У всякого исторического события есть свои герои, жизнь и деяния которых привлекают историков. Но в тех же эпизодах истории зачастую участвовали и отрицательные с точки зрения этих героев персонажи, роль которых бывала не менее значительна. Их жизни уделяется гораздо меньше внимания поскольку с ними связывают противодействие прогрессу, а нравственный облик этих личностей видится исключительно в негативном контексте. В истории российского революционного движения широко известны имена С.П. Дегаева и Е.Ф. Азефа, которым посвящено множество научных работ и художественных произведений. В то же время об агентах жандармов, действовавших в регионах известно совсем немного. Не стали исключением и работы о народническом движении в Саратовской губернии В.В. Шроковой, которая лишь упоминает участие Беневольского в провале местного кружка «Народной воли».

В настоящей работе приведены факты из биографий людей, благодаря которым революционная деятельность саратовской молодёжи в 70-е и 80-е годы XIX века эффективно пресекалась и находилась под контролем властей. Сведения почерпнуты из материалов дел саратовского жандармского управления, фонда III-его отделения императорской канцелярии в ГА РФ, исследований Общества политкаторжан и опубликованных воспоминаний очевидцев. Следует отметить, что нигде в документах сотрудничество с жандармами этих людей не отмечено. И если бы не воспоминания и письма современников, собрать информацию о предателях, провокаторах и тайных агентах было бы крайне сложно.

Начать следует с того, что организованного революционного движения на саратовской земле в рассматриваемый период фактически не было. Существовали дискуссионные кружки интеллигентной молодёжи, хорошо описанные в мемуарах Ивана Майнова[1], в которых участие людей из «народа» было более, чем скромным. Проблемы жандармам создавали в основном приехавшие из столиц эмиссары, без деятельности которых в Саратове ничего не происходило, поскольку настоящая партийная работа всегда централизована.

Первые революционные действия, не будем их путать с разговорами в домашних кружках, представители саратовской молодёжи совершили лишь летом 1874 г., когда в Саратов приехала группа пропагандистов, организованная и оплаченная Порфирием Войноральским. Зоркому приставу Выговскому хватило двух недель для разоблачения мнимых сапожников, которые были арестованы и попали под следствие. Саратовские семинаристы, к которым попала часть несброшюрованных книг привезенных из типографии Войнаральского, попытались их переплести у знакомых им людей. Но два выбранных переплётчика сельский учитель Василий Меркулов^[2] и писарь Степан Шелкунов^[3] сообщили об этом властям.

Однако, жандармам, арестовавшим по этому делу сразу несколько человек и получившим при этом массу вещественных доказательств, было непросто разобраться, кто есть кто в этой антиправительственной организации. Задержанные революционеры жили по фальшивым паспортам и на допросах запутывали следствие. Жандармам нужны были подсказки, которые они вскоре получили.

Среди близких сподвижников Войноральского оказался мальчик Андрей Кулябко, который в 15 лет решил стать революционером после того, как бросил обучение в пензенской гимназии^[4].

Становление этого «революционера» произошло вскоре после кончины в 1872 г. его отца – сердобского дворянина Павла Андреевича Кулябко, внесённого в 6-ю часть родословной книги саратовского губернского дворянского собрания.^[5] Супруга покойного обратилась тогда в дворянское собрание с просьбой о приписке её восьмерых детей к саратовскому дворянству для дальнейшего получения существовавших ещё сословных привилегий. И тут для старшего сына, нашего героя – Андрея открылась горькая истина, что Павел Андреевич ему вовсе и не отец. Мальчик был рождён вне брака и ввиду отсутствия на тот момент родителя, не был крещён, и в метрическую книгу местной церкви записан не был. Секретарь дворянского собрания в дворянскую книгу вместе с братьями и сёстрами внести Андрея без метрики не мог. Надо полагать, что это и дало повод бывшему дворянину бросить гимназию, и встать на путь насильственного установления социальной справедливости. По сведениям жандармов отцом новоявленного революционера был Павел Васильевич Слепцов^[6] родной дядя матери Андрея – Глафиры Алексеевны Слепцовой, которая была на 14 лет младше своего соседа по родовому имению. Павел Васильевич зимовал в Москве, где имел собственный дом и для девятнадцатилетней провинциалки наверняка был интересен, как столичный франт. Не будем проводить аналогий с пушкинским Онегиным, так как история такой любви банальна и стара как мир.

Очевидно, 14-ти летнему мальчику в момент осознания неприятной правды о себе тридцатилетний Войноральский указал цель и смысл жизни. Порфирий, таким же образом пострадавший от классового неравенства (был внебрачным сыном княгини), взял разочарованного подростка под своё крыло. Думать о куске хлеба мальчику больше было не нужно. Сначала он получил от своего покровителя казённую должность в Пензенской губернии, а позже в Москве, Андрей просто жил за счёт старшего товарища, выполняя его поручения^[7].

Но после ареста мальчик не оказался стойким революционером и быстро пошёл на сделку со следствием. По этому поводу Софья Лешерн в одном из писем бросает: «Здесь подгадил Кулябка, всё рассказал подлец»^[8]. Жандармский полковник Гусев пишет в одном из рапортов начальству, что о соответствии фальшивых фамилий революционеров с настоящими он смог разобраться с помощью дворянина Андрея Павловича Кулябко^[9]. Кстати, находясь в тюремном замке, тогда уже 16-ти летний пособник следствия, чувствуя свои заслуги перед государством, обратился к тому же Гусеву с просьбой об улучшении питания и выделении ему приличной одежды^[10]. Одиночные камеры политическим полагались и так.

Соратники знали о роли показаний Андрея в ходе следствия, и во время сходки на Зелёном острове в июле 1874 г. весёлый и общительный для соратников С.Ф. Ковалик предлагал убить Кулябко, как предателя^[11].

Но Андрей вскоре живой и здоровый оказывается на свободе в имении матери. Он жениться, заводит детей и, по-видимому, не испытывает нужды, хотя службы никакой не несёт. В 1893 г. его можно было найти в г. Аткарске на ул. Дворянской, в доме Овчинникова. Именно тогда, неслужащий тридцатипятилетний дворянин А. П. Кулябко решил восстановить справедливость и обратился в саратовское губернское дворянское собрание о приписке его семейства к привилегированному сословию. Отказать ему было нельзя, и почтенному учреждению пришлось вместо метрического свидетельства принять справку, выданную саратовской епархией о том, что «из приведённых свидетельств» видно, что у матери его в 1858 г. родился сын Андрей^[12]. В результате, за заслуги отца Андрей был внесён, пусть не в 6-ю, но хоть во 2-ю часть дворянской родословной книги Саратовской губернии. Таким образом, очевидно, что Кулябко предал товарищей по борьбе с несправедливостью совсем не бескорыстно. Помимо полученной свободы хорошей услугой государству он устранил социальную несправедливость для себя самостоятельно, без всякой революции. Для попавшегося по громкому политическому делу это была неплохая плата. А для будущих революционеров биография Андрея Кулябки дала урок того, что борец за народ должен всё-таки быть взрослым человеком, готовым к тяжёлым психологическим стрессам, которые неизбежны при противостоянии с властью.

Другой уроженец Саратова – Михаил Петрович Троицкий, который в течении 25 лет упоминается в документах саратовского жандармского среди лиц неблагонадёжных, таковым и являлся. Но не с точки зрения государства, а с позиций общепринятой морали.

Известно, что с 1856 г. Троицкий обучался в Саратовской гимназии, но вышел из неё, не окончив курса «по домашним обстоятельствам». Обстоятельства эти не мешали ему, однако, собирать у себя друзей-вольнодумцев для тайных дискуссий, что дало основание в 1863 г. жандармскому начальнику представить Троицкого губернатору, как лицо безнравственное^[13]. Тем не менее, недоучившись в гимназии, Михаил, благодаря друзьям смог получить благотворительную материальную помощь для поездки в Казанский университет, где какое-то время был вольнослушателем. Там учёба, как и в гимназии, у него не заладилась, и он уехал в Петербург, откуда весной 1869 г. был выслан под полицейский надзор за участие в беспорядках.^[14] Вполне определённо, что Троицкий принадлежал к тому типу бездельников, которые под видом студентов скитаются по столицам не имея определенных занятий, но зачастую бывают душой компаний.

Вернувшись в Саратов, Михаил встретил старого знакомого Кунтушева, который предложил ему поехать в Одессу с целью организации тайного ввоза нелегальной литературы в Россию. Бизнес вряд ли сильно прибыльный, но вполне романтичный с оттенком героизма, и не требующий какой-либо квалификации. Для человека без определённых занятий этот способ заработать показался привлекательным.

Кстати, компаньон Троицкого в новом бизнесе – Кунтушев до этого вынашивал план освобождения с каторги Чернышевского, но скитания по стране в поисках финансирования этого благородного дела не привели к успеху, и он был водворен полицией в Саратов за беспаспортное бродяжничество^[15].

Итак, в августе 1869 г. двадцатитрехлетние Кунтушев и Троицкий выехали в Одессу для занятия нелегальным бизнесом. Более чем через полвека в своих воспоминаниях Ф.А. Борисов^[16] предполагал, что там они могли познакомиться с Нечаевым. Факт далеко не очевидный, судя по дальнейшей судьбе перманентных революционеров. В Одессе у них опять что-то не заладилось, и потенциальные контрабандисты переехали с непонятной целью в Елизаветград, где произошло событие, определившее всю дальнейшую судьбу Троицкого.

28 октября 1869 г. исправляющий должность Елисаветградского полицмейстера получил в конверте с почтовой маркой письмо от неизвестного ему лица, подписанного якобы агентом с.-петербургской полиции Константином Клочь, который сообщал, что «в вашем городе с недавнего времени поселились два человека, имеющие целью крайне нехорошее дело, а именно сделать подкоп под рельсы железной дороги и во время проезда государя сделать взрыв»^[17]. «Агент» сообщал, что срочно уезжает и оставил полицейским адрес «злоумышленников» для дальнейших действий.

Явившаяся туда полиция нашла там, однако, одного Кунтушева, который сообщил, что Троицкий утром ушёл в неизвестном направлении. Как выяснилось, последний уехал в Николаев, а затем в Крым, где и был через месяц арестован, опознанный в больнице, куда попал в результате случайной травмы^[18]. В то же время по стране начались аресты сподвижников Нечаева, и наши арестованные земляки, как возможные участники партии «Народная расправа» были отправлены в Петропавловскую крепость.

Вскоре выяснилось, что в С.-Петербурге никакого агента Клоча не существует, а сличение почерка автора письма о готовящемся покушении на императора и почерка Троицкого показало, что оно написано им самим^[19]. Факт небезынтересный, поскольку Михаил таким образом отправил Кунтушева в тюрьму, очевидно, полагая, что сам от преследования ускользнет в образе героя, перехитрившего ищеек. Такая версия поступка доносчика была высказана жандармами, которые неплохо разбирались в людях. Вряд ли Троицкий мог предположить, что досадный случай (он был ранен куском черепицы вырванным ветром из крыши крымского домика) соединит его с товарищем в тюремной камере^[20].

Уже в Петербурге следствие установило, что ни с кем из нечаевцев Троицкий знаком не был. Соответственно, на суде ему предъявить было ничего кроме неосуществлённого плана завоза нелегальных книг. План этот состоял из одних безрезультатных разговоров, почему суд присяжных оставил потенциального революционера на свободу, правда под особым полицейским надзором^[21]. Таким образом, заключение в Петропавловской крепости было следствием не героических действий этого романтического бездельника, а написания им доноса на самого себя и товарища, которого он фактически предал.

Двухлетнее содержание в Петропавловской крепости до, прошедшего летом 1871 г. суда, на котором он был оправдан (вместе с 42 такими же случайными «революционерами») создало Троицкому на полтора десятка лет ореол матёрого борца, который очаровывал в дальнейшем его соратников.

Но сначала он очаровал одну из подсудимых на том же процессе над нечаевцами – Елизавету Христиановну Томилову^[22], которая была арестована за крамольную переписку с Нечаевым и укрывательство у себя на квартире в Петербурге его сообщника В.Ф. Орлова^[23]. Состоятельная вдова, кроме того, помогала Нечаеву материально, когда тот прятался от российских властей в Женеве, где жить было недёшево. Её 100 руб. помогли скрасить беглецу тоску по родине^[24]. Но присяжные, тем не менее, не нашли её опасной для общества, и весной 1872 г. она появляется в Саратове вместе с Троицким^[25]. Пара поселилась в одной квартире в доме Якова Леонтьева на Грошовой.^[26] Их гражданский брак, скреплённый единством жизненных целей и материальным обеспечением вдовы, которая была на 7 лет старше возлюбленного, просуществовал долгие годы (следы супругов теряются в конце 80-х годов в Балашове)^[27].

Михаил, никогда и нигде не работавший, теперь мог себе позволить это и далее. На допросах он утверждал, что «занимался отчасти торговлей». Некоторое время он даже прослужил на Сызранской железной дороге. Но, очевидно, это мешало его участию революционной борьбе, и пара вновь появилась в Саратове, где у дяди Троицкого – был собственный дом. Дядю они сильно не отягощали, поскольку постоянно отлучались в различные города: Харьков, Одессу, Казань, Астрахань и т.д. Нужда этих борцов за свободу трудового народа не обременяла.

В 1880 г. пара окончательно приехала в Саратов^[28]. И вскоре на квартире Елизаветы Христиановны начал собираться революционный кружок^[29]. Как свидетельствует Иван Майнов, Томилова «служила делу не только тем, что предоставила свою квартиру для кружковых собраний: главным образом на ее денежные средства велась в это время вся кружковая работа, а сама она аккуратно исполняла обязанности секретаря»^[30].

Вскоре саратовский кружок написал заявление о включение его в партию «Народная воля», куда по сообщению В.Н. Фигнер входили: Михаил Петрович Троицкий, Митрофан Эдуардович Новицкий, Иван Иванович Майнов, Пётр Сергеевич Поливанов, Евгений Александрович Дубровин^[31], Алексей Петрович Ювенальев^[32], Елена Христиановна Томилова и ещё 5-6 человек.^[33]

Как мы знаем, к 1882 г. четверо из этого списка были арестованы по уголовным статьям, Ювенальев решил вести добропорядочную жизнь, а наша парочка продолжала вести праздный образ жизни, который периодически омрачался арестами Троицкого. Но каждый раз жандармы не могли ничего ему предъявить, поскольку «опытный революционер» на самом деле ничего крамольного не делал, кроме участия в разговорах о светлом будущем для трудового народа. Когда в 1887 г. московское начальство приказало в очередной раз арестовать Михаила Петровича жандармский полковник Гусев досадовал на бессмысленность указания. Он хорошо понимал, что предъявить Троицкому будет нечего. Его романтическая содержательница жандармами также серьёзно не воспринималась, как и годами ранее.

Так сложилась судьба доносчика, жизненные принципы которого не вызывают особых сомнений. Впрочем, он искренне был увлечён революционными идеями, что позволяло ему сохранять образ деятельного ветерана перед молодым поколением и пожилой вдовой.

Убийство Александра II заставило жандармов искать новые методы работы для обеспечения профилактики от антиправительственных действий. Внедрение в нелегальные кружки своих агентов – провокаторов, стало широко применимой практикой. Провокаторы побуждали нерешительных борцов к реальным действиям, влекущим за собой уголовную ответственность, которая облегчала изоляцию от общества, поддавшихся на провокацию.

Взаимоотношения жандармов с секретными сотрудниками тщательно скрывались даже внутри управлений, и вряд ли мы найдем документы о их вербовке и текущей работе. Но в определённый момент провокаторам приходилось давать письменные показания, которые сохранились в том числе и в архиве саратовского губернского жандармского управления.

Летом 1885 г. в Саратов приехал в отпуск скромный почтовый служащий Иван Беневольский[34], который в 1879 г. посещал кружок Ивана Майнова и Петра Поливанова. Тогда Иван брал у них книги, которыми в свою очередь делился со своим знакомыми, в том числе и служащим земской управы Григоровым^[35]. Но в 1882 г. Беневольский переехал в Москву и устраивается в Управление перевозки почт по железным дорогам чиновником низшего оклада, и саратовцы о нём забыли, поскольку личность была незаметная.

В феврале 1882 г. после отъезда из Саратова Новицкого связь саратовских народовольцев с центром оборвалась. С тех пор революционно-настроенная молодёжь ждала, что кто-то из столиц выйдет с ними на связь. Наконец спуся три года, в городе появляется несколько нелегалов, скитавшихся по стране после ареста Германа Лопатина со списком надёжных народовольцев. Среди них оказался и Иван Беневольский, который привёз доказательство, что он не только сохранил революционный пыл, но и имеет контакты с Центром. Это было письмо руководителя кружка «саратовцев» в Москве Клинга[36] саратовцу Петру Степанову, у которого он советовал Беневольскому узнать о положении дел в местном кружке^[37].

По приезду в Саратов Беневольский встретился со Степановым в Липках, а также отдельно со старым своим знакомым, служащим в земской управе Григоровым, которому намёками стал говорить о связях в Москве с Сергеем Ивановым[38] и Феофаном Крыловым[39]. Григорьев ответил, что и у них есть связи и типография, где выпустили «Слово Тихона Задонского» и «Что же нам делать» Толстого^[40]. От Степанова и Григорова Беневольский узнал, что кружок «Народной Воли» в Саратове существовал всё время после приезда Новицкого, менялись только члены^[41].

Беневольский узнал ещё, что в саратовском кружке недавно произошёл раскол, вызванный «одной барынькой по её словам – генеральшей в партии «Народная воля». Она приехала в Саратов со своим мужем Сахар Сахаровичем и называла себя Марьей Николаевной[42]. Конфликт у неё произошёл с членом кружка Коробковым, и состоял в том, что гостье не понравилось платье, которое купил ей саратовский кружок на собственные средства. «Генеральша» посчитала его не соответствующим её паспорту, а Коробков ответил, что щегольство нужно отодвинуть на второй план, что ей следует беречь деньги партии и быть скромнее. Приехавший Сахар Сахарович постановил исключить Коробкова за его легкомыслие из кружка, как лица «могущего быть вредным партии «Народная Воля».

Это заявление безусловно приняли Степанов и Глогенберг, а Александровский, Григоров, Севастьянов, Коробков, Попов и Никонович были против. Вскоре Сахар Сахарович с женой уехали, и он прислал письмо от партии об исключении Коробкова.

В результате кружок распался на два враждующих. При этом от типографии у Степанова осталась доска, а у Александровского – шрифт. Работать вместе они не хотели, и соответственно печатать больше не могли. Григоров попросил Беневольского разобраться в Москве, имел ли Сахар Сахарович право вмешиваться в дела кружка, когда он был явно пристрастен. Степанов в свою очередь в разговорах с Беневольским оправдывал Сахара Сахоровича и обвинял Коробкова. Беневольский уговаривал Степанова бросить личности и объединить кружок, поясняя, что Москве нужна большая группа, которая сможет получить большое финансовое предложение, а так не получит никто. Но стороны не пошли на компромисс[43].

Беневольский рассказал им о своих связях в Москве и посвятил в свой план по ограблению железнодорожной почты, которую он сопровождал по службе. Александровский и Григорьев против ограбления сначала ничего в принципе не имели, но после недолгих размышлений посчитали его преждевременным. Во-первых, за отсутствием деятельности потребности в деньгах у кружка не было. Во-вторых, посчитали, что уголовное преступление может скомпрометировать партию перед обывателями. Заявили, что в случае крайней необходимости смогут набрать денег, как это было при попытке освобождения Новицкого. Рассказали, как на свои деньги покупали одежду, лошадь и повозку и т.д.^[44] Решили, что Саратов лучше поможет партии работой своей типографии. Поэтому сотрудничество с Москвой в деле ограбления почты решили отложить до следующего собрания кружка^[45]. Эта провокация Беневольскому не удалась.

На следующем собрании, которое состоялось в квартире Александровского, Беневольскому предложили стать членом кружка. Начали заседание с дискуссии о приказе Сахар Сахаровича и о последовавшем раздоре в кружке. Поручили новоиспечённому члену наладить связи в Москве. В частности разобраться, кто из приезжавших ранее в Саратов представителей центра самозванец, а кто нет. Имел ли Сахар Сахарович право на издание такого приказа. Узнать существует ли вообще Исполнительный Комитет[46].

Просьбы саратовцев Беневольский в Москве не выполнил, и его контакты с саратовцами вскоре прекратились, не имея предмета для продолжения переписки.

С 24 ноября 1886 г. в его формуляре появится запись о вольнонаемных занятиях в охранном отделении Московской полиции.[47] А 11 декабря 1886 г. Иван, как агент московской охранки, вновь появился в Саратове. Членам кружка объясняет, что прибыл для выяснения Центром обстановки на месте. С собой он привёз по 4 экземпляра «Листка Народной Воли» и «Программы Народной Воли», что должно было убедить кружок в его близости к Центру. На словах рассказал Александровскому, что происходило в Москве в последнее время. В том числе и то, что якобы Натан Богораз[48] выразил желание поехать в Саратов с организационными целями, если группа там есть, и она сильна. С тем, чтобы оказать материальную помощь и наладить печать в саратовской типографии «Листка Народной Воли»[49].

Александровский в свою очередь рассказал, что дела их кружка ухудшились так как они потеряли работу. Революционная работа свелась к поиску новых связей. В том числе, кружковцы возлагали большие надежды на «Общество вспомоществования торгово-промышленному служебному труду», и «Обществу наборщиков». Говорили о желании объединения с провинциальными кружками в других городах и т.д.[50]

На следующий день в квартире Мокринского собрался весь кружок в количестве 8 человек: Попов, Мокринский, Александровский, Севастьянов, Россов, Соловьёв, Никонович и Александр Кириллович. На этом совещании решили присоединиться к новой партии, изъявили готовность принять в Саратове нелегалов. Однако, оказать материальную помощь заключённому Чумаевскому (другу Беневольского) отказались, из-за материальных трудностей^[51].

Беневольский, не задерживаясь, возвращается в Москву, откуда 21 декабря 1886 г. от директора Департамента полиции начальнику саратовского жандармского управления полковнику Гусеву ушло письмо следующего содержания. «Из совершенно достоверного источника мною получены сведения, что в г. Саратове существует вполне сплочённая и организованная группа лиц противоправительственного направления». В письме были перечислены все саратовские контакты Беневольского. В вину им вменялась перепечатка запрещённого сочинения графа Л. Н. Толстого «Так что же нам делать». Завершало письмо требование «сообщить в возможно непродолжительном времени сведения, чем именно занимаются в настоящее время упомянутые лица»^[52]. Но не более.

Только 14 марта 1887 г. начальник московского ГЖУ генерал-майор Н.А. Середа[53] отправил в саратовское ГЖУ показания губернского секретаря Ивана Васильевича Беневольского, который по официальной версии был «провален»^[54]. Теперь после обыска и ареста против всех упомянутых возбудили дознание.^[55] 10 апреля 1887 г. судебная палата была извещена о начале следствия «по сведениям сообщённым Московским ГЖУ о саратовском революционном кружке»^[56], а на следующий день последовало уведомление о заключении ряда лиц под стражу^[57]. Аресты продолжались и в число задержанных попал и уже известный нам М. П. Троицкий, на том основании, что в Саратове о нём говорили Беневольскому, как о видном и активном члене кружка[58], а также потому, что тот дружит с А.П. Феологовым^[59].

22 апреля майор Панин, проводивший следствие, просит привезти Беневольского в Саратов для подробного допроса и очных ставок, поскольку все арестованные говорили, что никакого Беневольского не знают. Начальник саратовского ГЖУ полковник Гусев, очевидно, зная кем является «проваленный» ответил подчиненному, что считает очные ставки преждевременными^[60]. Спустя месяц в ответ на повторный запрос Гусев пишет Панину, что пока «нельзя определить, когда следующие мероприятия с Беневольским могут быть произведены»^[61].

5 мая 1887 г. Панин докладывает директору Департамента полиции, что дознание о саратовском кружке практически окончено. По проверке данных указанных Беневольским было привлечено 26 свидетелей, причём значительная часть его показаний не подтвердилась[62]. Против Россова, Попова и Александровского всё же нашли факты, которые не вызывали сомнения. Остальным обвиняемым предъявить было нечего, и по согласованию с прокурором они были выпущены под особый надзор полиции[63]. Благодаря проведённой работе очаг народовольческой активности в Саратове был погашен. Прошедшие в этом деле молодые люди остались либералами, но никаких действий, противоречащих закону, больше не предпринимали.

23 сентября 1887 г. саратовский прокурор вынес заключение о завершении дела в административном порядке^[64].

15 ноября 1887 г. мать Александровского внесла за сына 1000 руб. ценными бумагами, и он вышел на свободу^[65]. Из всех обвиняемых только Россов в апреле 1888 г. был выслан из Саратова^[66].

Интересно, что секретный агент полиции Беневольский за общение с революционными деятелями Лисянским, Сергеем Ивановым и Оржихом[67] попадал в поле зрения жандармов, которые подчинили его гласному надзору полиции на 5 лет[68]. В мае 1888 г. Беневольский прекратил «вольнонаемные занятия» секретного агента и попадал в штат Охранного отделения Московской полиции[69]. После этого он обратился к своему руководству с просьбой снять с него установленный надзор, что и было сделано[70]. Теперь прямой обязанностью Ивана Васильевича стало обслуживание конспиративных квартир и заведывание агентурным отделом[71]. В 1897 г. он по состоянию здоровья оставил службу и попросил в этой связи персональную пенсию. В этой просьбе его поддерживал обер-полицмейстер Москвы Д.Ф. Трепов (в отца которого стреляла Вера Засулич)[72]. В результате вместо 146 руб. 95 коп. (пенсия для служащего с его стажем и окладом) Иван Васильевич за свои заслуги за время своей 18-ти летней службы получил 600 руб. в год[73].

Московская охранка именно в те годы активно вербовала людей в окружении революционно-настроенной молодёжи. В то же самое время был завербован двадцатидвухлетний телеграфист С.В. Зубатов, так же проработавший секретным агентом два года до 1888 г. Служа далее в охранном отделении, благодаря своим незаурядным качествам, он наладил эффективную работу с секретными агентами и стал начальником Беневольского.

Секретные агенты были не только у охранного отделения полиции, но и у жандармов. Начальник московского ГЖУ генерал-майор Н.А. Середа не брезговал и помощью уголовников, которые предлагали властям свои услуги, рассчитывая получить амнистию за свои предыдущие преступления. Один из таких типов, оказался в Саратове и был причастен к некоторым из саратовцев, попавших в поле зрения жандармов. Речь идёт о польском дворянине Михаилом Ефимовичем Белино-Бржезовском, который запомнился многим саратовцам.

Согласно документам жандармского управления, в июне 1885 г. в Саратове появился молодой человек, именовавший себя отставным гвардии корнетом Белино-Бржезовским. Его жизнь на широкую ногу, крупная картёжная игра, которую он вёл в компании лиц сомнительной честности побудили жандармского полковника Гусева просить Саратовского полицмейстера проверить документы Белино-Бржезовского и вообще навести о нём справки. Документов у Белино-Бржезовского не оказалось, но он заявил, что личность его может быть удостоверена начальником Московского ГЖУ. И действительно генерал-майор Середа сразу же сообщил телеграммой, что Белино-Бржезовский ему лично известен[74].

В июле Бржезовский уехал из Саратова, и вскоре после его отъезда купеческий сын Илья Аносов пришёл в жандармское управление и заявил, что ему предъявлены для уплаты 2 тыс. руб. по векселям, будто выданных им, Аносовым, на имя  Белино-Бржезовского (в последствии оказалось, что таковых векселей имеется тысяч на 20). Илья Аносов заявил, что эти векселя фальшивые, так как никогда не давал их Белино-Бржезовскому. Он рассказал полковнику Гусеву, что с Бржезовским познакомился в 1884 г., когда содержался вместе с ним под стражей в Сретенской части г. Москвы, будучи привлечён к политическому делу[75]. На что жандармский начальник посоветовал Аносову начать дело судебным порядком и сообщил прокурору саратовской судебной палаты о заявлении Аносова^[76].

Из рассказа А.Н. Баха известно, что «по требованию своего мучителя молодой человек (Аносов – авт.) подписал какой-то вексель, на котором, если не ошибаюсь, сам Белино-Бржозовский подделал подпись отца своей жертвы. Он, вероятно, надеялся, что до скандала дело не дойдет, но ошибся в своих расчетах»^[77].

Илья дал в газету «Московские ведомости» объявление следующего содержания: «6 сентября сего года саратовским нотариусом Морозовым предъявлены мне два векселя по 1000 руб. каждый, выданные будто бы мною в Москве 28 апреля 1885 года отставному корнету Михаилу Ефимовичу Белино-Бржозовскому /…/. Я заявил нотариусу Морозову, что векселя эти подложные, так как нигде, никому и никогда никаких векселей не выдавал, о чём и довожу до всеобщего сведения. Купеческий сын Илья Фёдорович Аносов».

Это объявление заметил московский жандарм и отправил директору Департамента полиции П.Н. Дурново вырезку из газеты с пояснением, что Аносов – вероятно обвиняемый по делу о «Союзе»[78], а приведённый факт на его взгляд «характеризует отчасти Бржезовского»^[79].

С начала сентября 1885 г. за Белино-Бржезовским была установлена слежка в Петербурге, где он появился в сопровождении молодой дамы^[80]. Полицейские следили по делу Аносова за Михаилом Ефимовичем, не зная о том, что тот – тайный агент политического сыска^[81]. Когда, петербургские жандармы обратились к московским коллегам с предложением привлечь его к дознанию, они получили неожиданный ответ: «Прошу приостановить исполнением впредь до распоряжения департамента, сохранить бумагу в тайне»^[82]. Об услугах оказываемых Белино-Бржезовским генералу Середе, во избежание нежелательной утечки знать было положено далеко не всем.

Но услуги тайного агента не отменяли уголовной ответственности «червонного валета» за мошенничество, и 19 октября 1885 г. он был всё же арестован, по требованию судебного следователя, по делу о подложном составлении векселей и препровожден в Саратов^[83].

Следом за арестованным в Саратов приехал губернский секретарь Александр Александрович Блок, бывший некогда гродненским исправником, а в 1866 г., состоявший чиновником при Санкт-Петербургском обер-полицмейстере. Встретившись с Ильёй Аносовым, он сказал, что является хорошим знакомым Белино-Бржезовского и прибыл сюда по его делу. Далее Блок предложил Аносову принять меры к прекращению дела с Бржезовским, признав векселя действительными. В противном же случае грозил Аносову обличением его в совершении государственного преступления, говоря, что для этого у него имеются достаточно данных. Более того, Блок требовал от Аносова уплатить ему 10 тыс. руб., обещая оказать содействие к прекращению производимого о нём, Аносове, дела по обвинению в государственном преступлении.

Аносов передал судебным следователем содержание их разговора, и у Блока был произведён обыск, в результате которого были найдены разные записки, носящие характер наблюдений и заметок относительно политических дел в Москве и Петербурге. Блок был арестован[84], но в последствии отпущен под залог 3000 руб.[85]

Документы подтверждают, что Блок был реально информирован о следствии по делу «Союза молодёжи», так как Илья всё-таки был позже арестован, но Фёдор Исаевич Аносов 5 июня 1886 г. внёс за сына Илью залог в 3000 руб. и последний был выпущен на свободу^[86].

В заметках Блока о политических делах в столицах фигурировало два Аносова. Помимо Ильи в поле зрения вымогателей попал его двоюродный брат – купец 2-й гильдии Елисей Иванович Аносов, который в 1884-1885 гг. часто приезжал в Петербург. Был он человеком очень богатым, получившим от отца в наследие миллионное состояние, имел в Саратове каменный дом. Аносов, занимаясь коммерческими делами, разъезжал по всей России, часто бывая на Нижегородской ярмарке^[87].

По мнению А.Н. Баха «этот молодой человек не совсем ясно отдавал себе отчет в своем положении, и когда Белино-Бржозовский облюбовал его и припугнул жандармами, молодой человек стал откупаться от него деньгами»[88].

Жандармам стало известно, что «к двоюродному брату Ильи Аносова, Елисею Аносову, молодому человеку 19 лет, весьма скромному и робкому, проживавшему летом этого года в Петербурге, явились в занимаемую им там квартиру два лица, назвавшими себя жандармским офицером и чиновником полиции, для производства обыска и ареста, мотивируя эти действия павшим будто бы на Елисея Аносова подозрениям в политической неблагонадёжности, так как брат Илья привлечён по делу о государственном преступлении, причём выдававший себя за полицейского чиновника тут же отвел Елисея Аносова в сторону и сказал ему, что он Елисей Аносов может миновать ареста, если заплатит им деньги. Дальнейшими происками этих лиц и способом запугивания Елисей Аносов вынужден был уплатить им крупную сумму, в общей сложности 60 тыс. руб.

Сопоставляя эти сведения с данными дела о Белино-Бржезовском и Блоке, можно предположить, что к появлению мнимых жандармского офицера и чиновника полиции к Елисею Аносову небезучастны Блок и Белино-Бржезовский, или сообщники их. К такому заключению привело и то обстоятельство, что при обыске у Блока были отобраны заметки, указывающие на замыслы его всячески эксплуатировать Аносовых»^[89].

Пребывание Белино-Бржезовского в саратовском тюремном замке было связано с ещё одной историей, которая повторяет эпизод из его провокаторской деятельности, но в необычной для него роли жертвы.

В январе 1886 г. за участие в кружке «Народной Воли»[90] в саратовский тюремный замок была заключена выпускница саратовской Мариинской женской гимназии Анна Зороастрова^[91], которая захотела совершить «громкое дело». Анна узнала, что вместе с ней в тюрьме находился Михаил Ефимович Белино-Бржезовский, который «погубил Виктора Беляевского»^[92].

История Виктора хорошо известна благодаря «Воспоминаниям народовольца» А.Н. Баха. Из его повествования следует, что летом 1884 г. в Москве к студенту из Саратова Беляевскому явился «видный мужчина лет 30, прекрасно одетый и с замашками большого барина», и передал ему шифрованную записку от Ковалёва^[93], который содержался в Бутырской тюрьме. В записке Ковалёв писал, что податель взялся служить посредником между ним и волей. Белино, который находился по будням в той же тюрьме, якобы купил себе возможность проводить выходные на свободе. Он регулярно привозил записки от Ковалёва и передавал ответы в тюрьму, причём Беляевскому назначал свидания в богатых ресторанах и ездил всегда на великолепных рысаках.

В середине июля Ковалёв написал, что, если товарищи признают это нужным, он имеет возможность привести в исполнение смертный приговор над изменником и злостным предателем Роевым, который в начале 1884 г. выдал и погубил многих московских революционеров. Для этого он просил, чтобы ему прислали через Михаила Ефимовича яд, что и было сделано.

Ковалёв, улучив момент, подсыпал его в еду Роеву. Но яд оказался плохим и Роев отделался лёгкой рвотой и расстройством желудка^[94].

Теперь Зороастрова решила вынести смертный приговор, но уже в саратовской тюрьме и по отношению к самому Белино-Бржезовскому. Для воплощения своего плана она попросила через «подкупленного» охранника свою подругу Веру Шейдякову принести полбутылки коньяка с отравой. В письме к сообщнице (которое попало к жандармам) она ведёт себя, как дисциплинированный член партии: «Нельзя ли добиться санкции, если не исполнительного комитета, то хоть центрального кружка на наше предприятие. В таком случае после совершения факта можно было бы выпустить прокламацию с объяснением причины его совершения, наука таким господам»^[95]. В мыслях она, наверное, представляла, как её имя будут с восторгом и трепетом произносить её сверстники. Но вышло всё банально и глупо, как и сама затея.

После перехвата письма к Шейдяковой (17 марта 1886 г.) коньяк смотритель «подкупленный» Зороастровой передал жандармам^[96]. А у Веры Шейдяковой был произведён обыск, и была найдена коробка с 7 пакетами неизвестных порошков^[97]. Саратовский аптекарь, магистр Фридолин после анализа порошков, который обошёлся жандармам в 40 руб., выдал справку о том, что вещества в коробке с «ядами», не являлись таковыми и в медицине не употребляемы, а именно: окись железа, бромистый калий, лимоннокислое железо, хинин, сернокислый натрий, железисто-цианистый калий, углекислый натрий.^[98] И в коньяке, переданным сообщнице Шейдяковой, «никаких посторонних веществ не обнаружено, кроме самого коньяка»^[99]. История с «плохим» ядом повторилась один в один.

Но теперь жизнь бывших гимназисток, благодаря неудавшемуся подвигу, на долгие годы стала регламентироваться жандармами. Впрочем и «червонный валет» Белино-Бржезовский сгинул где-то на окраинах Российской империи. Хотя, нельзя исключить, что его обаяние и наглость помогли ему где-то выскользнуть из лап правосудия, но это останется тайной ловкого и самоуверенного проходимца.

В заключение следует сказать, то создание тайных организаций антиправительственной направленности заставили государство защищаться от внутренних угроз. Выступление декабристов привело к созданию в 1826 г. III-го Отделения С.Е.И.В. канцелярии и в 1827 г. корпуса жандармов, которые должны были искать эти угрозы. К этой работе подключился и Департамент полиции МВД, начавший создавать с 1866 г. региональные отделения охраны общественного порядка. Опыта такой работы в созданных структурах не было, поэтому не всё шло гладко. Но среди организаторов этой работы были и талантливые люди, такие, как Н.А. Середа и С.В. Зубатов, упомянутые в настоящей работе. Они, собственно, и создали современную систему внутренней безопасности с использованием тайных агентов и конспиративных квартир, которая скорее всего не исчезнет никогда.

Приведенные факты из биографий провокаторов в среде саратовского народничества показывают, что агентами власти могут стать самые разнообразные типы, как правило корыстные и страдающие болезненным самолюбием, а таких среди нас всегда не мало. Разоблачение агентов послужило революционерам следующих поколений школой в построении их конспиративной деятельности.

 

[1] Саратовец. [Майнов И.И.] Саратовский семидесятник // Минувшие годы. 1908. № 1. С. 244-276; № 3. С. 171-207; № 4. С. 252-282.

[2] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1874. Д. 14. Т. 2. Л. 98-98 об., 100.

[3] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1874. Д. 14. Т. 4. Л. 322.

[4] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1874. Д. 14. Т. 2. Л. 56 об.

[5] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 520. Л. 33

[6] Павел Васильевич Слепцов (1824-1882), имел 157 крепостных душ мужского пола и 29 дворовых людей, а также 1792 десятин земли.

[7] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1874. Д. 14. Т. 4. Л. 238.

[8] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1874. Д. 14. Т. 4. Л. 219.

[9] Там же. Л. 201.

[10] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1874. Д. 14. Т. 2. Л. 114.

[11] Процесс 193-х. М. 1906. С. 147.

[12] ГАСО. Ф. 19. Оп. 1. Д. 1948. Л. 38-38 об.

[13] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1863-64 гг. Д. 31. Л. 24-27 об.

[14] ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1947. Л. 12.

[15] Нечаев и нечаевцы. Сб. материалов, М. — Л., 1931. С. 53.

[16] Ракитникова И. Памяти Ф.А. Борисова (народник 60-х годов). Приложение о «Революционерах народниках 60-х годов Ф.А. Борисове и М.П. Троицком». (Сост. По рассказу Борисова). Каторга и ссылка. 1929. № 4. С. 191.

[17] Нечаев и нечаевцы. Сб. материалов, М. — Л., 1931. С. 51.

[18] Ракитникова И. Указ. Соч. С. 191.

[19] Нечаев и нечаевцы. Сб. материалов, М. — Л., 1931. С. 54.

[20] Там же. С. 55.

[21] Там же. С. 53-55.

[22] Нечаев и нечаевцы. Сб. материалов, М. — Л., 1931. С. 172.

[23] Там же. С. 10.

[24] Там же. С. 17.

[25] Там же. С. 160.

[26] ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2158. Л. 4.

[27] Там же. Л. 9.

[28] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1882 г. Д. 22. Л. 42 об.

[29] ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2158. Л. 14.

[30] Майнов Иван Иванович (1861–1936)  – сын помещика и крестьянки, учился в Саратовской гимназии, в 1876 г., в начале 1877 г. попал под негласный надзор и оставил гимназию. В октябре 1880 г. вступил в «Народную волю», в 1881 г. вошел в Московскую народовольческую «Рабочую группу». Арестован в августе 1881 г. и приговорен к каторжным работам на 15 лет, которые были заменены на ссылку в Иркутскую губернию на 8 лет. В 1904-1906 гг. в ЦК партии эсеров.

[31] Дубровин Евгений Александрович (1856-1920), из мещан, окончил Саратовскую гимназию одновременно с С.Г. Ширяевым, учился в Медико-хирургической академии, примкнул к «Черному переделу». Готовил побег С. Г. Нечаева из Петропавловской крепости. Арестован в марте 1881 г., приговорен к 4 годам каторги. Отправлен на Кару, в 1885 г. поселен в Баргузинском округе, в 1894 г. работал врачом на золотых приисках, жил в Чите, Тюмени, 30 мая 1897 г. разрешен въезд в Европейскую Россию, в октябре 1897 г. сдал экзамены в Казанском университете на звание врача, работал на эпидемии чумы в Самарканде и Бухаре, полное помилование даровано 10 мая 1900 г.

[32] Ювенальев Алексей Петрович. Чиновник Саратовской палаты государственных имуществ. Его брат И.П. Ювенальев, учившийся в Киевском университете был выслан оттуда в Вологодскую губернию, а по возвращению преподавал в женской гимназии.

[33] Архив «Земли и воли» с. 114.

[34] Беневольский Иван Васильевич (1855-?), сын священника, окончил Балашовское уездное училище, с 1875 г. канцелярский служащий в Саратовской почтовой конторе, сортировщик полевой почты в действующей армии 1877-1878 гг. В 1880 г. – коллежский регистратор, с 1882 г. – чиновник низшего оклада в Управлении перевозки почт, с 1883 г. – губернский секретарь, с 21 июня 1885 г. в отпуске на 28 дней, с 26 сентября 1886 г. уволен со службы по собственному прошению. В мае 1888 г. зачислен в штат Охранного отделения Московской полиции, в 1890 г. – коллежский секретарь; в 1893 г. – титулярный советник; в 1895 г. – коллежский асессор; в 1897 г. выходит в отставку. В 1895 г. пожалован орденом св. Станислава III-й степени, а в 1896 г. золотыми часами. В 1897 г. он получал годового жалования 600 руб., столовых – 400 руб. и квартирных – 300 руб.

[35] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 12.

[36] Клинг Генрих Петрович (1861-?) – сын немецкого колониста Новоузенского уезда. Закончил реальное училище в Саратове в 1882 г. Затем в Петровской академии. В 1883 г. негласный надзор, в 1884 г. кратковременный арест. В 1884-86 г.г. во главе народовольческого кружка «Саратовцев» в Москве. Общался с ярославским кружком. Кличка Немец. В Москве держал квартиру для явок 1885-86 гг. Там Оржих и другие обсуждали с Беневольским ограбление почты. Арестован 2 апреля 1886 г. студентом 4-го курса по делу ярославского кружка Муханова, Гедеоновского и других. В тюрьмах до 1888 г.

[37] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 11.

[38] Иванов Сергей Андреевич (1859 – 1927), из дворян. Учился в Медико-хирургической академии, где участвовал в революционных кружках. Был арестован в 1877; в 1879, высланный в Шенкурск, бежал из ссылки. Примкнул к партии «Народная воля». Вскоре был арестован, выслан в Вост. Сибирь, откуда в 1882 бежал и стал одной из центральных фигур партии. В 1884 организовал типографию в Ростове н Донуа и Мастерскую бомб в Луганске. В январе 1886 арестован в Петербурге. Судился по «процессу 21» и приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой; сидел в Шлиссельбурге, откуда вышел в октябре 1905.

[39] Крылов Феофан Васильевич незаконнорожденный сын крестьянки (1857-?), пастух, чернорабочий, сторож. В 1878 г. помощник управляющего в имении Кокорева под СПб. Затем работал на ЖД до 1880 г., где попал в кружок пропагандистов. В конце 1881 г. в Москве получил разрешение на «Христово братство». В начале 1882 г. скрывался от полиции в Саратове, где привлёк Поливанова и Новицкого. В мае 1882 г. снова в Саратове. В Ярославль к Чумаевскому и Гедеоновскому. С осени 1882 г. хозяин конспиративной квартиры в Харькове под руководством Фигнер. Теперь он Воскресенский. Арестован в июне 1883 г. Бежал. Скитался по всей России. В 1885 г. в Ярославле через Муханова с Беневольским планировал ограбление почты. Разругался с Оржихом и был отстранен.

[40] ГАСО. Ф. 53. Оп. 9. 1887 г. Д. 36. Л. 1об.

[41] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 12-13 об.

[42] Кранцфельд Реви (Раиса) Рафаиловна (1859- ). В 1881 г. окончила акушерские курсы и участвовала в местном НВ кружке в качестве хозяйки явочной квартиры. В 1883 г. скрылась из Харькова. С ноября в СПб снимала квартиру для организации убийства Судейкина. Скрылась 21 декабря 1883 г. в Саратов. Груня, Руня, Мария Николаевна. В начале 1884 г. в Киеве как Белевцева. Во время ареста В. Панкратова 4 марта 1884 г. успела скрыться. Потом в Ростове, как Маркова после разгрома в октябре типографии недолго жила в Саратове, как Аделаида Беляева. Уехала в Тифлис как Зиновьева

[43] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 14.

[44] Там же. Л. 14 об.

[45] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 15 об.

[46] Там же.  Л. 16-16 об.

[47] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 13. 1-е делопроизводство.1893. Д. 190. Л. 7-7об., 14-14 об.

[48] Богораз Натан Менделевич, после крещения Владимир Германович (1865-1936), революционер, примкнувший в 1885 г. к народовольцам. После ареста и ссылки занялся научной и литературной деятельностью.

[49] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 19-19 об.

[50] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 20-20 об.

[51] Там же. Л. 21-21 об.

[52] Там же. Л. 3-3 об.

[53] Середа Николай Акимович (1838 – 1897) – начальник Московского губернского жандармского управления (1882 – 1891), генерал-майор Отдельного Корпуса Жандармов (ОКЖ). Выпускник Военно-юридической академии по 1 разряду. В службе с 1857 года. Военный судья Казанского (1871 – 1873), Харьковского (1873-1874), Варшавского (1874-1877) военно-окружных судов, военный прокурор Варшавского военно-окружного суда (1874-1882). Участник русско-турецкой войны 1877-1878 годов. При вступлении его в должность штат МГЖУ составлял 12 человек.

[54] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 22.

[55]Там же. Л. 9.

[56] ГАСО. Ф. 9. Оп. 1. Д. 479. Л. 1.

[57] Там же. Л. 7-25.

[58] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 17.

[59] Там же. Л. 34.

[60] Там же. Л. 74-76.

[61] Там же. Л. 112.

[62] Там же. Л. 86

[63] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 87.

[64] ГАСО. Ф. 9. Оп. 1. Д. 479. Л. 73-77.

[65] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1887 г. Д. 29. Л. 147-148.

[66] Там же. Л. 175.

[67] Лисянский; Оржих Борис Дмитриевич (1864-1947), учился в Одесском университете с 1882 г. Занимался контрабандой запрещённой литературы, неоднократно арестовывался. В 1885 г. участвовал в восстановлении «Народной воли». В 1886 г. арестован. Приговорен к смертной казни в 1888 г. Помилован и до 1897 г. содержался в Петропавловской крепости, откуда по прошению был выслан в Приморский край. Был членом партии С.-Р. В 1906 г. эмигрировал в Японию, затем в Чили.

[68] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 85. 3-е делопроизводство.1889. Д. 134. Л. 3.

[69] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 13. 1-е делопроизводство.1893. Д. 190. Л. 4 об.-5, 7 об.

[70] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 85. 3-е делопроизводство.1889. Д. 134. Л. 6.

[71] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 13. 1-е делопроизводство.1893. Д. 190. Л. 16 об.

[72] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 13. 1-е делопроизводство.1893. Д. 190. Л. 16-17.

[73] Там же. Л. 42-43.

[74] Белино-Бржезовский М.Е. – провокатор, завербованный начальником московского ГЖУ Н.А. Середой. Вошёл в историю провалом опытного революционера Германа Лопатина, которое в 1884 г. привело к фактической ликвидации партии «Народная воля».

[75] Здесь же находились Ковалёв и Беляевский, через которых Белино-Бржезовский вышел на Германа Лопатина (см. БахА.Н. Записки народовольца. М. 1931. С. 240.

[76] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 81. 3-е делопроизводство. 1885. Д. 859. Л. 14-14 об.

[77] Бах А.Н. Записки народовольца. М. 1931. С. 157.

[78] «Союз молодёжи» одно из подразделений «Молодой партии Народной воли», созданной по инициативе П.Ф. Якубовича в апреле 1884 г. и распавшейся после арестов октября того же года.

[79] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 81. 3-е делопроизводство. 1885. Д. 859. Л. 11-12.

[80] Там же. Л. 1-7.

[81] Там же. Л. 8-8 об.

[82] Там же. Л. 9.

[83] Бах А.Н. Записки народовольца. М. 1931. С. 242.

[84] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 81. 3-е делопроизводство. 1885. Д. 859. Л. 14 об.-15.

[85] Там же. Л. 20-21.

[86] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1885 г. Д. 16. Л. 72.

[87] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 81. 3-е делопроизводство. 1885. Д. 859. Л. 17-19.

[88] Бах А.Н. Указ. Соч. С. 157.

[89] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 81. 3-е делопроизводство. 1885. Д. 859. Л. 14-15 об.

[90] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1886 г. Д. 27. Л. 19.

[91] Зороастрова Анна Алексеевна (1863-?), дочь сельского священника из Новоузенского уезда. С 1879 г. в Мариинской женской гимназии, где вместе с В. Шейдаковой, З. Беляевской и С. Вогау вошли в революционный кружок В. Беляевского и М. Грекова. В 1882 г. поступила на Высшие женские курсы в СПб. Весной вступила в сношения с народовольцами П. Якубовичем и Г.Лопатиным. Получила кличку «Ёрш». Возила в Москву и Саратов нелегальную литературу. В 1885 г. переехала в Москву.

[92] ГАСО. Ф. 53. Оп. 1. 1886 г. Д. 27. Л. 107.

[93] Ковалёв Пётр Александрович (1862-?) – сын харьковского городского головы, студент Петровской академии. Работал в народовольческих кружках, был арестован 2 августа 1884 г. По словам А.Н. Баха: восторженный, но несеръёзный юноша, который приехал в Москву научится революционному делу. В ссылке выражал раскаяния и ходатайствовал о прощении, которое получил в 1893 г.

[94] Бах А.Н. Указ. соч. С. 150-151.

[95] ГАСО. Ф.  53. Оп. 1. 1886 г. Д. 27. Л. 53.

[96] Там же. Л. 102, 104.

[97] Там же. Л. 55.

[98] Там же. Л. 68, 76-77.

[99] Там же. Л. 78-79.