На пятый день экспедиции 23-го января колонна Куринского полка, возвращаясь к вечеру в лагерь, подверглась сильному преследованию. Горцы, зашли с тыла уже на открытой местности и осыпали отряд градом пуль, а затем, выдвинув в опушку леса свои орудия, продолжали преследовать пушечными выстрелами. Колонна вынуждена была возвратиться и с помощью картечи дать отпор неприятелю, и затем только, начала отступать с сильной перестрелкой, постоянно останавливаясь.

В этот, день, Шомпулев был тяжело ранен в присутствии генерала Нестерова, который, ежедневно посещая работы, а на этот раз, в виду особенно жаркой перестрелки, находился при колонне целый день. Рана Виктора Антоновича оказалась тяжела, и он был отправлен в военный госпиталь в Грозной. Там он провёл двенадцать недель.

Далее военная биография Виктора Антоновича складывается следующим образом. В первых числах мая 1850 г. он оставил Грозненский госпиталь и явился к своему полку в Воздвиженскую, где полковой командир поздравил Шомпулева с наградой. Виктору Антоновичу был пожалован именной солдатский Георгиевский Крест за №8732, который в то время имел только одну степень, с бантовыми украшениями из орденской ленты. Следует упомянуть,  что в очерке по истории Куринского полка указано, что на 1852 год в полку было около тысячи кавалеров этого знака отличия.

Кроме того, Шомпулев получил от генерала Козловского бессрочную командировку для излечения раны на минеральных водах. Виктор Антонович выбрал Михайловский минеральный источник, куда его пригласил начальник Сунженской линии, упомянутый выше, Н.П.Слепцов.

Дорога лежала почтовыми через Владикавказ. Далее, до Сунжи почтового сообщения уже не  было, и поездка производилась по особому открытому листу, при конвое, который давался с казачьих пикетов, расставленных по этому пути. Слепцов поместил Виктора Антоновича с собой в своем небольшом деревянном доме. Николай Павлович был на пятнадцать лет старше Шомпулева и относился, по, всей видимости, к нему по-отечески. Возможно, что это происходило по просьбе матери Виктора Антоновича, хорошо знавшей Слепцова. Раненый юноша стал пользоваться ваннами Михайловского минерального источника, куда ежедневно, за несколько верст ездил в экипаже гостеприимного соотечественника.

Вспомним, портрет Грушницкого из «Героя нашего времени»: «Он был ра­нен пулей в ногу и поехал на воды… Грушницкий – юнкер. Он только год в службе, но­сит, по особенному роду франтовства, толстую солдат­скую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. …ему едва ли два­дцать один год … слывет отличным храб­рецом; я его видел в деле: он машет шашкой, кричит и бросается вперед, зажмурив глаза…

Приезд его на Кавказ – следствие его роман­тического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что…». Практически стопроцентное сходство говорит, скорее всего, о типичности нашего героя в том времени.

Сведенную после ранения ногу Виктора Антоновича подставляли прямо под горячий кран источника, и уже вскоре он почувствовал значительное улучшение. После 60-ти ванн, нога больного совершенно распрямилась, хотя сустав потерял природную подвижность, и нога несколько укоротилась. На всю жизнь Шомпулев лишился возможности свободно ходить без палки.

Осенью 1850 года Слепцов со своим полком провёл операцию по взятию Шалинского окопа – укрепления, сделанного чеченцами на просеке Шалинского леса. Шомпулев сопровождал его в этом походе в составе сотни есаула Малецкого, нарядившись в черкесское платье, которое носили линейные казаки. Но в действиях не участвовал, а являлся, по сути, зрителем. Рассказу об этом походе и о своих отношениях со Слепцовым Виктор Антонович посвятил отдельный очерк.

Из воспоминаний об этом походе он приводит следующий эпизод. После взятия окопа Слепцов обходил роты и благодарил солдат. Вдруг, послышался свист пули и ее удар во что-то мягкое. На вопрос Слепцова, кто ранен, ответа не последовало. «Увидав же, что стоявший около него старый куринский солдат, рядовой Бойко, кончавший 25-летнюю службу на Кавказе придерживает ногу рукой, из-под которой текла кровь, Слепцов обнял его, а солдат, продолжая стоять, только сказал: «не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, в кость не попало, до свадьбы заживет!»,  с этими словами старик упал и был доставлен на перевязочный пункт».

Виктор Антонович приводит также курьезный рассказ о командующем войсками Кавказской линии, генерале Завадовском. Последний, «получая списки представленных к наградам офицеров, и боясь представлять эти большие списки к наместнику Кавказа, якобы имел обыкновение, закрывая глаза, водить по списку карандашом, приговаривая: «везе-не везе, везе – не везе» и т.д., зачеркивая, таким образом, одних и оставляя других. Когда же ему адъютант  докладывал, что из числа зачеркнутых есть некоторые офицеры, которые уже не в первый раз лишаются таким образом наград, то старик на это отвечал: «Ну, як не везе, то уж и не везе!». Впрочем, он отмечает, что этот способ назначения наград не касался  особо отличившихся и раненых, о которых представление делалось особо.

17 января 1851 г. Виктор Антонович был произведен в прапорщики за отличия в делах против горцев. А 13 марта того же года он был отпущен в отпуск с сохранением содержания для излечения контузии в Саратовскую губернию на 5 месяцев и вернулся назад 1 августа того же года.

Между Кизляром и  Астраханью, в Ногайских степях почтовые сообщения производились на волах, при чем ямщики-ногайцы, погоняя волов шли рядом с ними пешком. Расстояние между станциями были до сорока верст, и дорога до Саратова занимала около 20 дней. Таким образом, дома он пробыл чуть больше трёх месяцев с апреля по июль 1851 года.

Отпуск, однако, принес мало пользы для его здоровья. Шомпулев почти не оставлял костылей и он уже подумывал со всем не возвращаться на Кавказ. Но письма Слепцова и полковых товарищей, внушили ему надежду  на возможность поправиться на кавказских минеральных водах.

Интересно отметить, что Виктор Антонович по возвращении в полк получил право иметь в строю ручной костыль, так как без его помощи ходить не мог. Хотя во время набегов и оказии все офицеры пехотных войск Кавказа имели верховых лошадей, продолжение службы для Шомпулева, оказалось затруднительным. Во время первого же набега ему пришлось во время перестрелки, быть долгое время спешенным, и на следующий день, вследствие воспаления ноги он попал в лазарет, где и пролежал две недели.

Осенью 1851 года Виктор Антонович попросил у генерала Нестерова разрешения отвезти в Сунженский казачий полк к Слепцову четыре солдатских Георгия, пожалованных за взятие Шалинского окопа.

Добравшись, до Закан-Юрта Шомпулев узнал, что Слепцов со своим отрядом находится на другой стороне реки Сунжи не более чем в четырех верстах от станицы. Один из офицеров гарнизона, который, бывал часто в соседних немирных аулах и имел там кунаков, взялся провести Виктора Антоновича к Слепцову кратчайшим путем. Этот офицер, поляк по происхождению носил черкесское платье и среди горцев был известен как Султан-Гирей.

Оба молодых человека в черкесских платьях, с бурками на плечах и закутанные башлыками переправились, с наступлением ночи, через Сунжу и поехали лесом, встречая по пути немирных горцев. Дорога в лесу была настолько узка, что приходилось при встрече тем или другим осаживать лошадей в сторону. С горцами Султан-Гирей, как знакомый, здоровался, поднимая руку кверху, и говорил что-то по чеченски. Так они доехали до поля, где на расстоянии не более версты виднелись большие  костры стоянки Слепцова. Султан-Гирей  предупредив, что на этой поляне, быть может, имеется пикет горцев, предложил Шомпулеву скакать через поле во весь опор, успокоив, что в темноте в него не попадут.

Едва Виктор Антонович успел пустить свою лошадь в карьер, как по нему был сделан выстрел, разбудивший лагерь Слепцова. Оттуда навстречу Шомпулеву понеслось двое всадников. В них тот узнал переводчиков Слепцова, которые и проводили к нему «героя». Слепцов, увидев Шомпулева и узнав, что с ним находятся посланные для его казаков ордена, пришел в неописанный гнев, угрожая арестовать, предать суду и даже расстрелять легкомысленного юношу. Вскоре, однако, он, уже смеясь, рассказал обо все этом собравшимся офицерам и, приказав откупорить несколько бутылок портера, угостил всех.

Действия Слепцова в этой местности имели целью замирение горцев и очищение обширной местности по Сунжинской   линии, для свободной обработки полей его казаками. Слепцов, дал горцам аула, подле которого стоял его лагерь, четырехдневный срок для изъявления покорности, если они немедленно не переселятся в глубь Чечни. Шомпулев вспоминает, как при свете костров женщины бегали то и дело в свои сакли, нагружая запряженные арбы пожитками. Часть их погнала уже свой скот в Большую Чечню, а другая в сторону Слепцовского отряда.

В Сунжинской станице Слепцов снова пригласил Шомпулева жить у него. В доме Слепцова за это время перебывало много известных кавказских генералов, большинство которых были сравнительно молоды, и все эти, закаленные в бою генералы, представляли для юноши немалый интерес. Зимой Виктор Антонович со Слепцовым посетил Владикавказ, где побывал на вечере у генерала Ильинского и встретил там своих старых знакомых после двухлетней разлуки.

На Сунже Слепцов,  не один раз приглашал участвовать Шомпулева в охоте на кабанов, разрешая для этого известным своим казакам-охотникам отправляться с ним в отъезд суток на двое. На привале у огня Виктор Антонович слушал рассказы казаков о возникновении Сунженской линии и формировании Сунженского полка. При этом он особенно выделяет рассказы есаула Баскакова. Это описание перекликается с событиями описанными Л.Н.Толстым в повести «Казаки».

По словам есаула полк формировался из разного сброда, стекавшегося из всех местностей России. Тут были донцы, уральцы, астраханцы, оренбургцы, сибиряки, отставные солдаты и пр., поэтому первая горсть казаков была в самом разнообразном одеянии и различным оружием. Все они, конечно, были народ отчаянный, так как оставлять родину и спокойную жизнь для поселения  на Сунже, среди немирных горцев, людям хорошо обеспеченным не было никакого резона. Оружие и одеяние они отбирали у горцев для собственной экипировки. А большая благоустроенная станица этого полка обязана своим процветанием исключительно одному Слепцову, замирившему горцев на всем пространстве Сунженской линии.

Слепцов, несмотря на свою боевую жизнь, был крайне впечатлителен и смерть не только офицеров, но и казаков, его сильно расстраивала, так что после каждого убитого в бою под его начальством он делался молчалив и мрачен, почему и было его всегдашней заботой обставлять свои военные действия с возможно меньшей потерей. При этом семьи убитых он всегда обеспечивал, истратив  большую часть своего состояния на казаков.

Той осенью Шомпулев нанимает по соседству с Сунжей дом у отставного есаула. Днём он часто бывал на охоте на кабанов, а по вечерам начал посещать хороводы, на которые собирались дочери казаков. Там завязался его роман с дочерью хозяина дома, который он снимал. Особенно они сблизились после того как девушке пришлось ухаживать за Виктором Антоновичем после его падения с лошади на охоте. Прикладывая на разбитый бок больного компрессы, и давая по указанию врача лекарства, 15-ти летняя девушка целые ночи просиживала у его изголовья. Тогда Шомпулев узнал, что по достижении её 16 лет обязаны были по письменному условию отдать замуж за сына станичного начальника, с которым по обычаю они в детстве были засватаны, с неустойкой в 500 рублей. Тогда он передал отцу девушки сумму неустойки и на время переговоров с семейством её жениха уехал во Владикавказ. Но не прошло и двух недель после этого, как он получил письмо от сотенного командира о том, что девушка была всё-таки повенчана, хотя и сказала в церкви священнику, что ее замуж отдают насильно. Ему пришлось дать распоряжение своему лакею перевезти вещи в Сунжу.

Шомпулев в этом эпизоде о жизни а в казачьей станице удивительно напоминает Оленина из «Казаков» Толстого. «С начальством и товарищами он (оленин) имел мало дела. Положение богатого юн­кера на Кавказе особенно выгодно в этом отношении. На работы и на учение его не посылали». Оленин, «как каждый юнкер или офицер в крепости… угощает девок закус­ками и медом, волочится за казачками, в которых влюб­ляется; иногда и женится…». Воинские подвиги также были, очевидно, у всех молодых офицеров похожи: «Набег продолжался четыре дня. За него ему навесили солдатский крест, которого он так желал … За экспедицию был представлен в офицеры, а до того времени оставляли его в покое…».

Осенью 1851 года Виктор Антонович начал хлопотать об отставке, до получения которой просил оставить его при казачьем полку. Вместе с казакам и пехотным батальоном Шомпулеву пришлось ещё раз участвовать в набеге на немирный аул.

Ночью отряд обложил аул, и с рассветом в аул был отправлен парламентер с предложением о сдаче. Но парламентёр не вернулся, и со всех сторон высыпали горцы. Началась перестрелка и в ауле солдатам и казакам пришлось сакли брать с боя, так как оставшиеся в них горцы заперли двери и отстреливались из окон. В одной из них, ворвавшиеся казаки увидели в углу присевшего на пятки седого старика горца; он вооруженный молился перед кораном, лежавшим на низеньком столике. Русский воин не решился нарушить этой молитвы, но старик мгновенно вскочил и, сделав выстрел, тяжело ранил одного из солдат. Он, конечно, был убит, но в сенях из открытой западни последовал новый выстрел, которым был убит казак. Его товарищи бросились в сени, откуда затем раздались крики женщины. Подоспевший Шомпулев освободил из их рук молодую черкешенку. Виктору Антоновичу, по его словам, пришлось поместить ее у себя. Слепцов поручил своим переводчикам передать жителям ближайших мирных аулов о желании возвратить девушку её семейству. Многие из мирных черкесов предлагали в этом свои услуги, но она следовать за ними отказалась, боясь попасть им в жены.

Девушка находилась у Шомпулева около трех месяцев, в продолжение которых она научилась немного говорить по-русски и перестала дичиться. Она даже согласилась быть на вечере у Слепцова к удовольствию офицеров. Виктор Антонович к этому дню одел ее в роскошный костюм черкешенки, подарив даже маленький кривой кинжал, который был заткнут у неё за пояс.

Узнав о том, что Шомпулев собирается покинуть, Кавказ девушка стала проситься с ним. Опасаясь перед концом своей службы какой-либо новой неприятности, так как история с дочерью есаула была еще слишком свежа, он решил как можно скорее развязаться с казачьей службой и вскоре отправился в штаб-квартиру Куринского полка.

В день отъезд Шомпулева, она, обвив его ноги руками и не пуская от себя, плакала, как ребенок. Когда же он уехал, она сбежала из станицы в одежде, в которой была взята в плен. Впоследствии Шомпулев узнал, что во время зимней экспедиции в том году при взятии одного из немирных аулов среди убитых горцев нашли вооруженную женщину, которая, по заверению очевидцев была  его пленницей. Но так как тела убитых горцев русскими войсками не подбирались,  это не могло быть проверено.

Вспомним лермонтовского «Кавказца»: «Наконец, он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку … Он мечтает о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту».

В крепости Воздвиженской Шомпулев нашел большие перемены. Командиром Куринского полка назначался, произведенный в полковники, сын наместника Кавказа, Воронцов. Дом, который занимал барон Меллер-Закомельский, реставрировался и большая перед ним площадь превращалась в тенистый парк.

И лишь спустя ещё одну зиму «Вследствие открывшейся раны, признанный врачами не уступающей  врачебным средствам» Высочайшим приказом Императора Николая I, 24 мая 1852 года, Виктор Антонович был уволен от службы с мундиром и полным пенсионом».

 

 

 

Просмотров:

Личные архивы Шомпулева и семьи Ивановых в фондах СУАК.

Кумаков А.В. Личные архивы В.А. Шомпулева и Е.А. Ивановой в ГАСО//Краеведение и архивное дело в провинции: исторический опыт и перспективы развития. Саратов. 2006. С. 162-164.

Как мы знаем, одной из статей пополнения коллекций СУАК были дарения граждан. Помимо предметов, в комиссию поступали и личные архивы известных людей Саратовского края, главным образом её же членов. Среди прочих личных архивов в фонде СУАК хранятся, и документы известного общественного деятеля Виктора Антоновича Шомпулева,  а также некоторых членов его семьи. Судьба этих документов иллюстрирует, как стечение обстоятельств и участие той или иной личности помогло в своё время спасти от забвения уникальные страницы истории.

Не буду пересказывать биографию Виктора Антоновича, который начал службу в 1846 и вышел в отставку в 1902 году, приняв на различных постах губернских и уездных учреждений участие во всех реформах, проходивших в то время в стране. Личность его сегодня интересна, прежде всего, благодаря его подробным воспоминаниям о событиях, в которых он участвовал. Но кроме воспоминаний он оставил после себя большое количество интереснейших документов.

Личный архив Виктора Антоновича дошёл до нас благодаря участию его племянников – Дмитрия и Елизаветы Ивановых, поскольку последние годы свой жизни Виктор Антонович прожил в доме своей сестры  Екатерины Антоновны по мужу Ивановой, умершей за год до него. Это было связано с тем, что Шомпулев уйдя от жены, последние годы жизни прожил в гражданском браке с Александрой Петровной Рентшке ‑ женщиной намного младше себя и к тому же певицей немецкого происхождения, исполнявшей партии на итальянском языке. Отношения Виктора Антоновича с детьми были натянутыми. Кроме того, Шомпулев пережил своего сына, который мог бы быть наследником его имущества и архива в том числе. В результате, после смерти Виктора Антоновича в 1913 году его личные вещи и документы оказались в доме его племянников, которые, к нашему счастью, понимали ценность такого наследства. В том же году Дмитрий Алексеевич  передал в СУАК все награды и большое количество документов своего знаменитого дяди. Последние были систематизированы и обобщены в семь отдельных дел, включивших в себя более ста документов.

Кроме документов о самом Шомпулеве в СУАК попали и документы о его предках по материнской линии. Когда и кем были переданы в комиссию бумаги, являвшиеся семейной реликвией пока неясно. Это документы, связанные со службой деда Виктора Антоновича – Степана Григорьевича Долгово-Сабурова, бывшего в своё время адъютантом А. В. Суворова. А также несколько бумаг конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века об имениях, доставшихся матери Шомпулева от её отца С. Г. Долгово-Сабурова и деда Ф. А. Быкова. Эти документы так же составили несколько дел в фонде СУАК.

Необходимо сказать несколько слов и о семье сестры Шомпулева – Ивановых. Это была высококультурная семья, с хорошим достатком. Со своим шурином Алексеем Петровичем Ивановым, несмотря на большую разницу в возрасте, Виктор Антонович имел долгие и близкие отношения.  Алексей Петрович был младшим сыном в большой семье Петра Ивановича Иванова, который приехал в Саратов в конце восемнадцатого века полковником в отставке, получил здесь 3000 десятин в Аткарском уезде. Поступив на службу по соляной части, он дослужился до должности советника соляной конторы. О материальных выгодах, приносимых этой должностью, можно догадываться по биографиям сослуживцев Петра Ивановича – Устинова и Панчулидзева. Иванов был известен в Саратове роскошным образом жизни. Он построил в 1811 году один из богатейших домов в городе, в котором в 1837 останавливался цесаревич Александр. Пётр Иванович скончался в 1820 году и о его жизни, к сожалению, известно немного.

Алексей Петрович в возрасте семи лет уехал в Петербург, где получил сначала среднее, а потом и высшее образование. Там же он начал службу и прожил в столице в общей сложности двадцать восемь лет. Став в 1849 году единственным наследником отцовского имения, вернулся в Саратов и женился на Екатерине Антоновне Шомпулевой.

Вместе с имением к нему перешли и все документы о земле, полученной отцом по высочайшим рескриптам, и о крестьянах в разное время приобретённых родителем.

Алексей Петрович скончался в конце 80-х годов, и Екатерина Антоновна с тремя детьми стала наследницей всего имущества и личного архива покойного. Единственный сын Дмитрий Алексеевич по совету своего дяди  В.А.Шомпулева занялся общественной деятельностью, и вершиной его карьеры стало участие в третьей государственной думе депутатом от Саратовской губернии. Старшая дочь Анна вышла замуж и жила в семейных заботах. А вот младшая – Елизавета Алексеевна, прожила сложную и богатую событиями жизнь, в течение которой, будучи одинокой, имела обширную переписку, вела дневники и бережно сохраняла документы о памятных ей событиях.

После смерти Дмитрия Алексеевича в 1922 году в доме Ивановых на правах уже квартиросъёмщика осталась одна Елизавета Алексеевна, которую новые власти не тронули. Таким образом, все документы семьи Ивановых оказались в комнате Елизаветы Алексеевны, которая скончалась в 1929 году. Из бумаг, оставшихся после её смерти и было сформировано двадцать ёмких дел, которые были систематизированы в 1984 году О.Б.Киселёвой. Дела очень ёмкие и изобилуют подробностями из жизни Елизаветы Алексеевны и её окружения.

Очевидно, что судьба личных архивов Шомпулева и Ивановых определилась по двум причинам: во-первых, отсутствием прямых наследников сохранившихся документов; во-вторых, ответственным отношением родственников к этим документам.

Отметим, что в фонды СУАК не попали документы, связанные с семьёй жены Шомпулева, хотя её племянник Михаил Викторович Готовицкий был членом-учредителем Архивной комиссии.  Скорее всего, это связано с тем, что к 1917 году в семье Готовицких здравствовало много представителей в зрелом возрасте. Судьба самого Михаила Викторовича неясна. Он, имея в Саратове прекрасный особняк и обширное имение в Камышинском уезде, имел мало шансов на благосклонность Советской власти. А вот его сын Николай Михайлович с фронта первой мировой войны попал в ряды Красной армии и сделал успешную карьеру, став у истоков организации военной разведки Красной армии. Он имел прямые контакты с Лениным и Троцким и вряд ли был заинтересован в обнародовании своего происхождения.

Близкие отношения у Шомпулевой были и с её младшим братом Хрисанфом Михайловичем который, в 1919 году, как бывший полицмейстер  Саратова, был вместе со своими двумя сыновьями арестован. Младший – Константин был расстрелян как заложник, а средний – Михаил, используя свои связи, наработанные за долгие годы общественной деятельности смог продлить свою жизнь только до 1937 года. Сомнительно, чтобы эти люди заботились о сохранности своих архивов, которые с первых дней советской власти изучались сотрудниками ЧК.

Супруга Шомпулева была близка с двумя известными в Саратове семьями, с которыми находилась в двоюродной степени родства: Тюльпиных и Образцовых.

Дядя Шомпулевой – Пётр Фёдорович Тюльпин умер задолго до основания СУАК. Он имел несколько детей, и из бумаг его семьи сохранилась лишь малая толика благодаря Адольфу Андреевичу Тилло, который был женат на внучке последнего Аглаиде Тюльпиной.

В семье Образцовых, так же было несколько наследников. Часть архива если он и был (Хрисанф Иванович умер в 1847 году), очевидно, осталась у супруги Хрисанфа Петровича Образцова, умершего в 1909 году, которая дожила до 1917 года. Следов этих документов в коллекции СУАК не имеется.

Анализируя результаты поисков личных архивов родственников В.А.Шомпулева можно сделать некоторые обобщения. Первое – вероятность попадания домашних архивов известных личностей в СУАК до 1917 года, определялась более всего наличием, вернее отсутствием прямых наследников, а так же пониманием родственниками исторической значимости таких собраний документов. Второе – после 1917 года вероятность сохранности домашних архивов, которые являлись, по сути, компроматом на их хранителей, падала с каждым годом новой власти. Поэтому наличие в фонде СУАК личных архивов подобных, оставшегося от Е.А.Ивановой, большая удача для историков.

В заключение хочется отдать дань уважения тем архивным работникам, которые в конце 20-х годов прошлого века взяли на себя смелость принять архив Елизаветы Ивановой, содержавший массу документов о бытовых подробностях из жизни тех слоёв населения, которые были признаны классовыми врагами существовавшему тогда строю.

 

Просмотров:

Сигары и шоколад для русского полковника в австрийском плену

Кумаков А.В. Сигары и шоколад для русского полковника в австрийском плену//Первая мировая война: поиски новых подходов к исследованию, приглашение к диалогу. Доклады Академии военных наук. Саратов. 2006. № 5 (23). С. 204-207.

В апреле 1915 года в Заднестровье на поля Юго-Западного фронта российской армии из Маньчжурии были переброшены Заамурские полки. Летом следующего года они приняли участие в наступлении, известном всему миру, как брусиловский прорыв. 28 июля 1916 года в первый день третьей волны этого наступления во время конной атаки был ранен и остался на территории противника подполковник 2-го Заамурского конного полка Лев Васильевич Скопин. С этого дня он разделил участь 2 200 000 наших соотечественников, находившихся к тому времени в плену на территории Австро-Венгрии и Германии.

Лев Васильевич не имел семьи, и в России у него было всего два близких человека: некто Михаил Аркадиевич Полумордвинов, служивший в Томске в Управлении Земледелия, и уроженка Саратова – Елизавета Алексеевна Иванова, с которой у Скопина на протяжении 15 лет длился роман. Тогда ей было уже 52 года. Она принадлежала к старинному дворянскому роду, некогда богатому, но обедневшему после реформы 1861 г. Её дед построил в 1811 году в центре Саратова особняк, в котором ныне находится Государственный банк. Дом её отца, который она унаследовала вместе с сестрой, также сохранился (Б. Кострижная, 4). Личная жизнь Елизаветы Алексеевны по ряду причин не сложилась. В зрелом возрасте она многие годы служила сестрой милосердия в госпиталях и лазаретах на полях Русско-японской и Первой мировой войны. В её дневнике за 1905 год находим такую запись: «Объявление войны застало меня в Саратове. Через неделю я уже ехала доброволкой в Порт-Артур».  А с 1914 года она медсестра лазарета №4 Саратовского дворянства в Румынии (располагался в Радоме, Кильцах, Плавно, Борках).

Достаток Ивановой был крайне скромен, но она имела высокопоставленных родственников, что позволяло ей в своё время способствовать военной карьере Скопина. Лев Васильевич был на 16 лет моложе Елизаветы Алексеевны, и его отношение к ней, очевидно, не было бескорыстным. Но во все трудные моменты его жизни именно эта женщина оказывалась рядом. Она бережно хранила всё, что было связано со Скопиным, и благодаря этому мы сегодня можем восстановить эпизод из жизни этих людей времён Первой мировой войны.

Когда Елизавета Алексеевна потеряла связь с Львом Васильевичем, мы точно не знаем, но, уже 16 августа Елена Алексеевна разослала телеграммами запросы в Петроград и штаб армии в Киев. Вскоре на её саратовский адрес стали телеграммами же приходить ответы из инстанций.

Первая из них пришла 21 августа из Кореиза за подписью Орбелиани: «Справки наводятся. Как только получатся сведения, сообщу, Орбелиани».

Джамбакуриан-Орбелиани Дмитрий Иванович – князь, полковник Кавалергардского полка – был адъютантом великого князя Александра Михайловича (шурина и друга Николая II), служившего в штабе Юго-Западного фронта. Дочь великого князя жила в то время в Крыму, в местечке Кореиз. Неясно, каким образом Елизавета Алексеевна смогла обратиться к столь высокопоставленным особам, но именно на этот запрос быстрее всех получен ответ, и это понятно.

Через два дня Орбелиани прислал следующее сообщение: «Подполковник Скопин при осмотре места конной атаки не был найден … среди пленных у австрийцев не зарегистрирован, по мнению начальника дивизии может быть ещё не успел зарегистрироваться … среди похороненных германцами его останки не обнаружены».

Лишь двумя днями позднее Справочное бюро армии уведомило, «что сведений о подполковнике Скопине до настоящего времени не поступало; по сведениям же Генерального штаба (Русский Инвалид №207-16г) подполковник Лев Васильевич Скопин (военная часть не указана) ранен и пропал без вести. Телеграмма Ваша вместе с сим переправлена в Центральное Справочное бюро о военнопленных (Петроград, Инженерная ул., д.4).

И только 29-го августа из штаба 9 армии была выслана копия ответа на запрос о подполковнике Скопине. Некто Рогов сообщает капитану Акитиевскому: «Думаю, что не успели ещё зарегистрировать … Видел после второй атаки раненым за проволочным заграждением. Достать в тот день и ночь нельзя было».

Ответ из Петрограда из Центрального справочного бюро пришёл ещё позднее – 8 сентября: «Сведений о подполковнике 2 заамурского конного полка Льве Скопине не имеется. Заведующий бюро генерал лейтенант Очинников».

И только Русский комитет в Стокгольме ответил на запрос Ивановой, «что Скопин Лев Васильевич подполковник 2 Заамурского полка (род.1878 в Харбине) находится в лагере Контермезо у Эстергома (Венгрия)».

Уже 11 сентября из Саратова в Эстергом летит первая телеграмма от  Елизаветы Алексеевны. Она покидает Саратов и, судя по адресам корреспонденции, приезжает сначала в Петроград и живёт у неких Никитиных.

А в ноябре она уже работает медсестрой в госпитале св. Евгении в Орше. С декабря  Елизавета Алексеевна активно начинает помогать своему возлюбленному. Сначала она отправляет через Шведский Красный Крест в Стокгольме 100 рублей, которые для неё были очень значительной суммой. Но получает вскоре телеграмму: «Вещи не покупайте, денег больше 50 руб. не посылайте. Полк пусть не посылает денег. Подробности письмом».

Сохранилась телеграмма, полученная 21 декабря в Орше от Полумордвинова: «Левушкины вещи здесь.  Сегодня выслал частью Никитиной деньги. Триста вам телеграфом». Неделю спустя Михаил Аркадиевич выслал ей для пересылки в лагерь военнопленных вещи Льва Васильевича.

Ещё одна посылка от Полумордвинова ушла 31 декабря на адрес Никитиной: «Глубокоуважаемая Маргарита Петровна! Посылаю тёплые вещи подполковнику Скопину для переотправки в Венгрию в Esztergom. Елизавету Алексеевну  уведомим об этом по телеграфу. Думаю, что она приедет сама. Глубоко извиняюсь за беспокойство».

Лишь 15 февраля 1917 года Елизавете Алексеевне приходит открытка от Льва Васильевича на адрес Никитиной в Петроград. «Дорогой друг! Зачем написала мне про каких-то друзей, что они мне всё сделают, тогда как я сегодня получил первые деньги (полтора месяца спустя после отправки – прим.авт), причём отправителем их указана ты. Кроме того, получил я вчера от Мих. Арк. Письмо, что он все вещи отправляет через тебя. Ужасно жаль, что дня три назад послал тебе письмо с воплями, прошу его не считать. Крепко тебя обнимаю за все твои хлопоты обо мне и прошу меня извинить, что многим тебя утрудил. Целую тебя крепко и Маргарите Петровне ручку, а Ивану Фёдоровичу привет. Твой Лёва».

Очевидно, открытка находит Елизавету Алексеевну, работающую в прифронтовом госпитале не сразу. Но уже 25 февраля из Орши в Эстергом уходит новая посылка Скопину. Ещё месяц спустя Лев Васильевич получает от Елизаветы Алексеевны очередное письмо.

Отправка посылок на другую сторону фронта была не так проста, и Елизавета Алексеевна активно ищет возможности помогать любимому. В её архиве сохранились бланки Отдела о военнопленных при Петроградском Областном Комитете Всероссийского Союза Городов (Б. Конюшенная, 12). Заполнив напечатанное телеграфным способом заявление с текстом: «Прошу отдел послать из Голландии посылку …», указав, кому и подчеркнув в перечне наименование товаров первой необходимости желаемые и в каком количестве (цена обозначена в бланке), вы при наличии оплаты получали гарантию доставки вашей посылки. (Всероссийский Союз городов был основан в Москве на съезде городских голов в августе 1914 года для работы по помощи раненым воинам, русским военнопленным, семьям призванных в армию, а также по снабжению и снаряжению армии. В 1915 объединился с Всероссийским земским союзом. Существовали уездные, губернские, фронтовые и областные комитеты этих организаций).

Первая посылка через эту организацию на сумму 30 рублей 90 копеек ушла 21 марта.

24 марта из Петрограда от Комитета Помощи Военнопленным старшей сестре 4-го госпиталя общества св. Евгении Е.А.Ивановой в Оршу Могилёвской губернии  приходит следующее письмо, свидетельствующее о том, что она беспокоилась о судьбе своих отправлений.  «Милостивая Государыня! При сём препровождаю лично подписанную квитанцию в получении г-ном полковником Л.Скопиным, высланных Вами 100 руб. Получение сей квитанции просим нам подтвердить обратной почтой в Представительство Шведского Красного Креста».

15 апреля 1917 года через Всероссийский Союз Городов Елизавета Алексеевна делает заказ вещей и продуктов Скопину уже через Англию на сумму 74 рубля 50 копеек.

6 мая из лагеря в городке Kleinmunchen  в Петроград опять на адрес Никитиных для Елизаветы Алексеевны Ивановой приходит открытка.

«Дорогой мой Друг! О том, что я переведён в другой лагерь, ты  по всей вероятности уже знаешь, т.к. я Тебе послал об этом телеграмму. Большое, большое тебе спасибо за все заботы обо мне, не сердись, что я наделал Тебе столько хлопот. Надо полагать, что связь моя с Вами уже установилась прочно – я уже получил деньги не только от тебя, но из полка. Посылки твои я получил две: тужурку, рейтузы, фуфайку, бельё и кое-какую мелочь… Письма от Тебя получаются, за что тоже большое спасибо… Здоровье моё так себе ни шатко, ни валко, крупных дефектов нет, а так что-то, то побаливает, то поскрипывает, мало крови, ибо много её выпустили, а главное зря. Получил от Тебя телеграмму, что произведён в полковники. Правда ли это? Целую тебя крепко и также благодарю за все твой Л.С.».

На следующий день Лев Васильевич высылает ещё одну открытку: «Дорогой мой Друг! … Ранен я не в руку, а в правую сторону груди. Пуля вошла над соском и вышла внизу лопатки. Система рычагов руки нарушилась, рука плохо действует и часто немеет. Лёгкое, по всей видимости, зарубцевалось, ибо врачи, слушая ничего не находят. Не знаешь ли ты, когда эта “danse macabre” (пляска смерти – франц.) кончится? А так же не знаешь ли ты, что я буду делать, когда вернусь домой? За ранами, болезнями и … и в общем, во всяком случае я служить буду не в состоянии. Не возьмёшь ли ты меня к себе дворником, но с условием не колоть дрова и не носить воды – раны не позволяют. Улицы же мести могу бесподобно. А может быть какая-нибудь и повыше найдётся должность, например, швейцара – приму с восторгом. Кое-какие данные на это имею: три-четыре медали, кое-какие ордена, также даю слово отпустить бороду. Большое тебе спасибо за твои обо мне хлопоты, крепко, крепко тебя целую и прошу не забывать преданного тебе Л.С.». С таким настроением полковник русской армии воспринял известия о революционных событиях на родине. Видно, что он не был идеалистом.

16 мая Елизавета Алексеевна делает перевод ещё на 100 руб. В свою очередь деньгами ей помогает Полумордвинов, так как такие расходы ей попросту не по плечу. «Извините, что задержал отсылку денег, но не было возможности проехать в город из-за распутицы. Дружеский привет. Искренне уважающий вас М. Полумордвинов».

В личном архиве Елизаветы Алексеевны среди квитанций о посылках и переводах Скопину лежит и вырезка из газеты:

Воззвание к женщинам.

Кружок приемных матерей русских военнопленных в Германии и Австрии, обращается с горячим призывом к русским женщинам, придти на помощь нашим военным в плену.

       Нужда велика безмерно и помощь нужна беспрестанно. Одна посылка в месяц (отправление которой берет на себя союз городов и американское бюро ул.Гоголя, 19) стоимостью в 3 и 5 рублей, каждая из вас может поддержать жизнь военнопленных.

       Кружок завален письмами солдат и офицеров с просьбой о присылке съестные припасы, но за недостатком средств удовлетворить просьбы удается лишь в минимальном количестве. Во всех письмах полная надежда на то, что русские матери не забудут своих сыновей, голодных и одиноких во вражеской стране.

       Не обманем же эти надежды, все дружно придём им на помощь.

И рядом квитанция Саратовской Городской Общественной управы и Городского комитета помощи русским военнопленным: «Принято от Ивановой для оказания помощи русским военнопленным в Австрии и Германии». Даты к сожалению нет. Но в любом случае это характерный штрих к портрету Ивановой.

В конце мая она вновь посылает с помощью Всероссийского Союза Городов посылку через Англию. Отдел по военнопленным при Петроградском Областном Комитете, находящийся по адресу: Миллионная, 34, берётся переправить для Скопина 2 посылки общей стоимостью 9 рублей. Об отправке посылки она сообщает Льву Васильевичу телеграммой.

В тот же день 19 мая, она получает уведомление о получении Скопиным 50 рублей (конвертированных в 71 франк 50 грошей) через Швейцарский банк в городе Невшатель. Уведомление подписано председательницей Русского Отдела М. Кокорда-Николенко.

В июле она отправляет посылку через Копенгаген, воспользовавшись услугами правительственного Комитета помощи военнопленным, который выдаёт ей квитанцию в получении денег. Об этой посылке она сообщает телеграммой от 10 июля, адресованной в лагерь в городке Kleinmunchen.

12 августа приходит телеграмма о том, что Полумордвинов скончался. Подписана неким Соболевским. В этом месяце Лев Васильевич получает 25 руб. и вещи: хлеб, сало, папиросы, кофе, шоколад и консервы.

Через месяц Елизавета Алексеевна делает Скопину заказное отправление из Петрограда. И ещё через неделю уходит из Саратова посылка в Австрию. И дополнительно через комитет по военнопленным: 14  руб. и вещами хлеб, соль, шоколад, сахар, чай, папиросы.

В начале октября  Елизавета Алексеевна получает заказное отправление из Томска от Соболевского. И вновь Лев Васильевич получает две посылки и 30 рублей. В посылках по описи: шоколад, сухари, сыр, сало, табак, чай, папиросы, сигары и масло.

Среди бумаг Елизаветы Алексеевны сохранилось и такое письмо:

«Полковник Скопин Лев Васильевич просит передать Вам привет. Некоторое время я жил с ним вместе в одном лагере в Клейнмюнхене. В названном лагере его признали полуинвалидом, и он должен был приехать в Россию, но в последней инстанции на австро-германской границе в Брюкке, мы все ещё раз были подвергнуты медицинскому освидетельствованию и его не пропустили. Отсюда его перевели обратно в лагерь, но не в Клейнмюнхен, где он раньше жил, а в Браунау на Инне. Прапорщик Каск(неразб). Петроград 30 августа 1917 г».

Более поздних документов, связанных со Скопиным, в архиве Ивановой не сохранилось. Октябрь 1917 года окончательно разорвал их судьбы.

Лев Васильевич, находясь в плену, почти угадал своё будущее. Он закончил свою жизнь – кладовщиком Ленбазы Союзоблгалантереи. Проживал в г. Ленинграде по ул. Кирочной д. 32, кв. 18. Был арестован 22 сентября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР. 11 декабря 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-6-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинграде 20 декабря 1937 г.

Елизавета Алексеевна после прекращения войны возвращается в Саратов и работает учительницей в школе 1-й ступени №55 до выхода на пенсию в 1922 г. Новая власть не засчитала ей в трудовой стаж годы скитаний по прифронтовым госпиталям поскольку «в Центральном историческом архиве документов о службе в Российском обществе красного креста Елизаветы Ивановой не было найдено». Дом матери, где она жила вместе с братом был национализирован. Летом 1923 года гр. Ивановой домовой комитет предлагает «произвести ремонт, занимаемого помещения, вследствие бесплатного пользования жилой площадью с 1918 г.  Квартира должна быть отремонтирована в двухнедельный срок со дня получения настоящего отношения, в противном случае дело будет передано в Нарсуд для выселения, за небрежное отношение к своей квартире». Тогда же Елизавета Алексеевна просит домком перемерить её комнату, так как квартплата на её взгляд неоправданно большая. Дворянское происхождение и отсутствие документов о трудовой деятельности до революции дали основание НКВД для лишения Елизаветы Ивановой в 1928 г избирательных прав. Через полгода она добилась восстановления для себя избирательного права, но воспользоваться ими она уже не смогла, поскольку вскоре скончалась. Впрочем, и избирательное право к тому времени стало фикцией.

В заключение стоит отметить, что благодаря наличию в России в годы Первой мировой войны общественных и правительственных организаций, наши соотечественники имели возможность получать помощь от своих близких. Конечно, это было не всем по карману, но, читая квитанции, понимаешь, что посылка простенького гостинца была доступна для многих граждан страны. И можно лишь предполагать какую радость приносили нашим пленным письма и посылки с родной земли.

 

 

Просмотров:

Установление советской власти в Саратове. От переворота до разгона учредительного собрания.

Кумаков А.В. Саратовская губерния в революционную пору: хронология событий. От переворота до разгона учредительного собрания//Россия в 1917 году: институциональный ресурс, социальные риски и цивилизационный коллапс. Саратов: ИЦ «Наука», 2017. С. 570-593

Подробной хронологии событий, происходивших в первый год после октябрьских событий на территории Саратовской губернии, до сих пор не написано. К сожалению, мифологизированное, облагороженное представление о происходивших сто лет назад событиях до сих пор живет на страницах не только публицистики, но и научной литературы. По ряду причин в тематиках научных исследований не только в Саратове, но и России в целом до сих пор отсутствуют задачи, связанные с изучением процессов отчуждения частной собственности, разрушения рыночных механизмов в экономике и созданием командно-административной системы.

В настоящем исследовании сделана попытка закрыть этот пробел. Основное внимание уделено экономическим и политическим преобразованиям в обществе. Созданию авторитарного однопартийного, информационно закрытого государства. Ломке старого аппарата и построению новых взаимоотношений государства и человека. Рассматриваются механизмы изъятия собственности и её перераспределения. Мероприятия по замене рыночных механизмов в экономике регулированием цен и планированием производства и норм потребления. Вооруженные действия на фронтах Гражданской войны оставлены за рамками настоящей работы. Рассматривается только влияние этих событий на экономическую и политическую жизнь региона.

Временные рамки охватывают первый год существования советской власти в Саратовской губернии с момента октябрьского переворота до отзыва в столицу руководителей восстания В.П. Антонова (Саратовского) и М.И. Васильева (Южина) в декабре 1918 года.

Материал разделен на четыре хронологических периода:

  1. От переворота до разгона Учредительного собрания (29 октября – начало января). Период, когда население имело надежды на демократическое изменение политической ситуации в стране. Сопротивление новой власти шло в виде забастовок и мирных манифестаций. Начало стихийного изъятия и перераспределения собственности.
  2. От разгона Учредительного собрания до первых организованных выступлений против советской власти (январь – апрель). Большевики формируют аппарат подавления сопротивления действий несогласных. Первые шаги в регламентировании конфискаций и реквизиций. Проведение перевыборов в советы и вытеснение из них оппозиционных партий. Возникновение первых очагов вооруженного сопротивления новой власти.
  3. От начала формирования фронтов гражданской войны до покушения на Ленина (апрель-август). Изгнание из советов представителей оппозиции. Массовые конфискации, реквизиции и контрибуции у обеспеченных слоев населения. Начало массовых арестов отдельных категорий населения. Усиление давления на крестьян.
  4. От покушения на Ленина до отъезда руководителей октябрьского переворота в Москву (сентябрь – декабрь). Красный террор и начало чистки в советских учреждениях. Разделение население на категории с соответствующими социальными последствиями. Наведение порядка в учете и распределении изъятой собственности.

 

– 1 –

 

В годовщину советской власти, лидер саратовских коммунистов В.П. Антонов признал, что в Саратове с более чем 300 тысячным населением крупной буржуазии было не более 20 тысяч, а рабочих и служащих до 60 тысяч. Все остальное население принадлежало к средней и мелкой буржуазии с мелкособственнической психологией. Но лишь незначительная часть фабрично-заводских рабочих, не имевших никакой собственности, представляла пролетариат, преданный революции[1].

Таким образом, при населении губернии 3,29 млн. человек (в 1913 г.)[2]. большевики могли уверенно рассчитывать на активную поддержку незначительного процента населения. В самом же перевороте с оружием в руках участвовало не более пяти тысяч человек (чуть более 0,1% населения). Решительность большевиков не может не вызывать уважения, так как в губернии находилось около ста тысяч военных, из которых только в Саратове было более пятидесяти тысяч.

Переворот прошел в Саратове быстро и фактически бескровно. Здание городской думы обороняло пару-тройку сотен человек, которые были окружены солдатами гарнизона и рабочими, которых было раз в десять больше. Со стороны законной власти был убит один юнкер, со стороны восставших было несколько легкораненых[3]. Арестованные гимназисты, защитники думы были освобождены в тот же день, гласные думы через два дня, а юнкера были задержаны до снятия угрозы вмешательства казачьих частей. 22 ноября юнкеров без оружия отправили на фронт с уведомлением, что они воевали против своего народа[4].

Утро 29 октября Саратов встретил с новым органом власти – Советом рабочих и солдатских депутатов, в котором кроме большевиков были представлены только левые эсеры. Остальные партии накануне покинули совет, протестуя против захвата власти перед выборами в Учредительное собрание, которое должно было объединить все политические силы России. Однако, большевики в числе своих первых декретов (№ 4) кроме обещания земли и мира подтверждали необходимость проведения учредительного собрания[5]

Большевистские советы смогли захватить власть во многих городах России. В Петербурге той же ночью было подавлено антибольшевистское восстание юнкеров. В Москве, как мы знаем, противостояние с юнкерами длились намного дольше, с большей кровью и разрушениями.

В уездах в течение первого месяца после переворота советы взяли власть в свои руки лишь в незначительной части Саратовской губернии, так как в ряде уездов большевики просто не имели своих ячеек.

В Балаково 10 ноября для борьбы с анархией революционный (антибольшевистский) комитет, во главе с городским головой берёт власть в свои руки и направляет все усилия к сохранению порядка и спокойствия в городе.

В Покровске на заседание Думы 11 ноября явился революционный комиссар большевиков Гнездило, который предложил принять в Думу представителя революционного штаба для контроля за действиями городского самоуправления[6].

В Аткарске к 15 ноября совет объявили властью, но фактически он властью не обладал. Все учреждения работали без контроля. Комиссар временного правительства оставался у власти[7].

В Петровске на 22 ноября «полная дезорганизованность в гарнизоне надежда установить власть советов малая»[8]. В конце декабря совет ещё находился на нелегальном положении[9].

В Вольске совет власть не захватил. Комиссар временного правительства не был смещен. Действовал комитет общественной безопасности[10]. Совет в декабре занимал антибольшевистскую позицию[11].

В Хвалынске совет рабочих и крестьянских депутатов 12 декабря сообщает, что он бессилен, и первый уездный съезд советов состоялся лишь 25 декабря 1917. Съезд обсудил вопрос об организации Советской власти, избрал уездный Исполнительный комитет[12].

В Саратове три дня после переворота не работали магазины, банки и присутственные места. Из газет выходили только большевистские «Социал-Демократ» да «Известия Совета Рабочих и Солдатских депутатов. Среди населения гуляли чудовищные слухи и нелепые сплетни[13].

В числе первых актов советской власти был декрет о печати, который положил начало запрета на свободу слова. В нем было обещано, что «как только новый порядок упрочится, для печати будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону»[14].

Информационный вакуум заполняли митингами, где вожди большевиков указывали на врагов революции и раздавали авансы в решении текущих проблем. Безусловные противники в лице представителей свергнутой власти были понятны. Теперь же врагами стали и бывшие коллеги по советам – меньшевики и эсеры. Среди обещаний главным было гарантированное обеспечение население хлебом и сахаром. Лейтмотивом митингов звучали призывы к «охоте на буржуев», конфискации всех их ценностей, домов, предприятий, магазинов и прочей собственности[15].

Из центра пришла директива принять самые энергичные меры к недопущению контрреволюционных выступлений, «антиеврейских» и каких бы то ни было погромов[16].

И меры были приняты. На второй день существования новой власти член исполкома Лебедев возмущается происходящей облавой на офицеров. На что, председатель исполкома В.П. Антонов отвечает, что пока её прекращать нецелесообразно [17]. Спустя неделю тот же Лебедев возмущается хаотичностью в производстве арестов и реквизиций. По его словам: «Кому не лень, тот арестовывает и реквизирует»[18]. Ему возражают, обосновывая целесообразность массовых арестов необходимостью «привести в пассивное состояние всех лиц, действующих против Совета»[19].

Трудно сегодня оценить, насколько управляема была радикально настроенная «красная гвардия». Под её прицелом оказались люди, попавшие в категорию «буржуев» – все более или менее обеспеченные люди. В дневниках интеллигенции читаем: «какая-то вооружённая банда оборванцев произвела обыск без предъявления ордера»[20], «обыск производился грубо[21]».

Ордера выдавались на обыски в квартирах и зданиях[22], либо поручалось найти нечто, необходимое для нужд новой власти[23]. Основанием для обысков могли служить доносы[24], которые подавались, как долг честных граждан[25]. Искали оружие и «излишки» продуктов или иных товаров. Поскольку отныне продажа товаров требовала письменного разрешения, то при его отсутствии обнаруженные где-либо товары реквизировались[26].

Крупные магазины предварительно опечатывали и ставили вооруженную охрану, описанные товары увозились на склады Губпродкома[27]. Коммерческие грузы изымались со складов и транспортных средств[28]. Исполком на ходу принимал решения, по которым, например, грузы, не востребованные хозяевами в 3-дневный срок, подлежали реквизиции[29].

Право на обыски и реквизиции ничем не регламентировались и порождали самостоятельность деятелей новой власти разных уровней[30], что давало почву для разгула преступности.

12 ноября состоялись, назначенные ранее, выборы в учредительное собрание. В голосовании приняло участие около сорока процентов граждан, что говорит о невысокой политической активность населения в сложившейся ситуации[31].

По г. Саратову, большевики получили менее трети голосов. Треть досталась прочим социалистическим партиям и оставшаяся треть либеральным демократам[32]. Правда через десять дней результаты «уточнили» и сторонников большевиков стало на 5% больше. Но вот голосование в деревне, в которой проживало 80% населения, оказалось менее выигрышным для большевиков: чуть больше четверти голосов против 56% у эсеров. В результате в учредительное собрание от губернии прошли 11 эсеровских и 4 большевистских кандидата[33].

Совету предстояло подчинить себе все государственные учреждения, количество которых новой власти даже не было известно[34]. Исполком пригласил 17 ноября работников всех общественных и государственных учреждений на собрание в зал Консерватории для обсуждения планов дальнейшей работы. Однако служащие городской управы решили не ходить. Более того создать фонд для поддержки борьбы с большевиками в размере 1 процента от жалования, с перспективой повышения взноса до однодневного заработка[35].

Единственным способом подчинить себе существующий государственный аппарат стал вооруженный захват учреждений с арестом руководства и запугиванием служащих. Вооруженная красная гвардия с большевистскими лидерами во главе последовательно приходила в банки, городскую управу, почту, продовольственную управу, редакции газет, управление РУЖД,  земские учреждения и т.д. А поскольку в рядах партии специалистов по хозяйственной деятельности не было, появились должности комиссаров – наблюдателей со стороны власти за деятельностью учреждений. Для управления губернией соответственно был создан совет народных комиссаров.

Экономическая жизнь города за первые две недели советской власти начала быстро замирать. Одной из причин стал банковский кризис. Призыв «грабь награбленное» вызвал паническое изъятие вкладов из банков и выведение денег со счетов. Городской голова констатировал, что из саратовских банков было взято обратно до 15 тысяч вкладов[36]. Платежная система фактически перестала работать.

16 ноября Исполнительный комитет обратился в Государственный банк с предложением выдать 2000 руб. на удовлетворение служащих Исполнительного Комитета[37]. Последовал отказ и 18 ноября исполком совета приказал Т. Хвесину и С. Ковылкину ввести контроль над всеми банками города и выяснить запасы наличных денег[38].

Утром в государственный банк и все коммерческие банки явились отряды вооруженных солдат и красногвардейцев. Был арестован управляющий госбанком Якимов. Захватчики потребовали от служащих сдать все ценности банков «на учет»[39].

Панические настроения от этого действия только усилились. В результате 20 ноября, впервые за все время существования государственного банка приход составил 4000 руб., а выдача – 1000 000 рублей.[40]  Выхода у новой власти не было. Последовал приказ об ограничении выдачи денег со вкладов до 150 рублей на одного вкладчика в неделю[41].

В знак протеста, против захвата банков городские государственные и общественные служащие организовали митинг 21 ноября, прошедший в городском театре. Многочисленную толпу здание театра не смогло вместить, и собрание перенесли на Театральную площадь. Выступали представители оппозиционных демократических партий, а пришедшим представителям большевистского исполкома была устроена обструкция[42].

19 ноября состоялось собрание врачей г. Саратова, где обсуждались вопросы о выступлении большевиков. В частности, бурно обсуждалось активное участие в событиях двух врачей Гинзберга и Мицкевича, которым было выражено «полное осуждение и порицание», и прозвучал призыв «прервать с ними всякое товарищеское общение»[43].

Поскольку городскую думу официально никто не распускал, 10 ноября состоялось её очередное заседание. Своей лояльностью к происходившему совет, кроме того, продемонстрировал, подошедшей к окраинам города казачьей дивизии свое уважение демократии. На заседании присутствовали все фракции почти в полном составе, но пришедшим большевикам слова не предоставили[44].

Но через два дня, убедившиеся в миролюбии большевиков, казаки начали отходить, и отношение к думе тут же изменилось. При этом совет, как и в случае большинства последующих своих политических решений, обосновал свои действия мнением народа. Решение губернского совета прозвучало в следующей формулировке: «Рабочие, солдаты и городская беднота настойчиво потребовали роспуска противонародной думы. Исполнительный комитет, выполняя определенно выраженную волю трудящегося большинства, постановил распустить Саратовскую городскую думу и её исполнительный орган – управу»[45]. Традиция применения репрессивных решений от имени народа сохранилась на весь советский период. А нетерпимость саратовских большевиков к выборному органу старой власти самой радикальной в регионе. В Самаре и Симбирске думы существовали до января-февраля 1918 года[46].

Формальной причиной стало обращение думы к населению, вызванное захватом банков. Гласные понимали, что контроль, установленный над банками, приведет к отъему денег, как у физических лиц, так и юридических организаций. А введение контроля за их движением вызовет паралич существующей рыночной финансовой системы.

25 ноября в здание управы пришли руководители исполкома в сопровождении красногвардейцев и распустили городскую думу. Ночью того же дня в квартирах многих гласных были проведены обыски и аресты[47]. Самарская городская дума высказала по этому поводу протест[48]. На обращение прокурора саратовского окружного суда к начальнику тюрьмы освободить гласных, арестованных без постановления уполномоченных на то лиц, последовал ответ, что они должны оставаться в тюрьме впредь до особого распоряжения от Исполнительного Комитета[49]. Через неделю, однако, 23 гласных саратовской думы были освобождены из губернской тюрьмы[50].

Судьба самой прокуратуры, однако, была предрешена. Орган, созданный при Петре первом для надзора за соблюдением законов, в связи с их временным отсутствием (старые уже были отменены, а новые не приняты), был упразднен. Согласно декрета об упразднении старой судебной системы, вместо прокуратуры был назначен комиссар юстиции[51]. Новый революционный суд был впоследствии назван революционным трибуналом[52]. Он, по сути, являлся судом присяжных для рассмотрения, как уголовных, так и гражданских дел. Общим собранием судей из числа членов Совета и по жребию назначаются присяжные заседатели, которые назначались на неделю. Присяжные заседатели решали дела по совести большинством голосов. Судья в решении дел участия не принимал[53]. Члены исполкома были категорически против приглашения «юристов-стариков», считая, что они не смогут адаптироваться к новому праву. Выходом признали привлечение судей из рабочих и крестьян[54]. Из них предполагалось создать временный суд, который возьмет в основу закон революции[55]. В исполкоме были и иные мнения. Было высказано, что на суде должны присутствовать лица, получившие юридическое образование для разбора уголовных дел. Однако и здесь совет решил, что в новых судах старому уголовному уложению нечего будет делать. Примером посчитали народные суды у абхазов, где дела разбирались на выборных началах народом[56].

9 декабря состоялось первое заседание временного революционного суда. Разбиралось дело служащих Крестьянского банка, к которым за их действия был применен новый термин – «враги народа»[57].

В исполкоме к тому времени возникает дискуссия, кто и как должен производить аресты. Власть признавала наличие недоразумений, потому, что приходилось действовать скоро, следуя моменту. Кандидатов на арест выбирали «на основании указания людей, пользующихся безусловным доверием»[58]. При этом аресты большей частью совершались без предъявления обвинения, и заключенные совершенно не знали, за что их держат в тюрьме[59],[60].

Серьезной проблемой для новой власти стал всплеск преступности связанный, как с разоружением существовавшей милиции, так и с началом массовых обысков и реквизиций. Уже 9 ноября уголовно-розыскной милиции приказывают совместно с красной гвардией задержать лиц известных, как профессиональных воров[61]. К тому времени около шести тысяч солдат из гарнизона разошлись по домам[62]. Вооруженная опора большевиков – красногвардейцы знаков отличий не имели. И под видом «красногвардейцев» по городу ходили выпущенные из тюрьмы уголовные преступники, заходили в дома, учиняли обыски, грабили по ночам прохожих[63].

Исполком вынес решение, в котором говорилось, что воры, грабители, убийцы, будут расстреливаться на месте преступления. Красногвардейцы не церемонились с наиболее наглыми нарушителями революционного порядка[64]. Задержанных преступников зачастую расстреливали прямо в центре города во дворах служебных зданий[65] [66], или даже на улицах «при попытке к бегству»[67] [68] [69].

Уже в первую неделю новой власти в Саратове, защищаясь от грабежей и хулиганства, население создает самоохрану, путем назначения из жильцов домов дежурных по часам в течение всей ночи[70]. Большевикам пришлось использовать народную инициативу и даже приписать себе её организацию, дабы избежать признания своей недееспособности[71]. 8-го декабря исполком постановил произвести выборы квартальных старост. Это означало попытку установления контроля над общественной организацией. Официально самоохрана начала функционировать под крылом большевиков с 22 декабря, более, чем через полтора месяца после её фактического появления[72].

Другой стихийной реакцией населения на разгул преступности и беззакония власти стали самосуды над пойманными преступникам, которых убивала на улицах разъяренная толпа. Бороться с этим не было никакой возможности, кроме чтения лекций-бесед[73]. Дневники и воспоминания пестрят описаниями таких диких фактов[74] [75] [76].

1 декабря в знак протеста против незаконного роспуска Городской Думы служащие во всех правительственных и общественных учреждений объявили однодневную забастовку. В городе были произведены обыски во всех бастующих учреждениях, отряды красногвардейцев пытались арестовать организаторов забастовки[77]. Аресты продолжались два дня[78]. Исполком выпустил воззвание к бастующим служащим, в котором звучали угрозы, что по отношению к ним будут действовать беспощадно, лишать пенсии и т.д[79].

18 декабря всем губернским совдепам из центра указали, что они, «как органы власти на местах имеют право увольнять всех чиновников и служащих правительственных учреждений независимо от чина и продолжительности службы, уплачивая, не участвовавшим в саботаже, за месяц вперед»[80]. Губисполком пообещал служащих, которых он найдет необходимым, уволить в интересах дела[81]. Задачу большевиков в тот период сформулировал В.П. Антонов в своих воспоминаниях: «нужно было выбить из привычных ячеек чиновников и, перетасовав их, взяв в иных соотношениях, построить, увы! — пока из них же, другой, приспособленный к нашим интересам аппарат. … нужно разбить государственную машину на случай поражения, чтобы победители не смогли сразу воспользоваться готовым аппаратом»[82].

Среди бастовавших служащих особую озабоченность у большевиков вызывала почтово-телеграфные служащие, поскольку под угрозой оказался единственный вид связи – телефон и телеграф. Выяснилось, что перед началом забастовки работники телеграфа разрушили телеграфную связь. В ответ, вечером первого декабря в цен­тральную почтово-телеграфную контору был введен вооруженный отряд. Посланные комиссары имели широкие полномочия — с правом ареста и привода под конвоем нужных служащих[83]. Кроме того, комиссарам почт была вменена функция цензоров с правом не пропускать корреспонденцию контрреволюционного содержания[84].

К забастовке центральной почты и телеграфа присоединились все городские отделения. Соответственно, 4 ноября были арестованы и заключены в губернскую тюрьму 12 почтово-телеграфных служащих по обвинению в забастовке и отказе признать власть Совета[85].

Уже 13 декабря было начато формирование нового штата служащих. Были произведены аресты бастующих руководящих работников за отказ выдать ключи и приступить к работе[86].

На этом противостояние с властью не закончилось. Союз почтово-телеграфных служащих по саратовскому округу, предъявил местному исполнительному комитету совета рабочих и солдатских депутатов ультиматум с требованием прекращения репрессий в отношении почтово-телеграфных служащих. В противном случае, союз принужден будет объявить в ближайшие дни забастовку по всему Саратовскому округу, в который, входил целый ряд губерний[87].

Ответ власти был жестким: «Всем чиновникам и служащим Управления Саратовского почтово-телеграфного округа предлагается явиться и вступить немедленно, и не позднее 23 декабря с.г., к выполнению всех служебных обязанностей. Не желающие служить, обязаны явиться в Управление и сдать казенное имущество, дела и книги от складов, шкафов и столов заведующему Управлением округа. Не исполнение сего распоряжения повлечет к принятию суровых мер»[88]. И чуть позже: «Все забастовавшие почтово-телеграфные служащие, уволены от службы 1-го декабря. За получением документов имеют явиться в Управление почтово-телеграфного округа»[89].

В то же время: «все желающие занять посты в Почтово-Телеграфных учреждениях г. Саратова, приглашаются для этой цели к комиссару почт и телеграфа г. Саратова»[90].

Служащие, однако, ждали открытия Учредительного собрания, надеясь, что оно положит конец произволу большевиков. Лишь после известия о разгоне «хозяина земли русской» они вновь получили предупреждение: «Всем бастующим чиновникам предложено или вступить на работу или сдать все дела. За последнее время прекратили забастовку на почте около 300 человек[91]. И лишь через 50 дней после начала забастовки власть смогла констатировать, что она ликвидирована. Обратно было не принято 69 человек, признанных явными врагами советской власти[92].

Для обеспечения жизнедеятельности губернии было важно подчинить так же и железную дорогу. Губисполком, как и при захвате банков, 2 января направил в управление Рязано-Уральской железной дороги вооруженный отряд красногвардейцев. Часть руководителей Управления дороги, как сообщили в газетах «в целях демократизации», были арестованы и заключены в Губернскую тюрьму[93]. Работников пригласили на собрание в зал консерватории, куда явились представители большевиков[94]. Дорога была объявлена национальной собственностью, а её управление было обещано реорганизовать на началах коллегиальности[95]. В знак протеста 960 сотрудников управления из числа полутора тысяч высказались за забастовку. 5 января на службу в управление железной дороги из 599 высказавшихся против забастовки явились всего около 100 человек; остальные заявили, что, хотя они и против забастовки, но подчиняются решению большинства[96]. Тем не менее, 17 января большинство служащих приступило к работе, подчиняясь комиссару, присланному от большевиков[97].

Вслед за роспуском городской думы был поднят вопрос о закрытии независимых, соответственно «буржуазных» газет. Члены исполкома понимали, что это создаст им много врагов. Но решили, что от свободы буржуазной печати вреда будет больше, со ссылкой на настроение рабочих и солдат[98].

И 29 ноября впредь до особого распоряжения были закрыты: «Саратовской Вестник», «Саратовский Листок» и «Саратовская Почта»[99]. Очевидцы замечают, что на следующий день московские газеты продавались по 2 рубля за экземпляр[100].

Газеты социалистических партий, ставших оппозиционными, были закрыты месяц спустя, причем постановления сопровождались визитами красногвардейцев в редакции и типографии газет[101] [102] [103] [104]. К новому 1918 году оппозиция уже не имела доступа к печати. Нужно отметить, что и в этом вопросе саратовский совет шел впереди всей страны, не оставляя оппозиции шансов на борьбу.

Поскольку 80 процентов населения губернии проживало на селе, в числе первых действий губернского совета был призыв к захвату земель крестьянами. К организованному захвату, и распоряжению захваченной землей вместе с Советами[105].

Декрет о земле был практически слово в слово списан из программы эсеров, которые среди крестьян имели, безусловно, большую популярность, чем большевики. Эсеры, сразу после переворота старались обратить внимание крестьян о несоответствии лозунга отмены частной собственности, с обещанием отдать землю крестьянам[106].

В губернии существовал совет крестьянских депутатов с эсеровским большинством, избравший исполнительный комитет на своем съезде в сентябре, на котором присутствовало 680 депутатов от большинства волостей губернии. Съезд назначил кандидатов в Учредительное собрание от партии эсеров, которые собрали более двух третей голосов крестьянства губернии.

22-24 ноября эсерами был созван новый губернский съезд. Исполнительный комитет совета крестьянских депутатов, на котором обратился к совету солдатских и рабочих депутатов с письмом, предлагая назначить время и место для переговоров. Но большевики ответили молчанием – делить власть на селе они не собирались[107]. Ими был выбран другой путь – создание «своих» альтернативных советов.

Исполком губернского совета рабочих и солдатских депутатов (большевистский) проводит свой губернский крестьянский съезд уже через неделю, 30 ноября, при том, что решение о его созыве было принято 12 ноября. Делегаты были созваны с помощью 300 представителей солдат местного гарнизона[108], которых снабдили бесплатными земскими лошадьми и выдали по 200 руб. командировочных. Агитаторы смогли привести около 200 делегатов от 70-80 волостей, главным образом Саратовского, Аткарского и Балашовского уездов, от остальных уездов приехали представители одной-двух волостей. Этот бутафорский съезд, тем не менее, был посчитан легитимным[109].

Съезд выбрал новый Исполнительный комитет, который совместно с Советом солдатских и рабочих депутатов стал управлять губернией[110]. С этого момента губернский совет стал именоваться как совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в котором была выделена крестьянская секция.

На следующий день в типографию эсеровских «Известий Совета Крестьянских депутатов»[111] явился наряд солдат, и газета была закрыта.[112] А 4 декабря помещение исполнительного комитета совета крестьянских депутатов (эсеровских) было занято красной гвардией[113]. Членам бывшего Губернского исполнительного комитета совета крестьянских депутатов было приказано немедленно явиться в помещение Консерватории для сдачи и отчета перед вновь избранным Исполнительным Комитетом.[114] Вытеснение эсеров из волостных советов продолжалось ещё довольно длительное время.

Если в эсеровских советах опора была на авторитетных и успешных крестьян, то большевистский совет сразу же декларировал опору на деревенскую бедноту. Впереди предстояло изъятие хлеба по фиксированным, убыточным в условиях инфляции, ценам. В.П. Антонов уже тогда сформулировал цель создания новых советов на селе: «опираясь на голодающих, которые обнаружат хлеб у кулаков, мы достанем хлеб, чтобы разделить его с этими голодающими»[115].

С первых дней советской власти на селе начался передел земель и разгром имущества зажиточных хозяев. Прокурору Саратовского окружного суда поступали жалобы, которые ярко рисуют картину раздора между крестьянами отрубщиками[1] и сельскими обществами. Крестьяне после объявления 14 ноября о взятии на «учет» частновладельческих земель, производили вместо учета фактически обыкновенные грабежи. Корреспонденты описывают последствия такого «учета имений».

«Дом его стоит без окон, вынуты и унесены полы, печи разломаны, трубы сняты, железо с крыш поднято, тес сорван и унесен, оставшаяся обстановка и имущество расхищены, колодец и погреб завалены, оставшиеся надворные постройки разобраны до основания и унесены … озимые вытоптаны дочерна скотом по приказу сельского комитета. Бежавшие из поселка отрубщики остались буквально нищими, без крова, одежды и хлеба»[116]. Волостной комиссар села Старого Чирчима совместно с милицией в числе 3 человек и «граждан» того же села в числе 55 человек отобрали у крестьянина Скорлупкина весь хлеб, скот, все корма, дрова, лес, сеялки, бороны, тележки, и все другие хозяйственные вещи. Часть имущества увезли на подводах, а часть растащили. Взята была даже одежда и белье. Все это было поделено между участниками погрома[117]. В Аткарском уезде крестьяне во главе с местным сельским старостой, без всякого извещения крестьянина д. Щербиновка А.С. Попова приступили к «учету» принадлежащего ему имения. Служащие имения были разогнаны и частью арестованы, у приказчиков были отобраны ключи от всех амбаров и помещений. Лошади же, рогатый скот, инвентарь и др. вещи были распроданы[118].

Остановить грабежи на селе было некому. Очевидно, новой власти было выгодно, чтобы крестьяне не без выгоды для себя почувствовали наступление нового времени. В.П. Антонов пишет в своих воспоминаниях: «Мужики после расправы возвращались довольные, глубоко убежденные, что «ежели помещик одолеет, как в пятом году, то все одно – ничего не получит». Массовому разгрому подверглись дома земских начальников, камеры судей, избы урядников и прочей полицейской охраны»[119].

Позднее, часть разграбленных крестьян пыталась обратиться к новой власти с просьбой о привлечении обидчиков к законной ответственности. Власть попала в двусмысленное положение, поскольку их опорой на селе и были бедняки, осуществлявшие эти грабежи. Приведем резолюцию нового правосудия на одном из таких дел: «означенное деяние произошло в революционный период и его следует рассматривать как происшедшее на почве земельных отношений. Дело производством прекратить».[120]

Ежедневно, день и ночь в городах шли повальные обыски. Оцеплялись целые кварталы, и у перепуганных граждан отбирали не только все более или менее ценное, но и случайный куль картошки или пуд муки[121]. Искали «излишки» продуктов и товаров, размер и номенклатура которых постоянно менялись[122]. Целью обысков было равномерное распределение продуктов по всему населению.

Предлагалось производить обыски при дневном свете, с 8 часов утра до 5 часов вечера[123]. Зачастую ордера давались с формулировкой «командируется во все места города для проведения обысков и реквизиции найденного»[124]. Основаниями для обысков зачастую служили слухи[125] Просмотров:

О выдаче саратовским дворянским депутатским собранием в январе 1918 года справки для зачисления офицера в Украинскую народную армию

Кумаков А.В. О выдаче саратовским дворянским депутатским собранием в январе 1918 года справки для зачисления офицера в Украинскую народную армию//Новый часовой. СПб. 2021. №23. С. 215-222.

Во второй половине XVII века, после воссоединения Украины с Россией при Богдане Хмельницком, из украинских казаков-черкесов начали формироваться полки Русской армии. Казаки, поселившиеся вокруг построенной недалеко от Харькова крепости Изюм, с 1688 года вступали в Изюмский слободской (черкесский) казачий полк. Так началась служба коренных украинцев в российских войсках.

В середине XVIII века в составе Изюмского полка среди штатной тысячи казаков служил вахмистр Николай Готовицкий, который вышел в отставку в 1777 году капитаном с награждением чином секунд-майора[1]. В царствование Екатерины II полк из казачьего стал гусарским, и его кавалеристы получили эффектное сине-красное обмундирование, ношение которого было разрешено гусару Готовицкому и в отставке.

Жалованная грамота дворянам 1785 года предоставила благородному сословию много привилегий, для получения которых последним надлежало зарегистрироваться в родословных книгах, заведённых во всех российских губерниях. Сын Николая Готовицкого, Иван Николаевич, обратился в 1788 году в дворянское депутатское собрание Слободско-Украинской губернии с просьбой о внесении его рода в третью часть дворянской родословной книги в связи с рождением своего первенца Михаила[2].

Семнадцатилетний Михаил Иванович, как подобает потомственному военному, вступил юнкером в службу в Изюмский гусарский полк 1 июля 1805 года. Уже в 1808–1809 годах он участвовал в защите балтийских берегов от английского и шведского флотов. А в 1815 году совершил поход во Францию, где 29 августа участвовал в грандиозном смотре трёхсоттысячного русского войска в городке Вертю[3].

В 1822 году Изюмский полк был расквартирован в Саратовской губернии, где после 23 лет службы Михаил Иванович 10 марта 1828 года был уволен в отставку в чине ротмистра с пенсионом и сохранением мундира[4].

(Рисунок 1. Васильев П.М. Портрет четырёх унтер-офицеров полков Второй гусарской дивизии времён Александра I. Х.м. 1822. Ростово-Ярославский архитектурно-художественный музей-заповедник.)

В Саратове он женился на дочери богатейшего местного купца-миллионера Хрисанфа Ивановича Образцова – Пелагее – и в 1833 году приписался к саратовскому дворянству. После смерти тестя половина его состояния досталась Михаилу Ивановичу. Кроме прекрасных особняков у покойного было несколько тысяч десятин земли и сотни крепостных, которые уже были записаны на дворянина Готовицкого[5], так как Образцов, будучи купцом 1-й гильдии и потомственным почётным гражданином, не имел права владеть крестьянами.

Из троих сыновей Михаила Ивановича двое, как и было заведено в семье, получили военное образование и стали ротмистрами лейб-гвардии гусарского полка. И только младший – Хрисанф (1847–1922?), достигший совершеннолетия после смерти отца, стал лицом сугубо гражданским. Но в продолжение семейной традиции из его троих сыновей только младший не получил военного образования, и то, как записано в формуляре, «по болезни».

Средний – Константин (1872–1918) – был корнетом запаса[6] и в 1915 году отправился на фронт Первой мировой войны[7]. В 1917 году он, однако, вернулся в Саратов с ранением и с георгиевским крестом, который свидетельствовал о том, что корнет не просто так отсиживался в окопах. Происходившие в стране перемены, к сожалению, были не в пользу таких людей, как Константин Хрисанфович. В 1918 году он был расстрелян большевиками после террористического акта эсеров в Леонтьевском переулке в Москве, находясь в числе заложников, которые содержались в тюрьмах по всей стране после объявления красного террора в сентябре 1918 года[8].

Старший – Николай (1869–1942) – тоже ушёл на германский фронт в 1915 году, но вскоре заболел чахоткой и был комиссован через полгода пребывания в действующей армии. Вернувшись в Саратов, Николай Хрисанфович, вероятно, с помощью брата Михаила – депутата IV Государственной думы – смог получить назначение в Одессу, куда в 1916 году он переехал вместе с семьёй. Служебные обязанности Н.Х. Готовицкого заключались в поисках подрядов на поставки различных товаров в действующую армию. Здесь, в Одессе, он прошёл курс лечения от чахотки, и болезнь к концу года отступила[9].

(Рисунок 2. Готовицкий Николай Хрисанфович, семейный архив.)

Наступил 1917 год. После Февральской революции Одесса оказалась на территории Украинской народной республики, приступившей к формированию собственных вооружённых сил, которые нужны были в том числе и для подавления большевистских выступлений.

Здесь же, в Одессе, Николая Хрисанфовича застала и Октябрьская революция. 48-летний офицер Русской армии не мог оставаться в стороне от происходящего. Для поступления на службу в Украинскую народную армию (в отличие от приёма на службу в Русскую) он был вынужден искать доказательство того, что он украинец.

В Государственном архиве Саратовской области сохранился его запрос, отправленный в Саратовское дворянское депутатское собрание 26 декабря 1917 года.

 

«Статского Советника Николая Хрисанфовича Готовицкого, призванного в государственное ополчение поручиком гвардии, происходящего из дворян Саратовской губернии.

Для доказательства, что я, Готовицкий, происхожу из бывших слободских дворян (дворян Харьковской губернии) мне необходима выписка из описания рода Готовицких. Выписка эта необходима мне для предоставления начальству города Вознесенска, где производится украинизация воинских частей. В виду чего прошу Саратовское дворянское депутатское собрание выслать мне удостоверение в том, что родоначальник рода Готовицких – Михаил Иванович Готовицкий, дед мой, – был выходцем из Слободской, ныне – Харьковской губернии.

Статский Советник, призванный в государственное ополчение поручиком гвардии Н.Х. Готовицкий. Г. Вознесенск Херсонской губернии, 12-е отделение Конского запаса».

(Рисунок 3. Запрос Н.Х. Готовицкого в депутатское дворянское собрание Саратовской губернии от 26 декабря 1917 года. (ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 2424. Л. 1–1 об.))

 

В ответ, вопреки здравому смыслу, 23 января 1918 года была выдана справка №1 (она была и последней в делах этого сословного органа, поскольку сословия уже были отменены de jure в первых декретах советской власти) следующего содержания:

 

«Свидетельство из дела Саратовского дворянского депутатского собрания о роде дворян Готовицких видно, что Николай Хрисанфович Готовицкий состоит родным внуком отставного ротмистра Михаила Ивановича Готовицкого, и что указаниями об его службе, составленными 18 июля 1828 г., удостоверяется, что он, Михаил Готовицкий, происходит из дворян Слободско-Украинской губернии, о чём выдано настоящее свидетельство его внуку – дворянину Саратовской губернии статскому советнику Николаю Хрисанфовичу Готовицкому, состоящему, по его заявлению, в государственном ополчении поручиком гвардии, для предоставления начальнику гарнизона г. Вознесенска Херсонской губернии»[10].

 

Вскоре получивший справку потомственный украинец был назначен комендантом города Вознесенска и прослужил в этой должности до 1919 года.

Летом 1919 года Николай Хрисанфович принял решение об эмиграции из России. Жена не поддержала этого, и его семья вернулась в Саратов. Дальше было участие в белом движении: служба ротмистром 4-го Драгунского полка Вооружённых сил Юга России[11]. Уход 4 июня 1920 года в Крым на пароходе «Владимир» и эвакуация на одном из более чем сотни судов из Крыма в Галлиполи в конце октября – ноябре 1920 года. В лагере под Галлиполи он продолжал служить в запасном кавалерийском дивизионе. Откуда в 1921 году вместе с тысячами сослуживцев был вывезен в Черногорию, в городок Херцег-Нови, где Николай Хрисанфович провёл оставшиеся 20 лет жизни. Обустроившись в этом маленьком городке на берегу Которского залива, он попробовал помогать жене материально, что оказалось слишком сложной задачей из-за перлюстрации в советской России почты от эмигрантов. Именно в это время его связь с семьёй прервалась.

Николай Хрисанфович скончался в Херцег-Нови в 1942 году и был похоронен на русском мемориальном кладбище Савино, где до сих пор существует участок с русскими захоронениями. Однако могила Н.Х. Готовицкого, как и захоронения большинства российских эмигрантов в Югославии, не сохранилась, так как во времена Иосифа Тито отношение ко всему русскому в стране стало негативным, и неухоженные могилы наших соотечественников постепенно сравняли с землёй. Недавно с помощью российских предпринимателей на месте исчезнувших захоронений была поставлена часовня, где сегодня потомки усопших изгнанников могут почтить их память.

 

[1] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3671. Л. 1.

[2] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3672. Л. 9.

[3] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 667. Л. 2 об.

[4] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3669. Л. 7.

[5] РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Д. 3669. Л. 3.

[6] Памятная книжка Саратовской губернии на 1914 год. С. 17.

[7] Саратовский листок. 1915. 13 марта.

[8] Саратовская Красная газета. 1919. 28 сентября.

[9] Воспоминания Мелицы Готовицкой. Личный архив семьи Н.Х. Готовицкого.

[10] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 2424. Л. 1–1 об.

[11] Волков С.В. Офицеры армейской кавалерии: опыт мартиролога. Русский путь. 2004.

Просмотров:

Саратовская губерния в революционную пору: хронология событий. От начала формирования фронтов гражданской войны до покушения на Ленина.

Саратовская губерния в революционную пору: хронология событий. От начала формирования фронтов гражданской войны до покушения на Ленина//Россия в 1917 году: институциональный ресурс, социальные риски и цивилизационный коллапс. Саратов: ИЦ «Наука», 2017. С. 594-624

Восстание саратовского гарнизона красной армии, попросившего предоплаты за свои будущие услуги в борьбе с уральским казачеством, провело некую черту в политической истории Саратова. Поддержка оппозиционными партиями попытки гарнизона свергнуть власть совета подписала им смертный приговор. {nl}На митингах звучали угрозы: «Народ терпит до поры до времени, но этому терпению может наступить конец и кровавый призрак парижских зверств, пиршества злобы, крови, смерти может наступить и горе тогда всем, кто вызвал этот страшный пир». И этот пир скоро начался.{nl}Правда врагами были названы не капиталисты и помещики, а политические конкуренты: меньшевики и правые эсеры – социалистические партии, которые предлагали демократические пути развития общества на основе рыночной экономики. {nl}На очередном заседании Исполнительный комитет решил «снестись с центральной властью с тем, чтобы в широком масштабе начать вести борьбу с контрреволюционными выступлениями партии меньшевиков и правых социалистов-революционеров». На том же заседании постановили: «предписать Революционному трибуналу в срочном порядке привлечь комитет партии меньшевиков к ответственности, и дело назначить на ближайшие дни». Поводом для суда была перепечатка ими в Саратове «Наказа питерских рабочих своим делегатам», в котором содержалась критика действиям большевиков: «…Голодным вместо хлеба дают пули, и всех, кто говорит об этом, называют врагами народа. Свободное слово задушено. Мы не можем больше не говорить, ни писать свободно. Наши организаторы преследуются. Нам запретили стачки. У нас нет суда. Нами правят бесконтрольно люди, которым мы давно не верим, которых мы не выбирали, которые над нами издеваются, которые не знают закона, права, чести, которые любят только власть и за неё нас предали».{nl}И через четыре дня (!) состоялось заседание Саратовского Революционного Трибунала по делу о привлечении к ответственности комитета партии меньшевиков за пропаганду против советской власти. Вход был только по билетам, которые выдавались в канцелярии Трибунала, естественно только сторонникам большевиков. Так началась практика по сути закрытых политических процессов. Суд вынес приговор: изгнать партию меньшевиков из рабочей среды. На вопрос, что это означает – один из судей ответил: – Меньшевики – люди умные и сами поймут, что это значит… На практике же это означало запрет на любую работу партии среди населения.{nl}Не прошло и недели, как ВЦИК опубликовал постановление об исключении из состава ВЦИК и местных Советов представителей контрреволюционных партий социалистов-революционеров (правых и центра) и меньшевиков. Другие соратники большевиков – анархисты в это время, либо ушли из Саратова в Самару, где большевики были свергнуты, либо перешли в состав правящей партии. Так была практически окончательно утверждена однопартийная система.{nl}Отныне всякая агитация против советской власти, в каком бы виде она ни выражалась, каралась по всей строгости революционного времени. А все лица, выступавшие против советской власти, распространявшие провокационные слухи, объявлялись вне закона и подлежали беспощадному уничтожению .{nl}Урок майского восстания заставил власть создать силовые структуры для защиты от своих оппонентов, которых по мере усиления натиска на частную собственность становилось все больше. {nl}Для охраны порядка и спокойствия в городе при чрезвычайной комиссии был учрежден «штаб революционной охраны», которому подчинили все вооруженные силы. Обыски и аресты стали проводиться только по ордерам или приказам чрезвычайной комиссии, штабов революционной охраны города и уголовно-розыскной милиции. А солдатам красной армии повысили жалованье на 100 рублей в месяц (одинокие с 15 июня получали 150 руб. в месяц, а семейные – 250 рублей).{nl}И силовики почувствовали себя хозяевами положения. 6 июня из Губернской каторжной тюрьмы, обезоружив стражу, бежало 7 человек арестантов-каторжан. В завязавшейся перестрелке между охраной, подоспевшими отрядами из революционных штабов и беглецами, со стороны дружинников убито двое и ранено трое. Арестантов уничтожено 52 человека. Исполнительный комитет задним числом постановил: считать действия Чрезвычайной комиссии правильными. За что были расстреляны 45 человек, потом пояснили. Вместо суда.{nl}А 18 июня в 11 часов вечера, городской сад «Липки» был оцеплен конными советскими войсками. Из сада выпускали только тех, кто доказал свою непричастность к контрреволюции. В саду до утра было продержано большое количество арестованных. Как писали газеты, найденное доказало, «что в город прибыли контрреволюционеры с целью поднять мятеж и создать анархию для грабежа… к делу организации в городе белогвардейских сил имеют самое близкое касательство правые социал-революционеры».{nl}Через месяц подобное повторилось на Верхнем базаре, который с налета оцепили конные и пешие красногвардейцы. Народ кинулся в разные стороны, но вскоре паника улеглась. Люди выстроились в длинные хвосты и двинулись покорно к месту обыска. На следующий день, все лавки и прилавки на Верхнем базаре были опечатаны и в них начали производить тщательный обыск. Главное внимание обращалось на деньги, так как по декрету новой власти наибольшая сумма, которая могла находиться в кассе, составляла пятьсот рублей. Результаты обысков оказались неплохими: «много взято мануфактуры, а также «несколько десятков тысяч рублей разменных «николаевских» денег. Так, у Яковлева отобрано 17750 руб., у Образцова – 24500 руб., у Егорова – 9000 руб., у Шумилина – 8350 руб., и др. Медной и серебряной монеты отобрано несколько пудов». Комиссар юстиции на следующий день отметил, что он опять находятся в неведении, как и весь исполком, зачем совершены эти облавы на Верхнем базаре и вокзале.{nl}Чека чуть ли не ежедневно проверяла всех приезжих. Спрашивали по пунктам: кто вы такой, чем занимались до войны, во время войны, с февраля до октября и так далее.{nl}В июле на Митрофаньевской площади красноармейцы устроили стрельбу по безоружным жителям. Там происходило многочисленное (до 800 чел.) собрание извозчиков, в связи с объявленной мобилизацией лошадей. С разъяснением о мобилизации выступил было представитель революционной охраны, но он был окружен группой из 8 лиц, которые, набросившись на него, стали наносить удары кулаками. Неожиданно из толпы раздался выстрел и красноармейцы, кинулись было к своему товарищу, чтобы освободить его. Для устрашения толпы они произвели несколько выстрелов в воздух, в результате которой погибли студент и молодой человек в форме реалиста.{nl}Укрепив свою власть, большевики стали увереннее проводить национализации, конфискации и реквизиции. Гражданская война уже разгоралась по всей стране. Пути назад уже не было.{nl}28 июня вышел декрет о национализации предприятий ряда отраслей промышленности. В целях решительной борьбы с хозяйственной и продовольственной разрухой и для упрочения диктатуры рабочего класса и деревенской бедноты Совет Народных Комиссаров постановил: Объявить собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики нижеуказанные, расположенные в пределах Советской Республики промышленные и торгово-промышленные предприятия со всеми их капиталами и имуществами, в чем бы таковые не заключались. Местная власть признавалась, что сожалению, еще не располагает данными о способах и формах проведения этого декрета в жизнь, но есть понимание, что проведение в жизнь этого декрета вызовет большие затруднения.{nl}И на следующий день: Впредь, до издания нового положения о порядке открытия, перехода и преобразования торговых и торгово-промышленных предприятий – воспрещается: 1) Продажа и покупка, сдача в аренду, либо в залог, переход, передача и переуступка, полностью или частично, торговых и торгово-промышленных предприятий. 2) Образование и открытие новых предприятий. Дело больше нельзя было продать. Можно было только подарить государству, что, кстати говоря, многие и сделали. {nl}Но и на местном уровне периодически принимались решения о национализации некоторых предприятий. Такая судьба сложилась у типографии П. Н. Сибрина и книжного склада т-ва Сытина. Где-то коллектив рабочих при согласовании с исполкомом принимал в свое ведение частное предприятие, как это случилось с гостиницей «Россия».{nl}Поскольку частные предприятия ещё работали, нужно было взять их под полный контроль, и не дать предпринимателям зарабатывать больше, чем положено (см. выше). Понятно, что последние шли на это «неохотно». Через три месяца после первого предупреждения комиссар губернского советского контроля предложил всем торгово-промышленным предприятиям гор. Саратова в течение трех дней со дня опубликования настоящего распоряжения ввести кассовые книги общеустановленного образца. Виновные в неисполнении настоящего распоряжения подлежали штрафу до 5000 рублей». И ещё через две недели: «объявляю, что с теми владельцами торговых предприятий, которые будут замечены в незаписывании в контрольную кассовую книгу на приход поступающих сумм, полученных от продажи товаров, будут поступать по всей строгости рабоче-крестьянского закона, вплоть до конфискации имущества». {nl}Обналичить деньги, попавшие в банк, стало проблемой. На уплату жалования служащим и рабочим деньги стали выдавать лишь по представлении сведений об общем количестве служащих и ежемесячной сумме жалования, заверенных комиссариатом промышленности.{nl}Ощущение за собой силы делало только что никому не известных людей похожими не гангстеров. Комиссар по сбору контрибуции Либис-Верет через газету сообщал: «В виду того, что многие из плательщиков, обложенных контрибуцией, оттягивают уплату, ожидая, пока я приду на дом, обременяя этим и меня, и комиссию по раскладке контрибуции, настоящим уведомляю всех плательщиков, что впредь за каждый мой приезд будут причитать с плательщика 10 процентов с той суммы, каковую он должен». {nl}За два месяца, вместо десяти требуемых, было собрано около двух миллионов рублей контрибуции. Вымогателям стало очевидно, что денежных знаков у «буржуев» сравнительно немного. Никогда не имевшие собственности комиссары поняли, что капиталы не лежат в мешках в чуланах эксплуататоров, а заключаются, главным образом, в займах, заводах, сырье. Однако, «путь советской власти к добыванию средств один – прижимать и выколачивать бывший командный класс. Конечно, такая мера является недостаточно обоснованной. Гораздо лучше и оправданнее добиваться того же посредством налоговой системы. Но результаты должны быть одни и те же: высосать из них все, и превратить в таких же пролетариев, как и мы». Нужно отдать должное честности этого заявления. Но введение налогов и их сбор потребовали бы времени. Его у большевиков не было. Шла война, которая требовала средств. {nl}Красная армия существовала на средства, получаемые от конфискаций и контрибуций. Другого выхода не было. В Саратове понимали, что в губернии по деревням и селам идёт обложение населения «контрибуцией», проверить справедливость которой и её законность возможности не было . {nl}Комиссия по распределению контрибуций чесала всех под одну гребенку. Она обложила, в числе прочих, инженеров и врачей. Например, Лаговского, который состоял на городской службе и вел борьбу с холерой, за что получал прибавку в 750 руб. в год. Обложенные контрибуцией и уплатившие её облагались вновь на довольно большие суммы – в 10, 25 и до 50 тыс. руб. Высосать нужно было всё.{nl}А чтобы не сомневались в твердости большевиков, по распоряжению комиссара финансов был арестован В.А. Шишкин один из членов комиссии по раскладке контрибуции за невзнос 3000 руб.{nl}Советы признавали, что «буржуазных профессионалов нужно покупать за различную, хотя бы и солидную плату, в зависимости от способностей. Они понимали, что «Уменьшение ставок для буржуазных профессионалов, как-то врачей, пагубно отразится на медицинской помощи на эпидемиях, ибо врачи не пойдут на эпидемию за 400 рублей, когда в других учреждениях дают 700-800 рублей». Но из газет узнаем, что не всегда в деньгах дело. «Рабочие на водопроводе отказались чистить фильтры. Организуется для этой цели артель из инженеров». Гнилая интеллигенция и гордый пролетариат?{nl}Конечно, власти пытались собирать разные новые налоги. Например, предложили гостиницы, рестораны, кофейни, шашлычные, столовые, номера, заезжие дворы и пр. обложить специальным временным ежемесячным налогом в пользу Совета в размере 5-10 % с валового дохода, а также со всех не национализированных торговых предприятий в размере 5 % с их ежедневной выручки. {nl}В.П. Антонов (Саратовский) предлагал, в том числе, налог на развод. И даже обосновал идеологически: «Как социалисты, мы не можем хотя бы косвенно, сохранять половое рабство. Это с одной стороны, а с другой – мы все равно не сохраним того института семьи, который создан капиталистическими отношениями, и быстрыми темпами разваливается, открывая широкую дорогу для новой семейной формы».{nl}Теснили «буржуев» и в собственных домах. Для планомерной работы по уплотнению населения с 1 июня при каждом жилищном районе назначается по два члена по разбору конфликтов. За неправильное предоставление сведений о свободных квартирах, комнатах и магазинах, заведующие домами и дворники отвечали вплоть до увольнения со службы.{nl}Отныне хозяева домов распоряжаться «излишками» своей жилплощади уже не могли. Для этого был центральный жилищный отдел, который постановил: «Владельцы не социализированных домов со дня опубликования сего постановления не имеют права без разрешения Центрального жилищного отдела сдавать гражданам имеющиеся у них помещения». {nl} Обман и провокация были излюбленными инструментами новой власти. Один из примеров – история банковских сейфов. Со страниц «Известий»: «В связи со всевозможными слухами и толками по поводу происходящего теперь учета вещей в сейфах, считаю необходимым сделать ряд следующих разъяснений: комиссариат финансов приступил лишь к учету и принятию от клиентов на хранение, а отнюдь не конфискации ценных вещей». Но проходит полгода, и содержимое сейфов объявлено национальной собственностью. Понятно, что изменилась обстановка и отношение к кровопийцам – буржуям. Но могли ли доверять такой власти?{nl} Кто же олицетворял в то время власть? Рядовые члены советов с самого начала нужны были для массовки, чтобы поднять руки при голосовании. Соответственно, у них сложилось и отношение к своему участию в этой демократии. В протоколах заседаний читаем: «в целях поднятия процента посещаемости заседаний Исполкома, предлагаем принять срочные меры по отношению тт., систематически не посещающих заседания». Или: «некоторые члены исполкома, главным образом из крестьян, взяв отпуск на неделю, остались на местах и не возвращаются до сих пор. Такие товарищи должны быть исключены из состава членов исполкома». Рабочий день у слуг народа был щадящий, но и эти 6 часов, очевидно, не все отрабатывали: «Все сотрудники советских организаций и учреждений обязаны являться на место службы точно в назначенное для этого время и не уходить со службы раньше назначенного времени без особого разрешения заведующих отделами или учреждениями. Работа в советских организациях и учреждениях продолжается с 10 часов утра до 4 часов пополудни». {nl}Некоторые личности новой власти заслуживают отдельного внимания. Например, председатель балашовского уездного исполкома Солонин, «один вид которого внушал страх мирным жителям, а манера общения и распоряжений просто терроризировала население. Его свита напоминала бандитов. Постоянные самочинные обыски, аресты, как граждан города, так и среди ж.-д. рабочих, сопровождавшиеся грабежами, были обычным явлением. Вечно пьяные они были господами положения. Солонин налагал на буржуазию частенько контрибуции. Так образом собирались значительные суммы, а куда шли эти деньги, было неизвестно, можно было только догадываться. Решено было потребовать финансового отчета от него». {nl}На очередном крестьянском съезде Солонина не утвердили в должности, предварительно «поставив пулемет на колокольню». Он был арестован и отправлен в Саратов, где после небольшого заключения вернулся на партийную работу.{nl}Руководство все понимало, но где найти в один миг преданных революции сотрудников? Приходилось бороться за чистоту кадров. Публично предупреждать, осуждать и наказывать. {nl}Когда выяснилось, что представители всевозможных организаций бесплатно проживали целые месяцы в гостиницах, эксплуатируя не только содержателей, но и служащих гостиниц, последовали выводы. «Никто из членов исполнительного комитета, а также комиссары и другие сотрудники советских учреждений не имеют права пользоваться бесплатными помещениями, как в домах, так и в гостиницах. Исполнение настоящего постановления возлагается на чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией».{nl} Служащие государственного банка чувствовали свою исключительность и поэтому, вопреки декрета совета народных комиссаров к празднику Пасхи получили 10 процентное от оклада вознаграждение. Выяснилось, что и оклады у некоторых из них превышали установленный максимум. Пришлось обязать их разницу, превышающую максимум заработной платы и пасхальную добавку вернуть в кассу. Да ещё плюсом прекратить завтракать за счет народной казны.{nl}Было замечено, что из обстановки домов, отданных под советские учреждения загадочно исчезают предметы. Поэтому решили: «обойти базары, лавки старьёвщиков и проверить, не имеется ли там вещей, похищенных из учреждений и домов, которые были реквизированы и принадлежат Советским учреждениям».{nl}О борьбе с плутами, разгильдяями и мошенниками граждане узнавали из газет. «4-го июля представитель Никоновской продовольственной управы С. Д. Денисов встретил на улице своего знакомого, фамилии которого не знает, с двумя неизвестными девицами, которых он пригласил в номера Беловой. Проснувшись утром, Денисов обнаружил кражу денег на сумму 2774 рубля, причем неизвестных девиц в номере уже не оказалось». «Уволен от должности с привлечением к уголовной ответственности сторож 160 версты Филипп Киселев. Он участвовал в ограблении мешочника, везшего муку». «В отделе распределения сельскохозяйственного инвентаря обнаружены незаконные действия комиссаров, выразившиеся в неаккуратном ведении учетных книг, инвентаря и денег. Кроме того, свидетельскими показаниями удостоверяется, что названные комиссары часто пьянствовали». «Из полтавского вещевого склада военного ведомства совершаются массовые хищения имущества. Вследствие этого, уголовной милицией были задержаны 2 рабочих склада». «Революционной охране города предложено в срочном порядке ввести охрану на городской фабрике обуви, охране вменено в обязанность следить за ввозом и вывозом материалов и вещей».{nl}Рядовые коммунисты писали о том, что их возмущает в тех или иных служащих. «Даже при допросе коммуниста следователь обратился с ним, как со скотом. А жену обвиняемого принял, как и полагается при самодержавии. Ещё много забралось таких типов в партию, которые тормозят дело, и пролезли чуть ли не во все учреждения – волки в овечьей шкуре». «Некоторые дружинники изо дня в день весь свой разговор переплетают «крылатыми словами». Все дружинники прозябают духовно».{nl}В народе же обсуждались привилегии новых бюрократов. Приходилось защищать образ советского служащего. Комиссариат губернского советского контроля доводил до общего сведения, что никто из его служащих никакими скидками нигде и никогда не пользовались и не пользуются. И предлагает владельцам и служащим магазинов лиц требующих скидки задерживать для привлечения к суду революционного трибунала.{nl}Ничто человеческое не было чуждо советским работникам. Только исполком заикнулся о пересмотре ставок, как в среде служащих началась сумятица. Пошли собрания за собраниями о пересмотре ставок. Одного слуха о том, что в таком-то учреждении предполагаются повышенные оклады, было достаточно, чтобы начался туда приток служащих из других учреждений.{nl}У авангарда общества – коммунистов существовал свой клуб, который устраивал мероприятия. Например, прогулку на пароходе вниз по Волге.{nl}Руководство не забывало преданных слуг. Так шоферу Люстику Францу, пострадавшему при исполнении своих обязанностей во время майского мятежа в Саратове, выдали пенсию в размере годового заработка. Его излечение в России приняли за счет Совета. В случае же, если он захочет выехать за границу, решили выдать не более 10 тыс. рублей в счет пенсии.{nl}Из всех последствий государственного регулирования цен одним из самых опасных для новой власти была угроза голода. Отдавать свою продукцию не по рыночной цене крестьянин не хотел. За что стал врагом для строителей коммунизма на несколько лет вперёд. Ленин оценивал ситуацию так: «Революция в опасности. Спасти её может только массовый поход питерских рабочих. Оружия и денег мы им дадим сколько угодно».{nl}Денег не хватало, и купить на них можно было не всё. Посылаемые в распоряжение продовольственных комитетов предметы первой необходимости в обмен на хлеб, распределялись между крестьянством, поставляющим хлеб по норме 1 четверть товарами и 3 четверти деньгами. {nl} Перед началом уборки нового урожая было принято решение об организации волостных и сельских комитетов бедноты. Организацию их поручили местными продовольственными органами при содействии Совдепов. Членами этих комитетов бедноты могли быть малоземельные крестьяне и лица, не пользующиеся наемным трудом. Комбедам доверили распределение хлеба, предметов первой необходимости и сельскохозяйственных орудий между деревенской беднотой.{nl}Появились инструкции, как организовывать комбеды. «Политический комиссар, явившись с отрядом в деревню, собирает сход деревенской бедноты, объявляет им сущность декрета об организации беднейших слоёв деревни, предлагает бедноте избрать комитет для сбора хлеба от кулаков и для заведывания распределением хлеба, сельскохозяйственных орудий и др. предметов первой необходимости нуждающимся».{nl}Кроме того решили привлечь к заготовке хлеба рабочие организации голодающих губерний. Там предоставили право организовывать продовольственные отряды из рабочих и беднейших крестьян для поездок в хлебные губернии, в целях приобретения по твердым ценам или реквизиции хлеба у кулаков. Половина заготовленного хлеба получала пославшая отряд губерния. Другая половина заготовленного хлеба оставлялась в местах заготовки и передавалась в распоряжение комиссариат продовольствия.{nl}Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем предписывала всем уездным, волостным и сельским советам и комитетам принять экстренные меры к собранию всех сведений об излишках хлеба в своих уездах волостях и селах. Укрывателей излишков хлеба обещали преследовать, как контрреволюционеров, предать революционному суду, хлеб их конфисковать.{nl}Видя все это, крестьяне бросали посевы не убранными. В ответ было решено создать уборочно-реквизиционные отряды. Им поручили уборку хлебов с полей кулаков и богатеев. Члены уборочно-реквизиционных отрядов вознаграждались: продовольственной натурой; денежным вознаграждением; особой премией за успешное и быстрое окончание работ по уборке и ссыпке хлеба.{nl}Местные совдепы тоже прикладывали усилия в этом направлении. Так Николаевский уездный исполком ввел обязательную трудовую повинность для всех граждан Николаевска и уезда на время уборки хлеба и обработки полей. Уклонившихся от трудовой повинности лишали хлебного пайка.{nl}В Хвалынске решили «немедленно приступить к организации добровольной крестьянской Красной гвардии для посылки на обмолот имеющегося в копнах хлеба, в каковую назначить энергичного комиссара, который мог бы на правильных основаниях расправиться с кулаками и обмолотить хлеб».{nl}В Петровске приказали немедленно начать свирепейшую реквизицию всех продовольственных продуктов, оставляя необходимую норму. Комиссариат продовольствия, милиция и комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией были объявлены на военном положении.{nl}Ввиду невозможности отправления хлеба в города крестьянин распоряжался им по-своему усмотрению, кормил им свою скотину и перегонял на самогон. {nl}Хлеба в этот тяжелый период понемногу хватило всем и по доступной цене. Большевики смогли защитить беднейшие слои населения от голода. Но сельское хозяйство в результате стало низко производительным и убыточным более чем на полвека вперед.{nl}Из Саратовской губернии, которая была тогда богата дефицитными продовольственными товарами – мукой, зерном, поваренной солью, рыбой, печёным хлебом, в центральные районы страны, и в первую очередь – в Москву, стремились тысячи спекулянтов, везя всё это в мешках и ящиках в переполненных пассажирских поездах и пароходах. Пришлось создать специальную железнодорожную милицию, на которую была возложена обязанность, обыскивать все поезда, вылавливать спекулянтов и конфисковать везомые продовольственные и другие товары. В этих условиях расцвело пышным цветом новое беззаконие, уже со стороны железнодорожной милиции: взяточничество, присвоение конфискованного, насилие, особенно над спекулянтками.{nl}Продовольственному комиссариату поручить вести беспощадную борьбу с мешочниками и реквизировать весь излишек хлеба у кулаков, не останавливаясь ни перед чем, хотя бы пришлось взять хлеб силой оружия, дабы спасти положение.{nl}ЧК предупреждала: «лица, скрывающие запасы каких-либо товаров на квартирах или в других местах, но не в надлежащих торговых помещениях, хотя бы и имели промысловые свидетельства, признаются злостными спекулянтами и предаются суду революционного трибунала. Найденные в таких случаях товары конфискуются».{nl}Вскоре появился термин заградительный реквизиционный продовольственный отряда. Эти отряды обеспечивали осмотр грузов и ручного багажа пассажиров. В интересах полноты ревизии, поезда и пароходы они могли задерживать на один час, но не более.{nl}Губернский комиссариат по продовольствию объявил, что с 27 августа покупка и провоз муки категорически воспрещены. Никаких разрешений на провоз муки никому не дается, а потому мука, покупаемая помимо городских продовольственных лавок, должна отбираться. А в целях усиления контроля над провозом частными лицами муки постановил иметь отряды: подвижной, для переброски в разные места, в составе 25 человек; на ст. Саратов I в составе 20 человек; на Увеке – 30 человек; в Шахматовке – 15 человек и два парохода с командой в 30 человек; при чем один пароход будет курсировать ниже Саратова, а другой – выше.{nl}За хлеб шли настоящие бои. Об этом рассказывает следующий эпизод. На станцию Юрьево из села пришло 10 вооруженных лиц для реквизиции хлеба у мешочников, которых было около 400 человек. Последние обезоружили, прибывших из села. В селе ударили в набат, собрали крестьян, вызвали вооруженный отряд с пулеметами из другого села и прибыли на станцию. Мешочники тем временем заставили служащих станции отправить поезд до прибытия на станцию толпы. Не заставшая поезд толпа явилась в контору и потребовала остановить его на следующем разъезде. Толпа с вооруженным отрядом отправилась догонять поезд.{nl}В результате некоторые села оказались в ужасном положении. Иногда люди по 3-4 дня голодали, не имея возможности приобрести даже пуда муки, потому что ее из одного села в другое не пропускали.{nl}Стратегическим продуктом являлся и картофель. Поэтому в виду начавшегося местами преждевременного рытья молодого картофеля (что грозило сокращением нормального сбора созревшего картофеля) рытье запретили производить не раньше 20 сего августа. Не смотря на это, на базарах Саратова появлялся молодой картофель по высоким ценам. Чрезвычайный штаб предписал следить за исполнением приказа и картофель, как у продавцов, так и у покупателей конфисковывать, причем, продавцы должны подвергаться строгому наказанию, вплоть до предания революционному суду.{nl}Потеряв возможность распоряжаться результатами своего труда, крестьяне обратились к оружию. Повсеместно вспыхивали восстания. Ленин настаивал, что интерес всей революции требует дать везде «последний решительный бой» с кулачьем. Нужно «повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийцев. Опубликовать их имена. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков».{nl}В разгар уборки урожая восстания вспыхивали в губернии то тут, то там. Наиболее серьезным было выступление в нескольких волостях Саратовского уезда. Восставшие заняли пригородные станции: Татищево, Курдюм, Разбойщину. Вину пытались свалить на посланных продовольственным комиссариатом для учета продовольствия в деревню студентов и интеллигенции (около 700 человек). Для ликвидации мятежа были приняты самые решительные меры. Через несколько дней газеты сообщали, что ликвидация бунта в Саратовском уезде близится к концу, «крестьяне сами возвращают оружие». Восстание кулаков в Татищеве подавлено. А очевидцы заметили: «И снова известия о кровавых расправах. Подгородних мужиков утихомирили винтовками в Каменке, что в тридцати верстах от Саратова… расстреляли восемь человек торговцев в Саратове… расстреляли также начальника станции в Татищеве». Обеспокоенный случившимся исполком предписал отделу по борьбе с контрреволюцией немедленно выслать в уезд комиссию для расследования контрреволюционного мятежа. {nl}Вооружённая реквизиция хлеба вызывала кровавые столкновения в деревне. В селе Бакуры, где мужики убили несколько человек из реквизиционных отрядов, был послан карательный отряд с пулемётами. В Оркино крестьянскому отряду пришлось столкнуться с превосходящими его силами кулаков, и только после прибытия отряда саратовской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, удалось собрать все силы. Восстание было быстро ликвидировано, главари были арестованы и препровождены в Саратов. {nl}В село Базарный Карабулак отправлен советский отряд для подавления кулацкого мятежа. Отрядом реквизировано 70 000 пудов хлеба. Несколько человек арестовано. На кулаков наложена контрибуция в 2 миллиона рублей. В селе организован комитет деревенской бедноты. Из окрестных сел поступили многочисленные просьбы – направить к ним революционные отряды.{nl}Исполком резюмировал: «частичные мятежи кулаков в губернии продолжаются, к ликвидации их принимаются меры. Имеются сведения, что в немецких колониях также неспокойно». {nl}Какие меры принимались видно из докладной записки Аткарского уездного военного руководителя, который был выслан для подавления восстания в волостях. Вот её фрагменты: «С сильным оружейным и пулеметным огнем село Б.-Копены было взято. В Копенах были взяты пленные, а также повозки, запряженные и готовые к отъезду. На телефонной связи нами был захвачен контролер, которому мною было задано несколько вопросов, после чего он был заколот. Утром расстреляли всех контрреволюционеров, активно выступивших с оружием в руках. Точно сколько было расстреляно, затрудняюсь сказать. Приблизительно более 30 человек.{nl}В Песковатке мною были задержаны зачинщики и организаторы восстания: У них мы нашли одну винтовку, револьвер и много патронов. Оба были расстреляны, а лошади с повозками конфискованы. На прошедшем совещании решили взять контрибуцию и собрать муки не менее 1000 пудов. … Решили потребовать с Крестов 50 000 рублей контрибуции и 500 пудов муки. … Военный отряд стал требовать, чтобы его удовлетворили по 50 руб. в сутки. … Кроме того с кулаков отдельно в пользу бедноты было собрано 6000 руб. {nl}В русской Песковатке я собрал 3500 руб. В Невежкине я не получил, так как когда стали приносить деньги, к нам подъехали товарищи из Аткарска, и я получил только 1000 руб. В селе Белое Озеро я получил 15 000 руб. А всего взыскано 24 000 рублей. 9000 руб. я вручил комитету бедноты, а также одну лошадь, отобранную у кулака, который, со слов, вредил ходу революции. В селе Белое Озеро был арестован тов. Семидевкин, которого волостной Совет обложил налогом в 3000 рублей. По приезду в Аткарск собранные мною деньги в сумме 33 500 рублей я передал в исполком».{nl}Важной задачей новой власти стало приучение обывателя получать продукты в государственных магазинах. Вместе с этим организовывалось преследование продажи тех же продуктов на работавших нелегальным образом базарах. Результатом стало то, что городское население стало голодать, в то время как в деревнях хлеб ещё изобиловал. {nl}Продажа по рыночным ценам стала уголовным преступлением на весь советский период. Летом 1918 года «виновный в скупке, сбыте или хранении с целью сбыта, в виде промысла, продуктов питания, монополизированных Республикой, подвергается наказанию не ниже лишения свободы на срок не менее 10 лет, соединенного с тягчайшими принудительными работами и конфискацией всего имущества».{nl}Монополизированных продуктов на всех не хватало. Поэтому было необходимо распределять их в установленных нормах. Для этого нужен был точный учет населения. Он совершался путем личного посещения каждого домовладения и квартир, и записи ответов на целый ряд вопросов, так называемой регистрационной карточки, {nl}Монополизировать приходилось всё, чего не хватало. Так государству пришлось закупить «весь наличный запас тканей и всю выработку июля месяца». Или узнаем из газеты, что шпулечные нитки можно будет купить по одной катушке на каждую июньскую карточку, «купон № 1».{nl}Ограничение цены на молоко быстро отменили. В городе образовались огромные очереди за молоком, так как ввоз молока по «твердой цене» сократился. Организовать монополию на скоропортящийся продукт летом технически было невозможно. {nl}Напуганных обысками и реквизициями крестьян пришлось убеждать, что ввоз и продажа молока, масла, яиц, ягод, фруктов и овощей в пределах всей губернии свободны, и они не подлежат реквизиции и конфискации. Продовольственный комиссариат объявлял, что торговля этими продуктами крестьянами может проходить на базаре, но торговцы не имеют право скупать означенные продукты до 10 часов утра.{nl}Перенос острия классовой борьбы в деревню, где проживало 80% населения страны, дал эсерам шанс включиться в противостояние с властью. В начале июля в Москве произошло вооруженное восстание эсеров, которое было подавлено. В Саратовской губернии на фронтах Гражданской войны и в тылу агенты эсеров пытались мешать большевикам строить социализм. {nl}Из центра, пользуясь мандатами советских учреждений, чуть ли не ежедневно эсеры направляли агентов в Саратов, где у них имелись конспиративные квартиры. Центр военной работы этой демократической партии тогда был перенесён в Саратов. Главной их задачей в Саратове была дезорганизация советского 4-го Уральского фронта, который стоял против казаков. Сюда же была переброшена часть Броневого дивизиона, который решил организовать из петроградских боевиков партизанский военный отряд для переброски на ту сторону Восточного фронта. У эсеров были отношения почти со всеми командирами красноармейских частей, которые по настроению были белогвардейцами и обещали поддержку в случае антисоветского выступления или в случае подхода к Саратову Народной армии . Кроме того эсеры занималась переотправкой людей в Самару, где власть советов была свергнута и добровольцы съезжались в ряды Народной армии. {nl}Но чекисты не дремали, и штаб правых эсеров в Саратове был арестован. В Москве на съезде эсэров был арестован Бейлин, один из лидеров партии, в Саратове П.С. Гусева. У арестовывавших были подписанные ордера, в которые вписывали фамилии арестованных. Массовые аресты (например, почти всех жителей в доме Рейнеке на Никольской ул.) уже не удивляла обывателя.{nl}Работа ЧК давала работу судам. Кадров не хватало. Приглашались на должности судей, членов следственных комиссий, правозаступников, нотариусов, судебных исполнителей и пр. Необходимым условием было признание Советской власти, теоретическая или практическая по

Просмотров:
Старый Саратов © 2008 | Сайт А. Кумакова
Яндекс.Метрика
Rambler's Top100